— Во-он она, Белозерка! — проговорил Андрей довольным голосом, вглядываясь вперед. — Во-он она, матушка, белые камешки. А за Белозеркой напрямик будет Кудинка. Тут и семафор, тут и пути нашему конец!

— Где, где Белозерка? — засуетился Петя, приподнимаясь на сиденье. Но, сколько он ни вглядывался, он ничего не видел, кроме гладкой степи.

— А вот и поезд твой, — сказал Андрей и облегченно вздохнул. — Несется, аж хвост в сторону заносит…

И опять Петя ничего не увидел, кроме облачка, вьющегося над дорогой. Только тогда, когда Андрей, продолжая вглядываться зоркими глазами, сообщил, что уже видит склады Кудинки и водокачку, Петя смутно различил далеко впереди бегущий легкий шарик, похожий на перекати-поле. Очевидно, это и был хвост товарного состава.

Но Андрей еще наддал газу, и очертания поезда проступили ясней, уже можно было различить последний вагон. И вот машина поравнялась с поездом, Петя ясно увидел платформу, на которой стоят грузовики, Грибова, сидящего в кабине, и восторженно замахал ему рукой…

— Приехали! — сказал Андрей. — Видишь семафор? Сейчас остановится твой поезд, можешь пересаживаться, пассажир…

И наконец Петя, распрощавшись с Андреем, сияя улыбкой, вскарабкался на платформу остановившегося состава.

— Маленько запоздал, извиняюсь! — закричал он. — Как тут без меня жили — не тужили?

— Где ж ты пропадал? — равнодушно спросил Грибов.

— Съездил, понимаете, на машине в станицу, выручил товарища, — сказал Петя, продолжая счастливо улыбаться. — Осталась машина без водителя, а надо для межколхозной ГЭС срочный груз везти. Прямо с ума сходили люди от беспокойства! — И он с увлечением, останавливаясь на всех подробностях, принялся рассказывать, как обратился к нему Андрей, как он решился поехать, хоть и боялся опоздать на поезд, как приехали они в станицу, где строится ГЭС… Ему казалось, что он будет говорить очень долго, но, к его удивлению, повествование получилось коротким, и он тут же принялся повторять все сначала.

Грибов как будто внимательно слушал. Когда Петя кончил, он вздохнул и сказал:

— Налево, значит, съездил! Дурак-дурак, а умный. Гляди, как ловко сообразил!

— То есть как? — от неожиданности не понял Петя.

— Вот как люди устраиваются! — продолжал Грибов усмехаясь. — Пока поезд шел, он в станицу смотался и денег подработал. Это ж надо придумать!

Петя молча смотрел на Грибова.

Счастливое возбуждение таяло в нем, уступая место чувству тягостной, давящей неловкости. Он смотрел на равнодушное небритое лицо Грибова и с каждой минутой испытывал все большее раздражение и какую-то новую, незнакомую ему, томящую душевную пустоту.

Он прошел мимо Грибова, ничего ему не ответив, влез в свою машину и безразлично уставился на бегущую вдоль рельсов степную равнину.

Ничто не занимало его. Он глядел вперед и не видел ни солнечного заката с его пылающим, тревожным простором, ни слюдяного блеска проводов, на которых чинно, как школьники, сидели стрижи, ни запыленных трехтонок, нетерпеливо фыркающих у закрытого шлагбаума… Ему было скучно, — так непонятно, так томительно скучно, как еще никогда в жизни.

Петя уснул только глубокой ночью.

Проснулся он на рассвете. Состав стоял на большой узловой станции. Спустив ноги, Петя сел; тело ломило, голова была тяжелой. Ему было неспокойно, неуютно; почему-то казалось, что в кабине сразу стало тесно и душно… Спустив босые ноги, он сидел, стараясь вспомнить, что, собственно, изменилось вокруг, откуда пришло это новое для него ощущение неудобства и тягости.

Наконец его точно кольнуло: Грибов!

Петя вспомнил вчерашний разговор и так сморщился, словно у него заболело под ложечкой. Он медленно оделся, расчесал всклокоченные кудрявые волосы и, соскочив с платформы, пошел вперед, к паровозу.

Машинист высунулся из окошечка.

— Ну, как дела идут? — мрачно спросил Петя. От паровозной топки потянуло горьковатым запахом угольного дыма и горячего металла, и Петя закашлялся.

— Что, крепок паровозный табачок? — сказал машинист, засмеявшись. — Вишь как тебя разобрало…

Петя, неожиданно для самого себя, улыбнулся в ответ.

Он смотрел на обветренное лицо машиниста и покрасневшие от бессонной ночи глаза, на его толстый нос, перепачканный копотью, на всю его неуклюжую, коренастую фигуру, от которой веяло веселой и доброй силой, и чувствовал, как к нему понемногу возвращается то счастливо-возбужденное состояние духа, в котором он находился с минуты, когда состав отправился в путь.

— Как дела идут? — повторил он уже совсем по-иному.

Ему не хотелось вспоминать ни вчерашний разговор, ни самого Грибова; вертя головой, как гусь, Петя с интересом рассматривал большую станцию, торопливых, озабоченных пассажиров, очень полную даму в цветастом, как кушетка, халате, которая величественно застыла на площадке мягкого вагона… Но больше всего его занимал стоящий на запасном пути товарный состав. Там, на открытых платформах, кроме одиноко возвышающихся грузовых машин поблескивали стеклом и никелем два новеньких «Москвича». В одном из них сидел парень, примерно того же возраста, что и Петя, и тоже с интересом разглядывал станцию.

Машинист отер ладонью потный лоб и подмигнул Пете.

— Можешь себе представить, Полуяровку благополучно миновали! — сказал он, словно продолжал начатый разговор. — Там, брат, такая ямина, что оттуда тянуть полуторный состав надо с умом! — Он торжествующе посмотрел на Петю. — Лучшее топливо для трудного участка приберечь, — это раз! — Машинист загнул короткий, перепачканный машинным маслом и сажей палец. — Разгончик вовремя взять — это два! Тогда и можно вытянуть составчик, как перышко. Понял?

— Понял! — ответил Петя и еще шире улыбнулся, словно ему передалось радостное возбуждение машиниста.

— Сейчас только за Пятихаткой трудный перегон. Еще один котлован здоровый. Пройду его — и будет душа моя спокойна. А дальше дорога как скатерть! Составчик мой мячиком пролетит. Не веришь?

— Чего ж не верить? — удивился Петя.

— А хрен тебя разберет! — беззлобно сказал машинист. — Хоть ты и молодой, а, может, душа у тебя робкая. Я, милый, пока добился, чтоб мне позволили по этой линии полуторный состав провести, стольких убеждал — молодых и старых, что на языке, веришь, болячки повыскакивали. А все ж таки убедил! — сказал он с восхищенным удивлением. — А все ж таки доказал!

Он засмеялся гулко и раскатисто, как из бочки.

— Скоро тронемся? — спросил Петя. — В буфет хочу сбегать.

— Поторапливайся, — распорядился машинист. Он огляделся, и вдруг лицо его стало озабоченным. — Тут один наш товарищ, железнодорожник, просит его до Крутого Яра подвести. На пассажирский опоздал, теперь товарным добирается. А до Крутого Яра на площадке столбом стоять — это, я тебе скажу, не сахар. Посади к себе в кабинку, уважь! Человек заслуженный, известный…

— Почему не посадить, — сказал Петя степенно. — Пожалуйста!

— Ну, вот и отлично! — Машинист высунулся по пояс из окошечка и крикнул: — Марья Егоровна! Где вы?

— Тут я, — ответил спокойный грудной голос. — Силен ты кричать, Петрович, — небось в Пятихатке тебя слышно…

К паровозу не торопясь подошла женщина в железнодорожной шинели, низенькая, круглая, как булочка, с маленьким розовым носом в мелких веснушках и родинкой на щеке. Подбородок у нее был решительный и твердый, с крутой ямкой. На вид ей казалось лет сорок пять.

— Вас кавалер дожидается, — сказал машинист, показывая на озадаченного Петю. — В машину приглашает. Поедете?

— Отчего же! — сказала женщина певуче. — Не помешаю вам?

— Прошу! — смущенно буркнул Петя. — Места хватит… — Он потоптался и, вконец сконфузившись, полез на платформу.

Марья Егоровна легко взобралась вслед за ним. Грибов дремал, но, услышав шаги, приоткрыл один глаз.

Петя молча распахнул дверцу машины, и Марья Егоровна села в кабину. Откинувшись на спинку сиденья, она легко вздохнула.

— Теперь буду отдыхать, — сказала она с удовольствием. — Как в мягком вагоне. Набегалась перед отъездом, ноги-то гудут…