Хуттунен в бинокль наблюдал за странным несуном. Теперь тот тащил блестящий сосуд, поменьше первого, но, судя по всему, гораздо более увесистый — сам он уже не бежал, а торопливо шел в направлении Пууккокумпу и первой бадьи.

Когда старик подошел ближе, Хуттунен смог рассмотреть на его спине двадцатилитровую молочную цистерну, видимо, полную, потому что с каждым шагом ноги его уходили в землю. Добравшись до места, старик свалил на землю тяжелый груз, перевел дыхание и снова взвалил на себя черную бутыль. Хуттунен убрал бинокль, взял ружье, взвел курок и стал ждать развития событий.

Старик двигался к его наблюдательному пункту. С ружьем наготове Хуттунен спрятался за елями. Кто знает, какие намерения у этого мужика?

Только когда бедняга взобрался на вершину холма, Хуттунен его узнал. Это был почтальон Пииттисярви. Его знали все, и Хуттунен, и все деревенские. Хороший мужик, но горький пьяница, а что делать? Сколько хороших мужиков себя водкой сгубило… Хуттунен несказанно обрадовался — к нему шел человек, и его не Яатила подослал. Пииттисярви было лет пятьдесят, он овдовел еще до войны и теперь весело жил себе на скромную зарплату почтальона, вечно без денег и часто под мухой. Бывало, он разносил письма навеселе, а посылки — в страшном похмелье. Трезвый он был кротким тихоней, но когда выпьет, мог даже самым зажиточным фермерам, которым повезло больше, чем ему, резать правду-матку в глаза.

Задыхаясь, Пииттисярви все-таки забрался на гору, бросил на землю тяжелую ношу — бадью и трубки. Весь в мыле, как загнанная лошадь, руки дрожали от тяжелой работы, на лице — страдание, пот ручьями стекал на одежду. Он утерся грязным рукавом, подержался за сердце. Над его головой кружило густое облако комаров, но у старика даже не было сил отмахнуться. Затем он повернулся и пошел за цистерной.

Управившись с делами, Пииттисярви наконец успокоился, сел у цистерны и закурил. Видно, он совсем обессилел, так как прикурить смог лишь с третьего раза — спички гасли в дрожащих руках.

— Черт тя дери…

Старик валился от усталости, злился, и немудрено — столько километров пробежать по болотам с таким грузом, и у здорового-то мужика настроение испортится.

Хуттунен с ружьем в руках вышел из укрытия.

— Здорово, Пииттисярви.

Почтальон вздрогнул от неожиданности так, что папироса упала. Он узнал мельника, и усталая улыбка озарила морщинистое лицо.

— Гунни, черт тя дери! И ты тут!

Пииттисярви поднял с земли упавшую папиросу, предложил Хуттунену, тот, в свою очередь, поинтересовался, что привело почтальона на гору. И что за посудины он притащил.

— Ты что, не знаешь о самогонном заводе?

Пииттисярви рассказал, как он построил самогонный завод в Реутуваара — старое, проверенное место. И брага уже забродила, утром надо было сливать, а тут вдруг шум, гам в лесу, люди с ружьями. Собаки лаяли, звали Хуттунена. От сигнальных выстрелов весь лес гудел.

— Ну, ты понимаешь, пришлось давать дёру. И забирать с собой завод. Весь день таскаюсь с ним, переплыл реку, лодку в суматохе упустил. Потом сюда. Весь день в мыле. На восточном берегу все еще шумят. Ох, я тебе скажу, тяжело мне сегодня пришлось!..

Пииттисярви отдышался, взглянул на бадью, на цистерну, на трубки и счастливо улыбнулся.

— И все-таки мне удалось спасти завод от их жадных лап! Во время войны-то, когда наши отступали, у меня похожий случай был. Наш батальон оставался последним в Каннасе, с пулеметом, а когда стали отступать, пришлось на себе тащить эту чертову махину. Правда, самогонный аппарат куда тяжелее. Пулемет что — взял и побежал, а тут скачи по болотам туда-обратно.

Хуттунен извинился, что из-за него почтальону пришлось так надрываться. Но веселый старикашка только махнул рукой:

— Да брось ты, Гунни. Я тебя не виню, это все пристав крутит. Возьми папироску!

Той же ночью Хуттунен с почтальоном перенесли самогонный аппарат в прибрежные заросли реки Пуукко. Пииттисярви не терпелось приступить к варке, так как брага уже хорошо забродила, а во рту у него безнадежно пересохло. Ночь была тихая и прозрачная, и дым мог их выдать. Лишь утром, когда поднялся легкий ветерок, они развели из сухих веток костер, поставили бадью на огонь и залили туда терпкую брагу. В пустую цистерну от браги Хуттунен зачерпнул ледяной воды из ручья и вылил в ведро. Закипевшая брага пошла по змеевику, сконденсировалась, и самогон закапал в тару.

Пииттисярви на правах шеф-повара снял пробу прозрачного напитка, счастливо сморщился и предложил Хуттунену. Но тот отказался, сказав, что последнее время пьет только безалкогольные напитки.

— С ума сошел, от самогона отказываешься? — удивился выпивоха, но быстро смекнул, что трезвый помощник ему только на руку, и перестал уговаривать мельника составить компанию.

— Тем лучше, мне больше достанется.

Хуттонен пошел ловить рыбу. Перед тем как уйти, он принес варщику еще полное ведро холодной воды.

Поймав двух тайменей, Хуттунен вернулся к заводу и нашел Пииттисярви уже очень пьяным. Почтальон предложил ему, как самому трезвому, взять на себя приготовление самогона, тогда у Пииттисярви останется время напиться как следует.

Но вначале Хуттунен зажарил рыбу, разведя костер рядом с самогонным баком. У почтальона оказались с собой соль, хлеб и кусок соленого сала. Они ели красную рыбу руками, посыпая шипящую горячую мякоть солью и закусывая хлебом.

Хуттунен признался, что давно нормально не ел, с тех пор как разнесли его лагерь в Реутуаапа. Пииттисярви последний раз плотно поел два дня назад, когда ходил на почту за письмами и газетами. Обычно он летом не успевал нормально перекусить, потому что метался между письмами и самогонным заводом.

— Только зимой можно поесть по-человечески, когда писем нет. Зимой я себе почти каждый день готовлю, хоть и один живу.

Пииттисярви предложил Хуттунену перспективное сотрудничество: пока один раздает письма, другой следит за работой самогонного завода. Три раза в неделю почтальон должен был разносить письма в деревне на станции и два раза — в соседней деревне. Свободные дни не хотелось тратить на варку самогона, потому что надо было и самому успеть напиться. За такую услугу Пииттисярви обещал Хуттунену позаботиться обо всех его почтовых делах.

Хуттунен удивился — какие у него тут, в глуши, могут возникнуть почтовые дела?

— Давай выпишем тебе «Вести Похьолы»! Повесим почтовый ящик недалеко от станции, я буду носить тебе письма и газеты, как всем нормальным людям. Ты и сам можешь кому-нибудь писать, я письма отнесу, куда скажешь. Да хоть этой нашей новенькой председательше! Говорят, она к тебе неравнодушна.

Хуттунен задумался: да, Розе надо написать, он прав. А газет мельник не читал с тех пор, как его в психушку упекли.

Значит, по рукам. Но на сколько месяцев выписывать «Вести Похьолы»? Решили, что на весь год выйдет слишком накладно, да и положение у него сейчас довольно нестабильно. Хуттунен заплатил почтальону за квартал, и тот пообещал принести свежий номер, когда в следующий раз пойдет на почту.

Хуттунен нацарапал короткое письмо Розе Яблонен на счете из банка, который нашел в бумажнике. Карандаша не было, пришлось писать обугленной палочкой.

Он разложил перед почтальоном карту Эрвинена, чтобы выбрать место для постоянного лагеря и самогонного завода. Зоной дислокации стал лес вверх по течению Пуукко, за ней снова начинались болота. Хуттунен нашел это место утром, когда ходил рыбачить, и оно ему показалось более надежным, чем Пууккокумпу, где они уже варили самогонку.

Хуттунен выбрал место, куда Пииттисярви повесит почтовый ящик. Три раза в неделю он будет ходить проверять почту. По выходным и иногда на неделе Пииттисярви будет наведываться за самогоном.

— Почту за выходные я тебе прямо сюда приносить буду, самому ходить не придется.

Хуттунен попросил почтальона добыть ему немного соли, сахара, кофе и копченого сала. И, конечно, папирос. Дал денег.