Меня трудно вывести из состояния расслабления, но тут я почувствовал, как мое сердце увеличило темп, — это было уже неконтролируемое действие, как внезапный ожог. Сердце выдавало не привычные семьдесят толчков, а зашкалило за сотню ударов, будто я мгновенно побежал, и побежал очень быстро. Во рту стало сухо. Подсознание сработало намного раньше, чем я осознал увиденное. Во двор вошла моя жена. Молодая женщина была поразительно на нее похожа — слишком большим для женщины ростом, покатыми полными плечами, короткой стрижкой. В сотые доли секунды я перенесся на пятьдесят лет назад.

Тогда я работал за городом на одной из дач Главного разведывательного управления. За годы войны я хорошо изучил немецкий, но тогда уже нашим главным противником стали американцы. Я прошел ускоренный курс английского языка, мог читать, но мне нужен был разговорный американский, планировались уже мои поездки в Соединенные Штаты. Конечно, меня никто не принял бы за коренного американца, но я должен был сойти хотя бы за немца или голландца.

Ко мне прикрепили персональную преподавательницу. Она была из семьи русских реэмигрантов. Ее отца мы завербовали в середине двадцатых годов, Татьяна выросла в Штатах, закончила там университет и приехала в Союз с отцом за год до нашей встречи.

Редакторша даже не напоминала ее, это была буквальная копия Татьяны, слепок с нее. Перебирая сотни тысяч вариантов, практически всегда можно отыскать двойника. При всей генетической разнообразности людей природа все равно выдает ограниченное количество копий, и вообще, при всей непохожести люди очень похожи друг на друга, — это знают, например, врачи. По одинаковым стандартам строения тела они определяют болезни, которые уже есть, и предсказывают, какие будут. И сейчас еще вспоминают о земских врачах, которые ставили диагноз по внешнему виду пациента, едва он входил в кабинет, без сегодняшних томографов, ультразвука и эндоскопов. Я не врач, но, глядя на человека, по цвету белков его глаз могу определить состояние его печени и щитовидки — цвет кожи фиксирует почти все болезни, надо только разбираться в оттенках этого цвета, а по тому, как идет мужчина, можно определить состояние его предстательной железы.

Моя квартира на втором этаже, я всегда выбираю квартиры не выше третьего этажа. Из квартир на верхних этажах можно уйти только по крышам, нижние этажи давали возможность отхода и по земле. Она стояла и рассматривала дом, а я рассматривал ее. Высокая, метр восемьдесят пять, с открытыми покатыми плечами, очень заметной грудью — такой можно выкормить многих детей, крепкими ногами, именно крепкими, а не стройными. Когда она шла к подъезду, я рассмотрел ее бедра, продолговатые ягодицы. Она была совершенна, как бывают совершенны породистые лошади и собаки с хорошей родословной, скоростные машины и самолеты. Я давно знал: чем красивее самолет, тем он совершеннее. Когда я увидел первые реактивные самолеты МИГ-15 и ЛА-15, я сразу понял, что в серию войдет МИГ-15, потому что у истребителя Лавочкина было тяжелое туловище, а крылья прикреплены к верхней части фюзеляжа. От этого самолет казался сухоруким, а сухорукое существо не может быть совершенным. В серию запустили МИГ-15, потом были 17, 19, 21, 29-я модели.

Она остановилась на пороге кабинета. Я стоял сзади и смотрел не на нее, а на мою жену, у них даже волосы одинаково вились на затылке, только Татьяна закалывала волосы гребнем из рога носорога, очень красиво сделанным африканским умельцем, а у редакторши — просто заколка. Я ей обязательно подарю этот гребень из носорога. Она почувствовала мой взгляд, обернулась и улыбнулась, как всегда улыбалась Татьяна. Можно улыбаться так широко и открыто, когда у тебя такие замечательные зубы.

Я о ней знал уже много. Аналитический центр сработал, как всегда, четко. Оператор вывел на дисплей файл «кино», в котором были десятки тысяч фамилий, Институт кинематографии, киноведческий факультет. По ее фамилии узнали, с кем она была связана, с кем училась, о ком писала. Аналитикам повезло — именно вчера собирался ее бывший курс. Мать одной из ее однокурсниц была подругой нашего старого агента. В сфере искусства работать легко — все про всех и про все знают, все дружат или ненавидят друг друга, потому что все они реальные конкуренты. Надо только уметь спросить и сказать, например, что этот актер — замечательный, и вам тут же докажут, в зависимости от взаимоотношений, что он абсолютное говно или, наоборот, гений.

К полуночи я знал и о ее матери-инвалиде, и о ее Хренове, которого увела лучшая подруга, и о том, что издательство, в котором она работала, вряд ли просуществует больше трех месяцев и она практически безработная, и что она умна, иронична и даже злобна — мне факсом передали одну из ее статей, — и что она переспала с начальником отдела вооружения издательства, но постоянного любовника в данный момент не имеет.

Она говорила и слушала, как Татьяна, не глядя на собеседника, — может быть, оттого, что приходилось смотреть сверху вниз, но, если ее что-то настораживало или было непонятно, она смотрела в глаза и задавала вопрос.

Она и сидела, как Татьяна, не думая о своих коленках, расставив ноги, как удобнее. И курила так же быстро и жадно, но дешевые сигареты. Татьяна курила только американские, я заказывал сразу сотню блоков через Финляндию, тогда американские сигареты были проблемой. Я привык к запаху вирджинского табака, а сигареты редакторши были набиты плохим корейским или молдавским табаком.

— Вы считаете себя везучим? — спросила она.

— Расчетливым.

Так оно и было. Я был расчетливым с детства. Я знал все проходы между домами, все тупики, потому что, если врагов было больше числом и побить их не удавалось, надо было быстро отступить, перевести их на свою территорию, где заранее были припрятаны железные прутья, ломы, топоры, которые мы снимали с противопожарных щитов. Меня уже лет с четырнадцати бросали в драке против самых сильных, и я привык, что, если не справлюсь я, не справится никто.

И потом, когда я начал работать в разведке, где тоже не было снисхождения к слабым, я увидел, что разведка работала по принципам дворовой шпаны: взять верх любой ценой — кулаком, кастетом, заточкой.

В американских фильмах благородный герой никогда не стреляет первым, но война не кино, на войне стреляют из засады, из укрытия и убивают, иногда опережая на доли секунды. Не убьешь ты, убьют тебя.

Завтра она наверняка задаст вопрос: скольких я убил лично? И что я чувствовал, когда убил первого человека? Ей хотелось спросить об этом уже сегодня, поэтому я резко закончил разговор. Я пока не знал, насколько я буду откровенен, не исключено ведь, что книга выйдет при моей жизни. Я никогда не подсчитывал, скольких я убил. Это как с женщинами. Всегда помнишь первую, которая тебе отдалась или ты ее взял, и самую необычную, чем-то поразившую тебя. Я запомнил глубокие шрамы на ягодицах моей однодневной любовницы, это были шрамы от ножа, месть, вероятнее всего, женщины.

Что же, я расскажу, как убил первого человека, это ей вряд ли понравится, но я и не собирался ей нравиться. У меня с ней ничего не будет, слишком велика разница в возрасте, к тому же я ее раздражал. Жаль, что она похожа на Татьяну, на лучшую мою женщину. Я и женился на ней, бросив свою первую жену, потому что Татьяна не была похожа ни на одну из тех женщин, которых я знал до нее и после нее.

Вдовцом я стал в пятьдесят лет, в возрасте, когда еще чувствуешь себя мужчиной четыре раза в неделю как минимум.

Еще при Татьяне я заметил Ольгу, жену советника из МИДа. Она жила этажом выше. Советник, рыхлый, средних лет мужик, после Женевы должен был пробыть на родине три года, чтобы получить новое назначение на работу за рубежом. Но что-то у него не заладилось, и он продолжал ходить на службу в высотку на Смоленской за весьма скромную зарплату. Ольга уже потратила накопленные доллары и продала японскую аппаратуру. Она почтительно здоровалась со мной, зная о моих генеральских звездах и догадываясь о характере работы.