— Это волшебно, — сказала Иокаста. — Любовь или секс?

— Точно не знаю, — сказала Ренни.

— Любовь. Счастливая ты. Я, похоже, больше уже не способна на любовь. Это так напрягает.

Она скользнула руками в ондатровое пальто конца сороковых, которое держала Ренни.

— Слегка лоснится вокруг воротника, но смотрится не плохо, — сказала Иокаста. — Итак, витаешь в облаках, сердце обмирает, грезишь наяву, роковая страсть? Шея вся в пятнах, сосет под ложечкой? Уже закупаешь приданное?

— Не совсем, — сказала Ренни. — Он женат.

До Дэниэла Ренни никогда не обращала внимания на женатых мужчин. Один этот факт выводил их из игры, не потому что работали запреты, а потому что этим они демонстрировали свою банальность. Таких можно встретить только в банках, да и то не в лучших. Правда, потом она стала смотреть на это под другим углом. Может быть, Дэниэл вовсе не отблеск прошлого, а привет из будущего. Как говорила Иокаста про своей гардероб: «приберегу». Никогда ничего не выкидывай, ибо время циклично. Рано или поздно все вернется на круги своя. Может быть экспериментирование с жизнью, пробные варианты и пересмотр отношений быстро отживают свое. Скоро необходимостью окажется Дэниэл, ограниченная свобода. Безвозвратность станет модной.

— Иногда женатый даже лучше не женатого, — говорит Иокаста. — У них своя жизнь, им не надо портить твою. Этим можно заниматься днем, с душой потрахаться, выслушать, насколько ты важна в их жизни, обсудить их мелкие проблемы, послушать о том, как их дети размазывают по шевелюре липкие леденцы, как пришлось менять сцепление у своего «вольво», а вечером можно пойти с кем-нибудь повеселиться. Мне всегда нравились палантины, ну, знаешь, эти маленькие короткие жакеты, которые носят с вечерними платьями? С кармашком для носового платка. Они лучше.

— Ты не совсем понимаешь, — говорит Ренни. — Он действительно женат. Он думает о себе, как о женатом.

— Ты хочешь сказать, что он произносит весь этот вздор про то, что жена его не понимает, — говорит Иокаста. Это утомительно. Проблема в том, что обычно жены понимают их задним числом. Я через это прошла, десять лет назад, когда работала младшим закупщиком у Грида. Каждый раз мне приходилось ездить в Нью-Йорк; все из-за этого проклятого методиста. Знаешь, он считал меня такой испорченной. Я, наверное, тогда сошла с ума. Обычно, насколько я понимаю, речь идет о том, что жены на них не кидаются. Дети, попробую угадать, двое?

— Три с половиной.

— В смысле один чокнутый? — сказала Иокаста, смотрясь на себя в зеркало через плечо. — Вальсовая длина, помнишь вальсовую длину?

— Нет, — сказала Ренни, — его жена снова беременна.

— И, конечно, он любит свою жену. А она любит его. Верно?

— Боюсь, что да.

Дэниэл сказал не так. Он сказал: «Думаю, что да».

— Ты не знаешь этого наверняка? — спросила Ренни.

— Мы это не обсуждаем. Полагаю, что да. Да, любит.

— Так сиди и лови свой кайф, — сказала Иокаста. — О чем тебе волноваться? Разве что Джейк, но ему безразлично.

Ренни гадала, насколько это действительно Джейку безразлично?

Она ему не сказала про Дэниэла. Дэниэл тем не менее спрашивал про Джейка каждый раз, когда они виделись. «Как Джейк?» — всегда с надеждой спрашивал он, и Ренни всегда отвечала: «Хорошо». Она знала как это бывает в книгах, одно с другим связано. Случись что с Джейком и Дэниэла как ветром сдует. Он не захочет впрягаться в эту упряжку. Может, она и была для него подливкой к мясу, но не самим мясом, это уж точно.

— Джейк взрослый, — сказала она. — «Отвязанный», — одно из его любимых слов.

— Ну вот и ладно, — сказала Иокаста. — Два всегда лучше одного, если только не размякать и не устраивать из собственной жизни «Дом, где разбиваются сердца».

— Ты все еще не понимаешь, — сказала Ренни. — Ничего не происходит.

— Ничего? — спрашивает Иокаста.

— Если не считать невинных прогулок за ручку, — сказала Ренни. — Ей неловко об этом говорить, но не так неловко, как было бы раньше.

Дело в том, что она сама не уверена, хочет ли она действительно иметь с Дэниэлом роман, или нет. Тут особо не расслабишься, не повеселишься. Все равно что сплавляться по Ниагаре в мыльнице, можно что-нибудь и повредить.

— А почему? — спросила Иокаста.

— Я же сказала, — произнесла Ренни. — Он слишком женат.

Они посмотрели друг на друга.

— Ничего, — сказала Иокаста. — Мистика. — Она положила Ренни руку на плечо. — Послушай, могло быть и хуже. Взгляни на это так: роман он и есть роман, чего в нем может быть нового? Все равно, что есть шоколадки одну за одной; тянет в монахини и это кажется даже привлекательным. Но, когда ничего нет, это уже романтика: он должно быть много о тебе думает. За ничего что-то кроется.

Ренни отпирает дверь. В комнате горит свет, и на секунду ей кажется, что она забыла выключить перед уходом лампу, хотя, нет, одергивает себя Ренни. Она может поклясться, что свет был погашен. К тому же в комнате витает какой-то незнакомый запах.

На кровати Ренни видит свой блокнот, рядом аккуратно сложены все материалы, которые ей удалось собрать, карты, брошюры. Кто-то побывал здесь в ее отсутствие. Ренни чувствует себя загнанной в угол. Кошелек она брала с собой, камеру и объектив не тронули, а больше у нее брать нечего. Хотя….

Ренни выдвигает ящик бюро — может «гости» охотились за «травкой». Все «косяки» на месте.

Ренни заглядывает в ванную комнату. Косметичка выпотрошена, ее содержимое валяется в раковине: зубная щетка, паста, эликсир, дезодорант, аспирин, тампоны. Стекла аккуратно вынуты из металлической рамы. Вместо них зияет пустота, самих стекол нигде не видно. Наверное, валяются где-нибудь на балконе или на черной лестнице, или просто на земле. Похититель проник в номер, проскользнув в окно ванной комнаты, примерно так же, как подбрасывают анонимки. Человек в купальном костюме. Ренни вдруг видит себя со стороны: в одной руке карманный фонарик, в другой — баллончик с жидкостью от насекомых. Одному Богу известно, что могло прийти злоумышленнику в голову, застань он здесь Ренни.

Хорошо, что он оказался обычным вором, случаются вещи и пострашнее. Что бы он не искал — возможно только деньги — его поиски не увенчались успехом. Все осталось нетронутым. Ренни отодвигает в сторону блокнот и садится на кровать. Потом заглядывает под нее. Коробка на месте, но ее вскрывали; лента, которой она была перевязана, аккуратно разрезана. На полу пустые пузырьки. Может, удирая, он прихватил с собой сердечные лекарства? Ренни вытаскивает коробку, снимает крышку и шарит рукой в искусственном льду.

Сначала ничего не попадается. Ренни извлекает две банки копченных устриц, и вдруг ее рука натыкается на какой-то предмет, не имеющий ничего общего с консервами, кроме, пожалуй, того, что он твердый и сделан из какого-то металла. Ренни тянет его к себе, и предмет подается вперед. Такие штуки Ренни доводилось видеть только в кино. На нее смотрит дуло небольшой автоматической винтовки.

Ренни поспешно запихивает ее обратно, убирает банки с устрицами, стирает капельки жидкости и закрывает крышку. «Интересно, — думается ей, — есть ли у англичанки скотч.» Она заталкивает коробку как можно глубже под кровать и поправляет сбившееся покрывало из синели[2] так, чтобы оно свешивалось до пола, прикрывая край кровати.

Да, сюжет интригующий и захватывающий. Что же теперь делать, и главное, что будет дальше? Это далеко не невинная шутка, которую можно рассказать в кругу знакомых, поскольку виной всему происшедшему была ее собственная глупость. Легковерная, наивная дурочка, к тому же очень доверчивая; это все из-за того, что она слишком много выпила. Сейчас для Ренни главное — не поддаться схватившей ее панике.

Оставаться в комнате видимо небезопасно, да и страшновато, но куда же ей деваться среди ночи. Она не может заявить в полицию о нападении на номер или хотя бы рассказать о нем англичанке: ее наивность все-таки не беспредельна. Вряд ли кто поверит, что Ренни и понятия не имела, что находится в коробке, которую ей передали в аэропорту. Лора, конечно в курсе; видимо, поэтому она и отправила Ренни в аэропорт вместо себя. А кто еще знает? Только тот, кто эту коробку прислал. Возможно, еще Гарольд из таможенной службы. И этот, в купальном костюме. Таинственный незнакомец, черт бы его побрал. Мистер Икс, в спальне, с ножом.