Сохранившиеся от тех дней архивные документы дают представление об объеме и разнообразии работы, осуществленной коллективом инспекции с приходом Мехлиса: тут и ревизии войсковых частей ГПУ, и проверка соблюдения норм хранения вещественных доказательств в судебных учреждениях, и проверки хода передачи мест заключения в ведение НКВД, и контроль секретных расходов ГПУ.[26]

Благодаря проведенной работе Рабкрин смог «прижать» кое-кого из высокопоставленных аппаратчиков:

 — сэкономить валюту в аппарате уполномоченного Центральной эвакуационной комиссии. После вмешательства инспекции была запрещена перевозка в Варшаву 300 тыс. рублей (по ценам 1922 года), якобы предназначенных для отправки из Польши на родину русских военнопленных, поскольку подобные расходы по обоюдному соглашению должна была нести польская сторона;

 — предупредить непроизводительные расходы в Наркомате юстиции. После вмешательства административной инспекции сумма, намеченная на ремонт зданий, снизилась с более чем 5 млн рублей до 2,7 млн. Более чем в 2 раза была сокращена заявка НКЮ на средства, предназначавшиеся для проведения выездных сессий нарсудов и ревтрибуналов;

 — не допустить хищения и разбазаривания средств сразу в нескольких учреждениях. Был установлен факт растранжиривания в системе Центроэвака крупных денежных сумм, выделенных для голодающих; выявлена переплата более 270 млн рублей за сверхурочные работы, выполненные ремонтно-строительным бюро при НКВД; обнаружено незаконное удержание более 300 млн рублей МОГЭСом с управления уполномоченного ВЦИК по делам венгерских эмигрантов-коммунистов;

 — своевременно исправить последствия халатности при исполнении должностных обязанностей. В Российском бюро филателии Наркомата почт и телеграфа был выявлен факт неоприходования знаков почтовой оплаты на 1 трлн рублей в ценах 1921 года.

Надо отдать должное Льву Захаровичу: он не был лишь механическим исполнителем указаний «сверху», но задумывался и над тем, как с пользой для дела распорядиться имеющимися возможностями. К примеру, в качестве одного из главных условий успешной работы Рабкрина он рассматривал независимость ведомства, решительно возражая против установившейся практики, когда инспекторы РКИ участвовали в ревизионных комиссиях, назначаемых подконтрольными органами для ведомственной проверки. По его мнению, это обезличивало роль представителей РКИ, измельчало масштаб их работы, затрудняло применение судебных мер к провинившимся в случае, если ведомственные проверки завершались административными взысканиями, как бы освященными одним лишь участием инспекторов Рабкрина.

Ко времени работы в Наркомате РКИ относятся первые активные выступления Мехлиса в печати. Многие его предложения, прозвучавшие со страниц ведомственного издания «Известия Рабоче-крестьянской инспекции», весьма здравы и рациональны. Так, отказ от участия представителей РКИ в ведомственных проверках он предлагал дополнить отменой постоянных представительств наркомата в подведомственных учреждениях. Таковое представительство он называл пережитком, который отвлекает значительные кадры от непосредственного проведения ревизий и создает возможность излишнего сближения с проверяемыми лицами на корыстной основе. Резонны также его доводы в пользу предложения публиковать в газетах фамилии тех лиц, которые были освобождены от должности по материалам проверок, чтобы нерадивые работники не могли устроиться на «теплые» места в других госучреждениях. Сделанное лет на десять позднее, такое предложение вряд ли встретило бы понимание, поскольку подрывало сложившуюся к 30-м годам номенклатурную систему подбора и расстановки кадров. Но в 20-х подобное вольнодумство поощрялось, хотя в жизни воплощалось не часто.

Вместе с тем в работе возглавляемой Мехлисом инспекции все более проявлялся недостаток, вообще характерный для деятельности Рабкрина, а именно — увлечение чисто контрольно-ревизионными функциями и пренебрежение работой, которая способствовала бы совершенствованию государственного аппарата. Эта позиция нашла отражение в тезисах, утвержденных коллегией НК РКИ в августе 1922 года, где констатировалось, что переход к новой экономической политике придал лозунгам учета и контроля особо важное значение. Однако, отводя ведущую роль инспекционной работе, руководители наркомата при этом напрочь упускали из виду вопросы совершенствования системы управления, сокращения и удешевления госаппарата.[27]

В письме членам коллегии Наркомата РКИ от 21 августа 1922 года Ленин писал по этому поводу: «Тип работы — отдельные обследования и доклады. Старина. А переделки аппарата и улучшения его нет» (курсив В. И. Ленина. — Ю Р.).[28]

Справедливости ради следует заметить, что Мехлис видел эту проблему, хотя и в локальном масштабе, без ощутимых последствий для аппарата хотя бы одного из центральных ведомств. Тем не менее благодаря усилиям именно административной инспекции был поставлен вопрос о создании при НКВД центрального регистрационного бюро взамен трех органов, выполнявших одни и те же функции учета преступников — статистического отдела НКЮ, отдела моральной статистики ЦСУ и учетно-статистической части Вертриба (верховного трибунала). Были также упразднены кассы при автобазе и конной базе СНК, при санитарном управлении Кремля, за ненадобностью закрыто строительное бюро в хозяйственном отделе НКВД и прочее.

Именно в РКИ Мехлис почувствовал себя настоящим аппаратчиком. Отвечая на вопрос анкеты, какую работу по линии Рабкрина он считает для себя наиболее подходящей, написал: «По налаживанию аппарата». И причину указал: «Имею опыт».

Работа в РКИ сделала частым и регулярным общение Мехлиса со Сталиным. Им было что вспомнить общего по Гражданской войне, но, раз и навсегда избрав линию поведения по отношению к своему руководителю — бывшему члену РВС Юго-Западного фронта, ныне — наркому, а очень скоро генеральному секретарю ЦК, Лев Захарович никогда не переступал незримую черту. Всегда собран, деловит, готов откликнуться на своеобразный юмор Сталина, но — упаси Бог — сбиться на фронтовое панибратство.

Когда 10 октября 1922 года у Льва Захаровича родился сын, счастливый отец решил, по его словам, «дать возможность будущему человеку изучать свое детство, знать условия, в которых жил и воспитывался». А потому взял толстую, в картонной — чтобы износа не было — обложке тетрадь и стал записывать в нее всякую чепуху о своем чаде, милую сердцу любого родителя.

На обложке дневника молодой папаша вывел слова: «Новый человек». Надо понимать, имел в виду сына, «юного коммунара, полезного члена семьи нашего будущего социалистического общества». Но, безусловно, таковым «новым человеком» — членом когорты новаторов, революционеров, призванных по только им одним известным схемам строить общество будущего, — в первую очередь считал себя.

И сегодня, спустя восемьдесят с лишним лет, по-своему интересны эти записки, к сожалению, нерегулярные и оборванные в 1930 году. Ибо в них не столько сын Леонид, «Леничка», сколько его отец — быстро поднимавшийся по служебной лестнице функционер. Образ мыслей Льва Захаровича, отличавшийся крайней ортодоксальностью, его мечты и планы, его быт.

Но перед этим несколько слов о жене Мехлиса — Елизавете Абрамовне Млынарчик. Они повстречались еще в Гражданскую. Сохранилось семейное предание: во время мятежа григорьевцев в Екатеринославе Мехлис был тяжело контужен (документально это, правда, не подтверждено). Подобрала его и оказала медицинскую помощь молодой врач Млынарчик. К утру, когда стало лучше, комиссар из медпункта сбежал, но военврача не забыл. В 1919 году они поженились. Забегая вперед, скажем: пережившая мужа на два десятка лет Елизавета Абрамовна до конца дней преданно заботилась об увековечении его памяти. Ее усилиями на ноги были подняты Главное политуправление Советской Армии и Военно-Морского Флота, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, многие архивы, музеи — везде шло выявление документов, связанных с деятельностью Мехлиса, создавались его личные фонды…