В Додоне гору видел я, там Зевса был оракул —
Огромный дуб, а на дубу — листвы священной дрожь,
Из-под корней источник бил, который пел и плакал,
А эхо множило вокруг божественную ложь.
Я с любопытством оглядел древнейшей веры завязь,
Святыню вопросил, и мне прошелестел ответ.
Из углубления в скале сивилла показалась
И крикнула, что я умру и мне надежды нет.
Сивилла, милая, твой крик в душе моей остался,
Но только пену с губ смахни, себя не бей ты в грудь.
Ты говоришь, что я умру, — а кто бы сомневался?
Какая разница — в воде или в вине тонуть?
«Грядет с востока грозный царь, безжалостный в гордыне.
К Элладе воинство его за валом катит вал.
Но без причины льющий кровь — погибнет на чужбине».
Спартанцы ждали. Легкий бриз их волосы трепал.
Лучи зари грустны, как мрак,
А вечер — злой и хмурый.
В ночи, дрожа, лежит бедняк.
Уходит год понурый.
И в жизни горестной моей
Мне утешенья мало,
Что в мире множество людей
Удач совсем не знало.
Ты от грома не проснешься,
Не разбудит и набат.
Пусть звезда с небес упала,
Пусть гроза сметает скалы —
В страхе ты не встрепенешься,
Позади война, солдат.
Марш, победа — где они?
Ляг и мирно отдохни…
Позади — муштра, атака,
Раны, жар и лазарет.
Смолкли барабан с трубой,
Что мужчин бросают в бой.
Флейты вопль звенит из мрака,
Льется кровь. Твоя? О нет.
Юность кровью истекла.
Отдохнуть пора пришла.
Спи, мой друг. Француз ликует!
Лондон в пепле, Виндзор пал…
Плащ из глины скрыл тебя.
Мы в окопах — без тебя.
Полк безглавый атакует,
Плыть на дно — наш час настал.
Храбрость, дружба, бой, мечты…
Не проснешься больше ты.
Пустошью лежал наш путь.
С неба оседала муть
Сумерек. Вдали стоял
Город, как скопленье скал,
Как гранитная гряда,
Не давая никогда
Тени. А на гребнях стен
Тлел костров сигнальных тлен.
И сказал вожатый мой,
В город мрачный и немой
Ткнув лучиною перста:
«Это — Адовы врата».
У подножья стен во мгле,
По обугленной земле
Искры бегали. На миг
Долу взором я поник.
Спутник тут же произнес,
Упреждая мой вопрос:
«Там, в подземной глубине,
Грешники горят в огне…»
В небе с примесью свинца
Чахли звезды. До конца
Скорбный путь я оглядел,
Список дум своих и дел
В голове перелистав.
Вспомнил всё, в чем был неправ;
О растраченных годах;
О морях и городах,
Где в бродячей жизни был;
Вспомнил всех, кого любил.
Жизнь бродягу привела
К бездне ужаса и зла,
Где рассветный луч немел,
Где зловещий замок мрел,
Где у закопченных врат
Страж бродил вперед-назад,
Гладила мушкет ладонь,
А одет он был в огонь.
Увидав солдата стать,
Тут же стал я вспоминать,
Почему — и сам не знал,
Как когда-то воевал,
О походах боевых,
Биваках и часовых.
Вздыбился под небо ад,
Черен был тяжелый взгляд,
И земля в ответ ступне
Горестно молчала. Мне
Было странно, но солдат
Двигался как автомат
И ни разу не взглянул
В нашу сторону. Смекнул
Я — у воина огня
Вместо сердца головня.
Вдруг я стал белей холста —
У подъемного моста
Смерть и Грех встречали нас.
Смерть — с ключом, а Грех тотчас
Меч владыке протянул.
Я безносой подмигнул:
«Славный у тебя оскал!»
Стражник голос услыхал,
Обернулся… Что за бред?!
Это был дружище Нэд!
Нэд к воротам встал спиной
И пришедшего со мной
Взял на мушку. Между тем
Город загудел, совсем
Как в колоде пчельный рой,
Как народ, встречавший строй
Славной армии своей,
Приторочившей трофей
К королевскому седлу.
Ад владыке пел хвалу,
Поднимая страшный гул,
И ворота распахнул.
Но глазам вошедших в раж
Здесь предстал мятежный страж,
Коему доспех ковал
Лучший в пекле арсенал.
Справа — Смерть, а слева — Грех
Были к Нэду ближе всех,
Но напасть на бунтаря
Побоялись, и не зря.
Сатана, рассвирепев,
На него обрушил гнев
Яркой молнией. Мушкет
Тихо кашлянул в ответ.
Рухнул наземь Сатана.
Содрогнулся ад до дна.
И многоголосый стон
Полетел под небосклон.
Ужас был низложен вмиг.
Оглядевшись, я постиг:
С другом мы вдвоем стоим
Перед городом пустым.
Помолчали мы чуть-чуть
И пошли в обратный путь
В нерушимой тишине.
Шелушилось на броне
Меркнущих солдатских лат
Пламя вечное. Свой взгляд
Не умел я отвести.
Вместе мы на полпути
Оглянулись — город спал
И в погоню не послал.