Я заметил, как он смутился.

— Э-э… Я жил с родителями. Была у меня девушка на примете, но, когда это случилось, ее как ветром сдуло. — Взгляд его стал задумчивым, и на лицо упала мрачная тень. Я затаил дыхание, боясь проронить слово.

Понадобилось какое-то время, чтобы он снова вернулся к событиям на «Павлине».

— В семь часов начался рабочий день, и первая половина дня прошла как обычно. Ничего особенного. И только когда раздался взрыв, все так быстро замелькало, как в кино.

— Значит, вначале был взрыв? Или что-то предшествовало ему?

Он покачал головой.

— Ничего не предшествовало. Только смутные ощущения Хольгера. А пожар я помню так ясно, как будто я сам горел. Впрочем, примерно так оно и было. Все вдруг стало белым вокруг.

— А вы что, и белила там делали? — вдруг, оживился карлик.

— Да нет, не в этом дело, — задумавшись, ответил Головешка. — Там был такой свет. Все огромное помещение цеха на какой-то миг озарилось белым светом. Наверху, в одном из верхних резервуаров, что-то разорвалось. Я увидел Хольгера, он привстал со своего места в кабинке, и мне показалось, что он этому взрыву не удивился. Возможно, оттуда, где он сидел, ему что-то открылось перед самым взрывом. Одного из парней, стоявших на площадке выше, меня, просто швырнуло вверх, и вот в тот самый белый миг я увидел, как он повис в воздухе, на высоте метров двенадцать над бетонным полом. А уже в следующий миг…

Он перевел дыхание.

— Все так быстро произошло. На море во время грозы случается явление, которое моряки называют Огни святого Эльмса, — огонь охватывает мгновенно все снасти сразу. Вот это и был наш случай. Где-то наверху краска превращалась в пламя и проливалась на нас дождем. Ее разбрасывало во все стороны, как будто огненный шторм пронесся. Послышались крики — боже, какие неистовые крики! Хольгер выскочил из кабинки, схватил огнетушитель и пытался гасить огонь. Но без толку. Все равно что в вулкан мочиться. Я слетел по лестнице вниз. Одежда на мне загорелась, и я почувствовал, что лицо что-то стянуло, как будто на мне загорелась новогодняя маска и схватилась, как бетон, не оторвать. Внизу я споткнулся о чье-то тело. Кто-то лежал ничком; раскинув руки. Я схватил его под мышки и потащил к выходу. Посмотрев однажды на дверь, я заметил, что Хольгер бросил огнетушитель. И увидел совершенно отчетливо в дверном проеме его силуэт, как он, пошатываясь, выходил, схватившись руками за лицо. А вокруг все пылало. Потом было еще несколько взрывов поменьше, все здание содрогалось, как от землетрясения. Я вдруг почувствовал, что колени подкашиваются. И тянуть того парня нет больше сил. В растерянности взглянул опять на дверь и увидел, что входит Харальд Ульвен, курьер. Он и помог мне выбраться наружу. Если бы не он, не знаю…

— А вы не помните?..

— Больше не помню ничего, в этот момент я потерял сознание, — оборвал он меня. — Последнее, что я видел, это лицо Ульвена. Он склонился надо мной, а потом все потемнело, и очнулся я уже в больнице, с головы до пят запеленатый в белое. И все тело так болело, как будто меня долго поджаривали на вертеле. Признаться, я подумал, что попал в ад.

— Боже, какой ужас, — произнесла одна дама из нашего небольшого общества, внимательно слушающего рассказ.

— Не позавидуешь, — отозвалась другая.

— Радуйся, что сам остался в живых, Олаи, дружище, — философски заметил карлик.

В ответ Головешка взглянул на него вовсе не дружелюбно.

— Именно об этом я и думал все эти годы. Уж так ли мне повезло, или было бы лучше, если бы я тоже погиб, вместе с другими.

— Но тогда мы никогда бы не встретились! — Карлику нельзя было отказать в догадливости.

— Пятнадцать человек погибло. Только я и еще двое остались в живых, да и тех через пару лет волной смыло. Я никогда не забуду Хольгера и других ребят, с кем мы работали вместе столько лет. Спрашивается, почему это именно мне выпало остаться в живых? У многих были семьи, дети оказались сиротами. Нет, было бы лучше, если бы кто-то из них, а не я… Меня до сих пор совесть мучает.

Одна из женщин положила пухлую руку ему на колено.

— Совесть не должна тебя мучить, Головешка, не должна.

— Не должна? — Глаза его были полны горечи. Он никак не мог вернуться из пятьдесят третьего года.

Не торопясь и совсем без нажима, я задал свой главный вопрос:

— Значит, сначала Хольгер Карлсен вышел, а потом Харальд Ульвен вошел?

— Да, да, и спас мне жизнь! Он спас меня, понимаешь! А тот, которого я тащил, он тоже выжил, и еще какое-то время…

— Конечно, тебя-то он спас. — Для Головешки только это имело значение, и у меня не было права с ним спорить. Но как же случилось, что Хольгер Карлсен погиб? Ведь он вышел из цеха. Конечно, еще продолжались взрывы, и можно допустить, что какая-то стальная балка прибила человека, находившегося снаружи, но насколько велика была вероятность? В общем-то, мы все попадаем в паутину случайностей, но анализировать происходящее обязаны.

Не спеша, я извлек на свет еще одну бутылку пива и протянул ее Головешке.

— Возьми. У тебя, наверное, в горле пересохло.

Не говоря ни слова, он взял бутылку, приложил ее к губам и отхлебнул.

— В горле у меня пересохло много лет назад, Веум.

Под косыми лучами солнца наша пятерка пересекла Сандвикский рынок, и я увидел собственное отражение в стеклах витрины. Процессию возглавляли дамы и карлик, которого, как мне объяснили, звали Громила Ульсен, дамам понадобилось в туалет, а Громила жил как раз неподалеку, в подвале, на Сандвикском шоссе. Замыкали процессию Головешка и я. Он обещал проводить меня на квартиру к Ольге Серенсен, если она все еще жила там, где и два года назад.

Когда я увидел в витрине отражение всей нашей компании, меня поразило, что среди этих людей я тоже ничем не выделяюсь. Способность частного детектива не бросаться в глаза обычно относят к его профессиональным достоинствам. Но когда я понял, что ни среди завсегдатаев бинго, ни в этой сомнительной компании, с увесистым пластиковым пакетом, болтающимся у меня на запястье, я не выглядел чужаком, у меня испортилось настроение. Свободной рукой я пригладил волосы и попытался поправить на себе одежду. Пожилая дама, проходившая тлимо, бросила в нашу сторону осуждающий взгляд. Я понял, что для нее я был одним из «этих».

— Вроде бы Ольга не имела отношения к пожару, — подал голос Головешка.

— Не имела. Речь о другом. — Мне не хотелось преждевременно открывать карты.

— Юхан Верзила? — осторожно поинтересовался Головешка.

Этого я от него не ожидал.

— А ты его знал? — спросил я.

— Да как тебе сказать. Вообще-то у нас здесь все друг друга знают, все кореша. — Он замолчал, словно что-то мешало ему, и потом, понизив голос, продолжал: — Пару лет назад я к Ольге сватался, но даже она меня отвергла. Так что, суди сам, на каком я здесь счету. И если кто-то любил меня за последние тридцать лет, то только за деньги. Или спьяну — им тогда все равно.

Ну что на это сказать? Я только кивнул и прикусил губу.

 — Не желаете ли присоединиться? — К нам подошел Громила Ульсен. — Предлагаю скинуться на можжевеловую, а я сгоняю за ней на тачке. Так вы как?

— Мы заняты, дело у нас, — торжественно объявил Головешка. — К тому же в кармане ни шиша.

— А вы? — Громила Ульсен перевел на меня взгляд, не теряя надежды.

Я достал пять десяток из внутреннего кармана.

— Держи. Это за Головешку.

Деньги утонули в его громадной лапе, как шоколадная обертка в ковше экскаватора.

— Если надумаешь, ты тоже приходи. Головешка знает, куда.

Громила Ульсен и дамы свернули направо, а мы держали свой путь дальше — вверх по ступенькам улицы Южной общины. На каждой площадке Головешка останавливался, чтобы перевести дыхание, так что продвигались мы медленно.

Ольга Серенсен жила на Хиркегатен, на втором этаже серого старого дома с печной трубой. Эта улица тянулась от Сандвикской церкви, где когда-то крестились и венчались все жители этого района.