— Гранки, очевидно, остались у Шмелева в папке, а стол заперт. Но вашу правку он, конечно, перенес, — как же иначе! — Секретарша вдруг покраснела. — Ужасная неприятность получилась, я понимаю… — соболезнующе сказала она.

Но Клавдии Леонидовне показалось, что в зрачках ее голубых глаз мелькнуло веселое оживление, словно этой завитой девчонке доставило удовольствие видеть, как строгий судья чужих ошибок и неточностей сейчас волнуется из-за собственной ошибки.

— Благодарю вас! — сказала Клавдия Леонидовна, как можно более невозмутимо, хотя у нее от волнения дрожали колени. Выпрямившись, она неторопливо направилась к дверям.

Когда она вошла в комнату к Павлу Демьяновичу, он встал; выражение лица у него было торжественное и скорбное.

— Весьма, весьма досадный случай… — пробормотал он и тут же принялся подробно, во всех деталях рассказывать о вчерашнем происшествии.

Клавдия Леонидовна слушала его, стиснув холодные, как лед, руки. Она видела себя со стороны, и ей казалось, что пропасть отделяет эту сидящую на стуле расстроенную женщину с пунцовыми пятнами на щеках от того корректного, подтянутого, безукоризненно точного работника, каким она всегда самолюбиво себя ощущала.

— Да вы не расстраивайтесь! — печально сказал Сорокин. — Больше бодрости! — И лицо его стало таким скорбным, что Клавдии Леонидовне захотелось зарыдать.

Вернувшись к себе, она сняла телефонную трубку и секунду держала ее у щеки, закрыв глаза и слушая, как деликатно пищит зуммер редакционной АТС. Потом набрала номер телефона редактора.

Главный редактор был назначен совсем недавно, и Клавдия Леонидовна видела его всего несколько раз на редакционных «летучках». Это был худощавый, представительный человек профессорского вида, в золотых очках. Говорили, что в детстве он был пастушонком в уральском селе, потом учителем в том же селе, потом партийным работником.

С прежним редактором, который проработал много лет, у Клавдии Леонидовны были хорошие отношения. Ей была известна его сердитая, откровенная прямота и требовательность, его внимательность к людям. Она знала его почерк, его взыскательную правку, его нежность к стихам Пушкина, знала, что после конца работы он любит посидеть полчаса, рассказывая о сыне Сереженьке и о бабке, суровой, костистой казачке, которой все в доме побаивались. Словом, она знала о нем немало.

О новом же редакторе она не знала почти ничего.

Гудочек АТС продолжал деликатно вздыхать у ее уха, — на том конце провода телефонную трубку никто не брал. Клавдия Леонидовна встала и отправилась на шестой этаж.

Войдя в приемную, она увидела, что дверь в кабинет редактора раскрыта настежь. Кабинет был пуст. Клавдия Леонидовна заметила, что письменный стол стоял не вдоль правой стены, где он находился много лет, а был переставлен к окну. Настольной лампы с бронзовой фигурой бедуина, сидящего на верблюде, уже не было. Вместо бедуина на столе возвышалась обычная лампа с зеленым абажуром. Надо сказать, что бедуин и его царь пустыни, купленные начальником хозяйственного управления, всегда выглядели довольно комически и служили неизменным поводом для шуток. Но в редакции все к ним привыкли, и сейчас стол без этой лампы казался пустым.

— Николая Петровича нет, — сказала секретарша особым, телефонным голосом. — Он уехал обедать.

Наступило молчание.

— Завтра состоится заседание редакционной коллегии. — Секретарша опустила глаза. — Вас вызывают на коллегию. В четыре часа.

— Благодарю вас, — сказала Клавдия Леонидовна глухо.

Весь день после этого разговора Клавдия Леонидовна работала, как всегда. Она проверяла цитаты, названия городов и рек, инициалы писателей и художников, цифры, сводки, текст торжественного пионерского обещания, год рождения знаменитого английского физика, счет, с которым «Спартак» выиграл матч у «Динамо». Все это она делала, как обычно, четко, быстро, с невозмутимым выражением лица, но в душе у нее были смятение и испепеляющая тревога.

Несколько раз она ловила себя на том, что, проверив цитату, она через полчаса снова раскрывает книгу с заложенной страницей и проверяет цитату еще раз. В библиотеку, как обычно, заходили то редакторы отделов, то спецкоры, то дежурные; одни разговаривали с Клавдией Леонидовной преувеличенно бодрым тоном, словно ничего не случилось, другие сочувственно поглядывали на нее, а в глазах третьих она снова видела новое и непривычное для нее замысловатое выражение снисходительного торжества, явно происходившего от сознания, что непогрешимая «Немезида».оказалась такой же уязвимой, как они сами.

Принесли статью из отдела советского строительства, и тотчас же пришел Усачев, дежурный по отделу, неся под мышкой пачку книг и справочников с аккуратно проложенными закладками. Материалы, которые сдавал Усачев, всегда были безупречно проверены и вычитаны; в течение многих лет между ним и Клавдией Леонидовной шло соревнование в точности. Сейчас Усачев ревниво следил, как Клавдия Леонидовна читала статью, и в ту секунду, когда ее глаза останавливались на какой-нибудь цифре, он бесшумно и ловко, точно фокусник, клал перед нею книгу, откуда были почерпнуты эти данные.

Подняв глаза, Клавдия Леонидовна едва заметно улыбнулась, и Усачев ответил ей такой же тонкой улыбкой, как бы говоря: «Кто-кто, а мы-то уж прекрасно понимаем друг друга…»

После ухода Усачева Клавдия Леонидовна немного приободрилась. Но, читая статью отдела пропаганды, она снова поймала себя на том, что три раза подряд проверяет одну и ту же цитату. Когда она наконец закончила чтение и отослала гранки, она вдруг вернула старенькую курьершу с порога и, открыв похолодевшими руками книгу, еще раз сверила все цитаты, все цифры. Это состояние было для нее настолько непривычным и тяжелым, что она с трудом дождалась конца работы над номером.

Едва Клавдия Леонидовна открыла дверь своей комнаты, как тетя Липа проснулась и сразу села на постели, будто у нее в спине развернулась пружинка.

— Я все беспокоюсь, — сказала она озабоченно. — Ты, наверное, хочешь кушать, Капочка?

— Да, — машинально ответила Клавдия Леонидовна. Она разделась, съела простоквашу. Все это она делала механически. Она не слыхала, о чем говорила тетя Липа, лишь изредка, словно сквозь туман, до нее доносились отдельные слова.

— Ты знаешь, Капочка, у меня в молодости была чудная прическа, — говорила тетя Липа, поправляя свои тощие седые косички и искоса поглядывая на племянницу. То ли она намолчалась за день и теперь отводила душу, то ли хотела отвлечь племянницу разговором от невеселых дум. — Дивные волосы! Не каштановые, а как бы тебе сказать… цвета естественной юности. Представляешь?

Клавдия Леонидовна молча кивнула головой. Поглощенная своими мыслями, она неподвижно сидела, откинувшись на спинку кресла и глядя прямо перед собой.

— Сегодня в «Вечерке» напечатана интересная статейка, — с удовольствием сказала тетя Липа и села на кровати удобней. — Ты меня слушаешь? — Клавдия Леонидовна снова кивнула головой. — Оказывается, быть мнительным — очень вредно для организма. В статье сказано, что оптимизм и воля к выздоровлению — лучшие помощники врача. Кстати, я всегда это предполагала! — наставительно произнесла тетя Липа. — Еще двадцать лет назад я не раз говорила об этом твоему отцу, Клавдия, который был очень, очень мнительным…

«Но как же все-таки я могла так ошибиться, вписать неправильное название? — думала Клавдия Леонидовна, не слушая. — Если бы эта ошибка проскочила в газету, сколько бы было телефонных звонков от читателей! Ведь читатель всегда замечает малейшую неточность в газете. И во всем этом была бы виновата я, я одна…»

Она тяжело вздохнула. Тетя Липа сидела, удобно опершись на подушки, глаза ее блестели, она, видимо, и не помышляла о сне.

— Спокойной ночи, — сказала Клавдия Леонидовна безжизненным голосом и подошла к своей кровати.

— Спокойной ночи, детка! — удивленно и грустно ответила тетя Липа и погасила лампу.