Редактор Макаров был молчаливый, спокойный человек. Со стороны могло показаться, что он не вмешивается в жизнь редакции. Однако в редакционном коллективе считалось очень почетным получить на редакционном совещании скупую похвалу батальонного комиссара. И уж совсем неприятно было выслушать от него замечание, хотя она и делалось тихим голосом.

Часам к двум дня Серегин добрался до штаба дивизии.

В политотделе, куда он прежде всего зашел, его обрадовали сообщением, что Ефанов сейчас здесь, в штабе. Молоденький боец с орденом Красной Звезды показал Серегину, куда итти.

В тени зеленого шалаша, рядом с капитаном, сидел на табурете черноволосый крепыш с круглым, как бочонок, торсом. Новая летняя гимнастерка туго обтягивала его массивные плечи, выпуклую грудь и широкую спину. На короткой толстой шее прочно покоилась круглая крупная голова. Лицо у лейтенанта Ефанова было того приятного светло коричневого цвета, который появляется после долгого пребывания на солнце и свежем воздухе.

Серегин представился и обменялся рукопожатием — с капитаном и Ефановым.

— Вот и хорошо, — рассеянно сказал Ефанов. — Очень удачно совпало. Сейчас поедем.

Когда по дороге в дивизию Серегин размышлял о том, как он будет писать очерк, все ему представлялось довольно просто. Он был уверен, что у него произойдет с Ефановым задушевная беседа, во время которой лейтенант все расскажет ему. Такие же задушевные беседы состоятся и с другими разведчиками, и ему, Серегину, только надо будет успевать записывать. Сейчас же, глядя на скуластое, непроницаемое лицо своего героя и его карие, с монгольским разрезом глаза, Серегин начал думать, что проникнуть в психологию командира разведчиков не так легко. Пока что Серегин решил наблюдать.

— Ну, от души желаю успеха! — сказал капитан, с которым, очевидно, Ефанов уже успел переговорить до прихода Серегина.

— Спасибо, — все так же рассеянно ответил Ефанов. — Поехали!

У выхода из ущелья на дороге стоял грузовик, в кузове которого уже сидел какой-то старший лейтенант, — должно быть, из штаба дивизии. Увидев Ефанова, он очень обрадовался.

— Ты чего так долго? — спросил он.

Ефанов не ответил, только крякнул, перебрасывая свое грузное тело через борт кузова. Машина быстро побежала по мягкой проселочной дороге — среди широкой живописной долины, усеянной полевыми цветами. Вскоре, однако, это благополучие кончилось. У полувысохшей речки, на берегу которой стоял гигантский тополь с огромным дуплом в морщинистом черном стволе, машина свернула. Должно быть, дорогу в этом месте размывал горный ключ, потому что на протяжении ста метров она была устлана тонкими бревнами, лежавшими рядком, наподобие клавиш рояля. Грузовик запрыгал по ним. Когда игра на клавишах кончилась и машина вышла на сравнительно спокойный участок дороги, Ефанов мрачно сказал:

— Есть хочу — ну прямо помираю!

Услышав столь серьезное заявление, старший лейтенант полез в лежавший под сиденьем вещевой мешок и извлек из него банку консервированного варенья и полбуханки хлеба. Серегин получил солидный ломоть и, следуя примеру Ефанова и старшего лейтенанта, макал его в варенье и ел. Было очень вкусно. Втроем они быстро прикончили банку и закурили, после чего Ефанов опять пожаловался на смертельный голод.

Машина долго шла узким полутемным коридором, вырубленным в густой чаще деревьев и кустарников. Потом стенки коридора вдруг широко распахнулись, и на Серегина хлынуло такое море света, что он невольно зажмурился. Горы здесь расступились во все стороны, и между ними лежала глубокая котловина. На дне ее виднелись маленькие беленькие домики, в которых размещались разведчики. Серегин смотрел на котловину сверху, и у него возникало ощущение необычайного простора. Это ощущение усиливалось еще и тем, что лес на окружающих котловину вершинах и склонах был вырублен. Похоже было, что горы здесь обстригли под машинку. Одна вершина была вырублена начисто, другие — только широкими полосами; там и сям виднелись квадратные штабели заготовленных бревен.

Грузовик зигзагом спускался по склону горы. На одном из поворотов Серегин увидел лежащий в кювете американский танк. Немцы сюда не доходили, боев здесь не было.

— Чего он здесь застрял? — спросил Серегин.

— Дерьмо, — коротко ответил Ефанов, глянув на танк. А старший лейтенант сделал презрительную гримасу.

Серегин счел неудобным продолжать расспросы: ведь журналист должен понимать все с полуслова!

У высокой арки машина на минутку остановилась. Ефанов и Серегин слезли, а старший лейтенант покатил дальше, на передовую.

Только сейчас, когда Серегина перестал овевать ветерок, вызванный стремительным движением машины, он понял, какой жаркий выдался день. Все будто замерло в знойной истоме.

Возле белых домиков, которые вблизи оказались не такими уж маленькими, не было видно ни души. Не заметно было признаков жизни и внутри их. И только когда Серегин и Ефанов подошли поближе, из-за распахнутой двери одного из домиков послышался звучный грудной голос, с большим чувством и силой произнесший:

— Киш, проклятые, погибели на вас нету!

Вслед за тем на пороге показалась и сама обладательница этого голоса, выгонявшая мух полотенцем. Должно быть, только на обильных кубанских просторах могла возрасти женщина такого богатырского сложения, с такой мощной грудью, с такими огромными карими глазами, к которым больше подходило слово «очи». Увидев приехавшего с Ефановым незнакомого офицера, женщина застеснялась и, вытирая полотенцем тронутое оспинками разгоряченное лицо, отступила в глубь комнаты.

— Кузьминишна! — позвал ее Ефанов. — Дай чего-нибудь. Ну, прямо помираем — есть хотим.

Кузьминишна немедленно приняла энергичные меры. Пока офицеры у цинкового рукомойника смывали с себя дорожную пыль, в тени был поставлен некрашеный стол, табуреты, на столе воздвигнута гора белого хлеба и глубокие миски с дымящимся борщом, огненным по цвету и вкусу, настоящим кубанским борщом, в котором ложка может стоять торчком, не падал. Обливаясь потом, Серегин принялся за еду. Он ожидал, что Ефанов обнаружит незаурядный аппетит. Однако лейтенант, хлебнув несколько ложек, отодвинул миску…

Подошел разбитной старшина с вьющимся чубом, кокетливо выпущенным из-под пилотки, браво откозырял и скромно присел на приступочку. Затем из домика вышел младший политрук с мягкими чертами лица и добродушной улыбкой — комиссар разведподразделения. Ефанов познакомил Серегина с ним и, извинившись, тотчас увел комиссара, оставив корреспондента на попечение старшины. Серегин обиженно решил, что командир разведчиков не очень-то любезный и гостеприимный человек.

Войдя в свою комнату, Ефанов опустился на железную койку, которая жалобно скрипнула. Комиссар сел на табурет и достал портсигар.

— Ну, с чем приехал? — улыбаясь и свертывая папироску, спросил комиссар.

Ефанов тоже потянулся к портсигару. Он не курил, но иногда «баловался».

— Корреспондента оставили одного, — сказал комиссар, перестав улыбаться, — нехорошо.

— Не ко времени он приехал, — заметил Ефанов, — не до него сейчас.

— Ну, ну, это ты брось! Корреспонденты всегда приезжают во-время.

— Да, как же! Начнет вопросами ввинчиваться: да что, да как, да расскажите, какие у вас при этом были ощущения, да о чем вы в этот момент думали, да припомните точно, где кто в этот момент находился… Уж я знаю! Выйдешь из этого допроса… или как это у них называется?

— Интервью, — подсказал комиссар, улыбаясь.

— Вот-вот! Выйдешь из этой пытки измочаленный вконец. А мне надо, чтобы люди хорошенько отдохнули, и выспались, и были готовы к выполнению задания. По-моему, корреспондент должен приезжать, когда все уже сделано. Тогда на досуге — пожалуйста! Можно и поговорить не спеша и с толком.

— Эх, Костя! — сокрушенно покачал головой комиссар. — Сколько раз я тебе говорил, что недооцениваешь ты значение морального фактора. Ведь бойцы что подумают: вот, мол, о нас и в армии помнят, интересуются нашими боевыми делами, вот прислали специально корреспондента, чтобы он написал про нас; давайте ж в грязь лицом не ударим… Понятно тебе? Об этом, конечно, не говорят, но ведь каждому приятно свою фамилию в газете увидеть!