И вдруг дико расхохоталась, увидав, что собеседник побледнел.

Полиция сбилась с ног, пытаясь отыскать виновников одного из самых злодейских преступлений последнего десятилетия XX века. Опытные преступники словно канули в воду… И все же нашелся человек, поклявшийся отомстить за пролитую кровь!

С первыми лучами солнца кипела, бурлила жизнь в доме богатого торговца съестными припасами Матвея Ивановича Полуляхова, что в самом конце 1-й Мещанской улицы. К складам подъезжали телеги поставщиков. Бравые молодцы таскали на широких загорелых спинах многопудовые мешки с сахаром, мукой, крупами, чаем, фруктами, пряностями. Источали дразнящий запах подвешенные под потолок на крюки балыки, громадные осетры, загораживали проход бочки с зернистой, паюсной и кетовой икрой.

Устал Матвей Иванович, притомился — дает знать себя возраст. С надеждой посматривает на подростка-племянника Семена Полуляхова, которому хочет все дело передать, завещать богатства немалые. Семен бойкий мальчишка, в арифметике силен — устно с большими цифрами безошибочно управляется.

Но приказчики — народ вороватый. Стали они мальчишку с панталыку сбивать:

— Поехали, Семен, с нами в гости! — И повезли мальчишку в публичный дом. — Только дяде не проболтайся!

Женщины, увидав красивого мальчика, заохали:

— Какой прелестник! Дойдем, крошка, чего мы тебе покажем…

Понравилось Полуляхову-младшему кататься в позорные дома. Там музыка, танцы, женское внимание. Но красивая жизнь стоит больших денег. Стал мальчишка подворовывать — для себя и для приказчиков.

Так тянулось несколько лет. Дядя не мог понять, откуда недостача. На любимого племянника и думать не смел. Действительно, кто станет у самого себя воровать?! Взял он на работу кассиршу.

Вошедший в возраст Полуляхов-младший, набравшийся богатого опыта с продажными женщинами, легко соблазнил девушку. Затем стал подбивать ее:

— Возьми для меня из кассы! Все равно капитал мне скоро весь достанется. Не век дяде небо коптить!

И опять воровство стало регулярным. И вновь летел на лихаче юнец в публичный дом, к дешевым развлечениям. Не умел понять, что такая дорога в жизни всегда ведет к пропасти.

Прозрел однажды Матвей Иванович, понял: тот, кого он считал за родного сына, оказался законченным подлецом. Выгнал шалопая из дома, заново переписал завещание. Теперь после его смерти весь капитал переходил сиротским приютам.

Дурной образ жизни требовал расходов. Работать Полуляхов не собирался, хотя с его способностями мог сделать отличную карьеру. Попытался в карты играть — шулера ободрали его как липку. Пустился на кражи, да был неопытен — сразу же и попался.

В тюрьме завязал Полуляхов множество полезных для преступной жизни знакомств, набрался знаний воровского дела. Едва оказался вновь на свободе, как стал тюремные уроки в деле применять.

Теперь его жизнь делилась на два порядка. Для начала он планировал и осуществлял кражу. Уворованное нес в публичный дом, несколько дней проводил в чаду кутежей. В это время Полуляхов заводил себе новую девицу и становился ее «котом» (выражение той эпохи). Он умел влюблять в себя! Девица теперь отдавала все, что у нее было, — лишь бы удержать приятеля. Она воровала и попрошайничала для него. Когда дама сердца надоедала, он начинал все сначала — воровал и менял любовницу.

Кстати, Полуляхов считал женщин существами низшего порядка, недостойными уважения. Своему новому другу Ивану Казееву (с ним он познакомился в тюрьме) признавался (привожу его подлинные слова):

— Презираю женщин за ихнюю слабость! Просто погано. Все, что хочешь, сделают — только поцелуй. Чисто животные… Я их даже за людей не считаю!

И еще говорил о себе:

— У меня, Вань, такое качество характера, что я никогда не пью и терпеть не могу сквернословия. Вон, видишь, в углу мужик в тулупе пиво хлещет. Он сейчас выразился, так мне его зарезать страсть как захотелось, руки аж чешутся!

Но впервые убил Полуляхов совсем по другой причине.

Однажды у Полуляхова заболели зубы. На Верхне-Красносельской улице, что за Николаевским вокзалом в Москве, видит вывеску: «Зубоврачебный кабинет Беккера. Удаление, пломбирование, протезирование».

Вошел Полуляхов в приемную. Кругом картины, зеркала, вазы с цветами — красота и изящество. Во всем чувствуется довольство и солидность.

Заметим, что сам Полуляхов одевался с большим шиком, носил модные костюмы, узконосые лакированные штиблеты, массивный золотой перстень с крупным бриллиантом.

В приемной встретил его лакей, с поклоном принял канотье и трость. Пока доктор делал Полуляхову пломбу, тот задумался: «Место тут глухое, дом одноэтажный и есть что „слимонить“».

Спустился с крыльца Полуляхов, а там дворник метлой чистоту наводит. Высокий такой парень, сытый, гладкий — под стать всей обстановке. Обратился к Полуляхову:

— Простите, сударь, у вас спички не найдется?

— Нет, братец, не курю и тебе не рекомендую.

— Это верно, одно баловство.

— А что, хозяин твой богатый?

— Есть чем жить, ему нечего тужить!

— Капитал, поди в банке держит?

Дворник подозрительно прищурился:

— Это мы знать не могим. А вам, сударь, для чего это?

— Это я так, для разговору. На, возьми полтинник — на табак.

Крикнул лихача:

— Гони к «Мадриду!»

В ресторане уже сидел Казеев. Полуляхов сказал ему:

— Надо «брать» хату врача! Завтра сходишь, как бы с зубом пришел, оглядишься…

— Да у меня зубы — во! Как один! Я ими пивные бутылки раскупориваю.

— А мы тебе гвоздем расковыряем, — расхохотался Полуляхов, довольный своей сообразительностью.

Сказано — сделано. Отправился Иван на Верхне-Красносельскую. Зашел по соседству — в церковь Алексеевского монастыря, помолился Николаю Угоднику, попросил удачи. Да, видать, не внял Угодник сей просьбе…

Едва лакей пошел докладывать о пациенте, как Иван бросился к дверям угловой комнаты. Приоткрыв дверь, увидал два небольших диванчика. Решил: «Тут спальня!» И задал деру — стоматолога он боялся сильнее прокурора.

…Вечером два друга вырабатывали план действий. О своем позорном побеге Иван не обмолвился ни словом!

В половине третьего ночи приятели тихо подходили в дому Беккера.

— Тута, в угловой, — спальня! — объяснил Иван.

— Ясно, полезем с другой стороны! — И тут же Полуляхов пошутил: — Ночь-матка — все кроет гладко. Люди горох молотить — воры замки колотить!

Иван держал Полуляхова на своих богатырских плечах, а тот обмазал медом стекло, приклеил газету и по периметру обвел алмазом. Затем мягко надавил — стекло беззвучно высадилось. Высокий класс воровской работы!

Едва Полуляхов забрался в помещение, как раздался истошный женский крик:

— Караул! Во-оры!

Оказалось, что простодушный Иван гостиную за спальню принял!

Что тут началось! Дом взорвался криками, зажгли повсюду свет, залаяли псы, раздались трели полицейских свистков. Иван дал деру в сторону железнодорожных путей — до них два шага. Полуляхов сиганул из окна — и полетел в противоположном направлении. Такова договоренность — на случай «шухера».

Бог весть откуда взявшаяся среди ночи толпа обывателей, полицейские, дворники гурьбой неслись за Полуляховым. Тот напряг всю прыть молодых ног, оторвался от погони. И лишь один мужик, тяжело пыхтя, не желал отставать.

Полуляхов перебежал дорогу, нырнул за ограду Алексеевского кладбища. Он запетлял среди могил. Больно расшиб ногу, грохнулся через гранитное надгробие.

На него в ярком мертвенном свете полной луны шел… тот самый дворник, которому он прошлый раз дал монетку.

— Попался! — со злобой проговорил дворник. — Вот я тебе… — Он вынул из кармана свисток и начал дуть в него.