Зная нужды и горести всей «черни бедной», к каждой из ее групп Пугачев обращался с особыми лозунгами и указами. Казаков он жаловал не только рекой Яиком со всеми ее угодьями и богатствами, но тем, в чем нуждались казаки: хлебом, порохом, свинцом, деньгами, «старой верой» и казацкими вольностями. Он обещал, что «яицких казаков будет производить в первое достоинство» и они станут в России «первыми людьми».

Он обещал калмыкам, башкирам и казахам («киргизцам») все их земли и угодья, государево жалованье, вечную вольность.

Обращаясь к крестьянам, Пугачев жаловал их землями и угодьями, волей, освобождал от власти помещиков, которых он призывал истреблять от каких-бы го ни было обязанностей по отношению к государству, обещал им вольную казацкую жизнь.

К различного рода категориям рабочего люда он не обращался с особыми манифестами — их устраивали «прямые крестьянские выгоды», т. е. те же самые лозунги о земле и воле, с которыми Пугачев адресовался к крестьянству вообще. И это вполне понятно, так как в те времена «работные люди» по своему положению мало чем отличались от массы бесправного, «низшего», «черного» сословия, каким было крепостное крестьянство. И в то же время работа на заводе плечом к плечу, совместная борьба за свои права, за улучшение условий труда и жизни, организующая роль работ обусловили особую стойкость и организованность заводских рабочих, о которых власти говорили, что «они были всех прочих крестьян к сахмозванцу усерднее».

Лозунги крестьянской войны свидетельствуют о том, что «стихийный элемент» представляет из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательности. И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробуждение сознательности…» [8].

До полной политической сознательности, свойственной пролетариату, было еще очень далеко. Это выражалось и в присущем крестьянству наивном монархизме, когда «крестьяне требовали отмены крепостного права, ничего не имея против царской власти и веря в царя»[9]. Да и само будущее представлялось Пугачеву и его соратникам весьма туманно, в виде казацкого государства, где все были бы казаками, где не стало бы ни налогов, ни рекрутчины. Где найти деньги, необходимые государству? Пугачев считал, что «казна сама собой довольствоваться может», а как это произойдет — неизвестно. Место рекрутов займут «вольно желающие», установится вольная торговля солью — «вези кто куда хочет». Манифесты, указы и обращения Пугачева пронизывают неясные мечты о воле, груде, равенстве, справедливости. Все должны получить равные «пожалования», всё должны быть вольными, все равны, «малые и большие», «рядовые и чиновные», «вся чернь бедная», «как росияне, так и иноверные»: «мухаметанцы и калмыки», «киргизцы» и башкиры, татары и мещеряки, черемисы и «поселенные на Волге саксоны», у всех должна быть «спокойная в свете жизнь» без какого бы то ни было «отягощения», у всех «общий покой».

Все это, зная затаенные мечты «черни бедной», обещал ей «набеглый царь» — казак Зимовейской станицы Емельян Иванович Пугачев.

Пугачев был отважен, решителен, храбр. Это отмечали и друзья, и враги. Даже Екатерина II вынуждена была признать, что он — «человек чрезвычайно смелый и решительный». Соратники Пугачева склоняли голову перед его отвагой, все поражались его «смелости и проворству». Пугачев всегда был «сам на переди, не мало не опасался стрельбы ни из пушек, ни из ружей». Когда ему советовали быть осторожней и поберечь свою жизнь, он, усмехаясь, говорил: «Пушка царя не убьет! Где это видно, чтоб пушка царя убила». Но храбрость эта не была безрассудна — в бою он «всегда надевал на себя платье худое, для того, чтобы его не признали».

Пугачев был превосходным артиллеристом. По свидетельству пугачевцев, он лучше всех знал, и «как в порядке артиллерию содержать», и как «правильно палить из пушек». Он очень часто сам наводил орудия на цель и «указывал всегда сам канонерам».

Прекрасно понимая роль артиллерии в бою, Пугачев забирал пушки, ядра, картечь и порох в крепостях, городах и на заводах Урала и не без успеха организовал производство орудий и боеприпасов на уральских заводах.

Среди орудий «злодейского литья», как называли орудия, отлитые по указу Пугачева, были «единороги» — длинные гаубицы с конической камерой, и «секретные гаубицы» с овальным сечением ствола, предназначавшиеся для стрельбы картечью. Эти орудия копировали лучшие системы артиллерии регулярной армии.

В суровую снежную зиму 1773/74 г. Пугачев распорядился поставить орудия на сани или лафеты с полозьями, что сделало его артиллерию очень подвижной, и она проходила там, где тяжелые пушки регулярной армии увязали в снегу, Когда наступила весна, он позаботился об изготовлении летних лафетов на колесах.

Пугачевцы владели искусством навесной стрельбы. При обороне артиллеристы повстанческого войска использовали мешки с песком, устраивали снежные валы, укрепляли подступы рогатками, укрывали орудия в лощинах, использовали маскировку. На поле боя быстро и умело маневрировали, меняли огневые позиции и стреляли «не так, как бы от мужиков ожидать должно было». Пугачев показал себя хорошим минером. По его указанию производились подкопы и закладывались мины при осаде Яицкого городка.

Лихой казак Пугачев великолепно владел ружьем, саблей, пикой. На постоянно устраиваемых в Берде учениях и соревнованиях в стрельбе и скачках он на всем скаку на предельном расстоянии пробивал пулей из ружья набитую сеном кольчугу или попадал в шапку, поднятую на пике.

Не случайно, отправляя в подарок Денису Давыдову свою «Историю Пугачевского бунта», Пушкин писал знаменитому поэту-партизану, герою Отечественной войны 1812 г.

Но Пугачев не просто лихой казак-рубака, герой Семилетней и Русско-турецкой войн, получивший за храбрость первый казачий офицерский чин хорунжего. Он — предводитель крестьянской войны. В организации Государственной военной коллегии восставших, на которую были возложены все функции правительства и главного штаба поднявшегося на борьбу народа, в создании Главной армии с ее довольно сложной и стройной структурой, со знаменами и наградными знаками, с жалованьем и различными формами набора в войско, в создании власти на местах и, наконец, в пропаганде самих идей восстания, изложенных в многочисленных манифестах и именных указах самого «Третьего императора», в указах, письмах и обращениях его полковников и атаманов, поднявших к восстанию народные массы от Гурьева до Екатеринбурга, — во всем этом немалая заслуга принадлежит самому Пугачеву.

В своей ставке в Берде Пугачев завел порядки, напоминающие регулярную армию, все время заставляя войска «делать учения, особенно артиллерийские». Подъем и отбой производились в одно и то же время выстрелом из «вестовой» пушки. Тревогу объявляли звоном набатного колокола. Из Берды направлялись многочисленные казацкие разъезды, имевшие свои «заставы» и «станции». Лагерь пугачевцев в Берде был окружен караулами, пикетами и дозорами. Правда, не было ни пароля, ни лозунга, и, если окликнутые произносили магическое слово «казаки», их пропускали беспрепятственно. Пугачев, его Государственная военная коллегия и полковники стремились укрепить дисциплину, пресечь дезертирство, наладить раздачу жалованья, набор «охочих людей» в войско. При Пугачеве находился «дежурный» — яицкий казак Яким Давилин. Караул состоял только из яицких казаков. «Непременный караул», т. е. личную охрану Пугачева, составляли 25 яицких казаков, именовавшихся гвардией. Позже «гвардионцев» насчитывалось около 50 человек. Пугачев обещал дать гвардии особую форму — пошить кафтаны из зеленого сукна.

Пугачев был военным человеком до мозга костей — сказывались его казацкое происхождение и яркая, хотя и короткая боевая жизнь.