Две литературы
В России издавна существуют-имеются две литературы. Конечно, и во Франции или, скажем, в Американских Штатах изящная словесность тоже подразделяется на «серьёзную» и «массовую», однако ж этим, чисто внешним (тиражи и жанры) обстоятельством-признаком там дело и ограничивается. У нас же всё гораздо сложнее, у нас литература разделилась-раскололась на два непримиримых и даже враждующих лагеря ещё и по идеологическим, мировоззренческим, концептуальным, политическим, национальным и ещё Бог знает каким причинам.
Правда, в XIX — золотом — веке русской литературы причины раскола были ясны, путаницы в терминологии не возникало, и каждому более-менее грамотному человеку было понятно, кто такие «западники» и кто такие «славянофилы». В наши дни, когда дело дошло до буквального раскола на два писательских союза, с причинами и терминологией путаница начала твориться непонятная и невообразимая. У рядового читателя возникает резонное подозрение, что истинные причины вражды и разделения инженеры человеческих душ скрывают, а ему, простому читателю, говоря попросту, пудрят мозги размытой, двусмысленной и противоречивой терминологией.
Ну, в самом деле: в одном писательском лагере делят литературу на «подлинную» и «графоманскую» (к первой, естественно, относя своё творчество), или — «демократическую» и «соцреалистическую», или — «элитарную» и «ширпотребовскую», или, наконец, — «независимую» и «конъюнктурную». В литлагере противоположном терминология такова: есть писатели «настоящие» и «графоманы» (к первым, само собой, относят только себя), или — «патриоты» и «космополиты», или — «народные» и «местечковые», или — «русские» и «русскоязычные», или, наконец, — «непродажные» и «продавшиеся Западу»…
Тут голова может пойти кругом! Впрочем, это в основном в столице идёт брожение писательских умов, кипят нетворческие страсти. В провинции литературная борьба между Евтушенками и Бондаревыми местного розлива — процесс вялотекущий, носит подражательно-пародийный характер, так что наш тамбовский читатель-обыватель в массе своей так и оставался до последнего времени в недоумении: чего ж это наши расейские литераторы никак поделить не могут и в чём же всё-таки принципиальная разница между членом Союза писателей России и членом Союза российских писателей?
И вот наконец у нас появилась возможность самим ответить на этот вопрос благодаря уникальному событию: в кои веки почти одновременно Тамбов посетили недавно две бригады известных московских литераторов: как раз одна «писателей России», другая — «российских писателей». И действительно, члены этих двух литбригад оказались совершенно разными, словно представляли литературы разных стран, разных народов. Остановлюсь только на трёх моментах, показавшихся мне наиболее характерными.
Во-первых, как столичных гостей нам представляли. Когда — «русских» прозаиков Петра Проскурина, Арсения Ларионова и поэта Валентина Сорокина, то в первую очередь с восторгом перечислялось, кто из них лауреат Государственной премии СССР, кто — РСФСР, а кто — Шолоховской, а также кто из них служит сопредседателем Союза писателей России, а кто — директором крупного издательства…
И это было наивно и чуть смешно, ибо авторитет, имя писателю создают совсем даже не премии, награды, звания и должности. Когда же буквально через три дня в том же актовом зале областной Пушкинской библиотеки представляли тамбовчанам «российских» поэтов Инну Лиснянскую, Татьяну Бек, Тимура Кибирова и Алексея Алёхина, то их адепты точно с таким же придыханием и восторгом восклицали-подчеркивали, будто к нам приехали «настоящие поэты», «поэтические таланты» (читай уж — гении!), «ведущие поэты России», «истинные поэты» и прочая в том же духе. И это было совсем не смешно и даже не остроумно. Ибо, как гласит восточная мудрость, скажи хоть сто раз слово «халва» — во рту слаще не станет.
Нет, конечно, собравшиеся в зале «эстеты-интеллигенты» воспринимали «мудрые, философские, тонкие, ироничные», короче — «настоящие стихи» гостей с упоением, ощущая «холодок по коже» и испытывая «катарсис» (все закавыченные восторженные всхлипы взяты из газетных отчётов), но на любой непредвзятый взгляд, даже невооружённым глазом видно, что это всего лишь профессиональные поэты — не более. А порой и — менее.
Возьмём, к примеру, стихотворение Тимура Кибирова под ну очень оригинальным названием «Романс», провозглашённое в качестве образца «настоящей поэзии». Что же нового поведал нам этот яркий представитель «новой поэтической школы» и «нового поколения» поэтов? Лирическому герою «Романса» стукнуло тридцать девять, он вдруг понимает, что юность ушла, что жизнь его в силу обстоятельств и времени бесцветна и напрасна, так что остался теперь один лишь вопрос: с чем их (в конце лирический герой как бы от лица всего своего поколения говорит) сравнить — с листвой опавшей или же с уткой, летящей «в тёплый край из юдоли родной»?.. Само собой, посвящённые должны уловить подтекст: мол, кто-то уехал-улетел за «бугор», а кто-то в «этой стране» гнить остался…
Впрочем, поэты из «российского» лагеря форму считают значимее содержания, однако и в этом плане «Романс» Кибирова трудновато посчитать за образец недосягаемых высот и открытий: обычные четырёхстрочные строфы с перекрёстной рифмой. Причём рифмы чаще всего весьма приблизительные, неряшливые, что вряд ли свидетельствует о мастерстве, скорее — скорописи и ремесленничестве: «гниют — пруд», «очень — осень», «сода — чего ты», «похмелья — неумело»…
Второй характерный штрих во впечатлениях от двух московских групп литгостей — это разность того, о чём они говорили. Пётр Проскурин со товарищи — всё больше о России, о трудной и трагической судьбе своей страны, о нынешних бедах русского народа. Авторы же «Ариона» («единственный в стране поэтический журнал, с ним сотрудничают все ведущие поэты России и русского зарубежья…») на встрече с читателями-поклонниками говорили всё больше о себе любимых, о своих нелёгких творческих судьбах, личных издательско-публикаторских проблемах.
Инна Лиснянская, к примеру, в советские времена долго была в невыездных (каким образом это могло мешать сочинению стихов — непонятно), а ещё её не печатали из-за… дружбы с Булатом Окуджавой. При этом как-то умалчивалось, что сам Булат Шалвович ещё в 1956 году, вступив в ряды КПСС, тут же выпустил сборник стихов под названием «Лирика» и затем с завидным постоянством почти каждый год выпускал то новый сборник лирики, то прозы, то драматургии, прожил очень завидную творческую судьбу, которую почему-то не очень испортила его дружба с самим собой.
Жаль, не смог приехать в Тамбов заявленный Евгений Рейн — тот самый, которого Иосиф Бродский как-то в весёлую минуту неосторожно назвал своим учителем, и на основании этого Рейн числится теперь в гениальных поэтах, выпускает книжку за книжкой и не слазит с экрана телевизора. Уж Евгений-то Рейн пожалился бы, порасписывал, поживописал, как не давали ему в былые времена развернуться, проявить себя, блеснуть гениальностью…
Вообще, по-моему, это очень грустное явление, когда человек, числящий себя писателем, даже на закате жизни не в состоянии понять одну простую вещь: чтобы в литературе состояться и, даже несмотря на препятствия, проявить свой талант, как тот же Булат Окуджава или Иосиф Бродский, или, допустим, Николай Рубцов и Николай Глазков, надо всего лишь его иметь — этот самый талант, дар Божий, вот и всё…
Ну и, наконец, третья характерная черта в несходстве поведения столичных гостей состояла в том, что П. Проскурин, А. Ларионов и В. Сорокин после встречи с читателями в переполненном зале областной библиотеки на следующий день поехали-выбрались в самую что ни на есть глубинку Тамбовщины, в Мордовский район. Если бы сам не видел, никогда не поверил, что такое в наше время возможно: и Дом культуры в райцентре, а затем и один из сельских клубов были забиты до отказа. Причём было очень много молодёжи, детей, и слушали они писателей, как говорится, с неподдельным вниманием, от души аплодировали…
«Лучшие» же поэты после тусовки в библиотеке с тамбовскими «эстетами-интеллигентами» отправились на следующий день, не замочив ног, на встречу с питомцами литературной студии «Академия зауми» — подрастающей «поэтической элитой». В российскую сельскую глубинку ехать авторы «Ариона» не решились, видно, справедливо полагая, что вряд ли им удастся очаровать своим поэтическим пением простецкий русский провинциальный люд.
К слову, древнегреческому поэту Ариону удалось очаровать своим искусством даже дельфина, который после кораблекрушения вынес его на берег, спас.
Видимо, талантлив был Арион по-настоящему, без дураков…