Сейчас тетя Липа сидела на кровати и, придерживая на худенькой груди бумазейную кофточку, внимательно смотрела, как Клавдия Леонидовна ест простоквашу.

— Я все беспокоюсь, — сказала она, вздыхая. — Сегодня у тебя было много работы?

— Как обычно, — ответила Клавдия Леонидовна коротко.

— А отдел литературы, Капочка? — Глаза тетки заблестели. — Неужели сегодня опять была ошибка?

— Можете представить — спутали название очерка Горького! — негодующе сказала Клавдия Леонидовна.

— Какое неуважение к великому писателю! — тетка возмущенно всплеснула руками. — Ну, а как иностранный отдел?

— Все в порядке, — сдержанно ответила Клавдия Леонидовна и отставила чашку в сторону. — По отделу информации было много работы.

— А что завтра интересного в газете? — сказала тетя Липа робко.

— Статья о конференции лейбористов. Написана суховато, но с большой эрудицией, — ответила Клавдия Леонидовна и откашлялась.

Снова наступило молчание.

Клавдия Леонидовна заплела свои седеющие волосы в две косы и сразу стала похожа на взрослую маленькую девочку. Раздевшись, она улеглась в постель, мягкую, с двумя подушками в вышитых наволочках, надела очки и взяла с тумбочки «Русский лес» Леонова.

— Сегодня я читала в «Огоньке» насчет акклиматизации диких животных, — сказала тетя Липа, вздыхая. — Оказывается, львица может зимовать в одной клетке с медведем. Просто удивительно! Или, может быть, в бюро проверки «Огонька» недостаточно проверили этот факт? Как ты думаешь?

— Трудно сказать, — ответила Клавдия Леонидовна, не отрываясь от книги. Она читала внимательно, изредка, по привычке, подчеркивая строку или ставя на полях «птичку».

— Я все беспокоюсь… — тоненьким голосом проговорила тетя Липа, но Клавдия Леонидовна сделала вид, что не расслышала.

Тетя Липа обиженно замолчала, и через несколько минут из угла, где стояла ее кровать, стало доноситься деликатное, ровное посвистыванье. Клавдия Леонидовна читала еще час. Потом она погасила лампу, повернулась на правый бок и закрыла глаза.

И тотчас же со всех сторон на нее надвинулся огромный, шумный, полный событий мир, дыхание которого она ощущала в каждой статье, каждой заметке, что приходилось ей проверять. Лежа с закрытыми глазами, она видела перед собою этот мир, он шумел и несся вокруг маленькой комнаты, где лежала на кровати немолодая, уставшая после рабочего дня женщина. Перед ее глазами мелькали заголовки статей, строчки корреспонденции, фамилии, имена, названия городов, рек…

Долго лежала она так, закрыв глаза, перебирая в памяти все события, о которых прочла и узнала за день. Выражение строгости и сухости сошло с ее лица. Вспомнив Савича, она тихонько засмеялась в темноте.

— Надо все же писать Карпачинский сельсовет, а не Карпатачинский, неисправимый вы человек… — прошептала она.

Потом дыхание ее стало ровным.

Клавдия Леонидовна уснула.

На следующий день, когда Клавдия Леонидовна, как всегда подтянутая, в неизменном костюме мужского покроя и накрахмаленной блузке, ровно в три часа вошла в редакционный лифт, там сидела библиотекарь Машенька. При виде ее Машенька как-то странно замигала глазами, и лицо ее стало испуганным и растерянным. Комсомолка Машенька была человеком весьма деятельным, шумным, уверенным, и выражение робости и смятения на ее лице казалось непривычным.

«Наверно, что-нибудь натворила, — подумала Клавдия Леонидовна с беспокойством. — Но что?»

В коридоре на пятом этаже ей навстречу попался атлетический красавец Гогуа. Поздоровавшись, он вежливо уступил ей дорогу; проходя, Клавдия Леонидовна заметила, как в его темных глазах мелькнуло что-то похожее на снисходительное участие. Это было совсем странно.

Она села за свой стол и начала рассматривать макет завтрашнего номера. В комнату вошел Павел Демьянович Сорокин и тут же вышел; лицо у него было такое напряженное, будто он держал во рту воду. Потом с силой хлопнула дверь, в библиотеку ввалился Савич, небритый и веселый, держа под мышкой только что купленные книги.

— Дивные книги о Ренессансе я сегодня отхватил у букиниста! — закричал он вместо приветствия и бросил книги прямо на лежащий перед Клавдией Леонидовной макет. — Такое наверчено о божественном Леонардо, что с ума можно сойти! И знаете что? — продолжал он болтать, сдвигая в сторону приготовленные Клавдией Леонидовной справочники. — Когда Леонардо было за пятьдесят, Микеланджело исполнилось двадцать семь, а Рафаэлю стукнуло девятнадцать. И когда Рафаэль приехал во Флоренцию, он видел этих двух великих художников за работой. Могучая была компания, а?

Несмотря на свою внешнюю грубоватость, Савич относился к книгам с ревнивой и бережной нежностью. Клавдия Леонидовна знала это.

— Что еще вы приобрели? — поинтересовалась она, осторожно перекладывая свои справочники на прежнее место.

Но Савич вместо ответа внимательно посмотрел на нее, и в его глазах Клавдия Леонидовна вдруг прочла то же участие и новую, непривычную для нее снисходительность, которые так удивили ее во взгляде Гогуа.

— Вы только не вздумайте, пожалуйста, нервничать, — сказал он и положил поверх ее пальцев свою жесткую, шершавую, как у мальчишки, руку. — Неприятно, конечно, но не такая уж случилась катастрофа…

— О чем вы говорите? — Клавдия Леонидовна подняла брови. — Не понимаю…

— Ну, об ошибке вашей, — сказал Савич морщась. — В конце концов такое со всяким может быть. С другими бывало — и с вами случилось. Досадно, не спорю, но трагедии из этого делать не стоит, честное слово…

— О какой моей ошибке? — одними губами спросила Клавдия Леонидовна. Лоб ее слегка побледнел.

— Господи, оказывается, вы ничего не знаете! — Савич всплеснул руками. — Вчера ведь после вашего ухода переливали полосу. В заметке о научной конференции было написано: «Академия медицинских наук». И вы вставили в двух местах: «РСФСР». Академии же медицинских наук РСФСР в природе не существует, есть Академия медицинских наук СССР. Павел Демьянович заметил ошибку, побежал к начальству, — оказалось, что там тоже заметили в последнюю минуту… Ну, и пошла кутерьма! Пришлось задержать полосу и исправить — неудобно все же выходить в свет с таким ляпсусом…

Клавдия Леонидовна слушала его молча, откинувшись-на спинку стула, словно окаменела. Савич еще что-то говорил, утешал ее, пытался острить, потом собрал свои книжки о Ренессансе и ушел. А она все сидела не шевелясь, смотря перед собой.

Как могла она так грубо ошибиться? Иногда случалось, что она пропускала мелкую чужую ошибку или неточность, и Павел Демьянович «вылавливал» их. Но это бывало редко — страшно редко! А здесь она сама, своей рукой вписала неверное обозначение, и из-за этого пришлось переливать полосу, задерживать выход газеты…

Она перебирала час за часом весь минувший день, вспоминала, как принесли ей последние гранки, как прибежал Шмелев и стал ее торопить, а она попросила не мешать работать и они повздорили… Все это была такая чепуха! Но как, как же все-таки это могло случиться?

Она сидела долго, смотря в одну точку. Потом пригладила волосы, решительно поднялась и пошла к дверям. На щеках ее горели пунцовые пятна.

В отделе информации сидела за столом секретарша, молоденькая девушка с торчащими, как металлические спирали, кудерьками, по всей видимости, только что испытавшими шестимесячную завивку. Смотрясь в зеркальце, она деловито пудрила маленький, курносый нос. Увидев Клавдию Леонидовну, секретарша смутилась и спрятала зеркальце в ящик.

Стол Шмелева был пуст. Судя по тому, что пачка свежих газет лежала неразвернутой, хозяин стола в редакцию еще не являлся.

— А где товарищ Шмелев? — сдержанно спросила Клавдия Леонидовна, движением подбородка показав на стол.

— Шмелев уехал в район. Вернется только завтра. Клавдия Леонидовна молча глядела на неразвернутые газеты. Сделав над собой усилие, она сказала:

— Дело в том, что я хотела бы посмотреть гранки вчерашней заметки с моей правкой. — Голос ее дрогнул, она поспешно откашлялась и постаралась придать своему пылающему лицу обычное бесстрастное выражение.