Ренни идет к двери в ванную, закрывает ее, пытается запереть. Ей вовсе не улыбается мысль, что кто-нибудь может еще раз попытаться проникнуть через окно ванной, пока она спит. Но замок сломан. Ренни вновь выдвигает ящик бюро, вытаскивает Лорины сигареты с марихуаной и выбрасывает их в унитаз. Потом укладывает в сумку свой гардероб, убирает из ванной оставшиеся вещи. Затем, не раздеваясь, ложится и гасит свет. Ей хочется, чтобы рядом с ней сейчас оказался кто-нибудь, к кому просто можно прижаться, чье-нибудь теплое плечо, неважно чье, в которое можно уткнуться.

Летом, вскоре после того, как Ренни выписали из больницы, она позвонила Иокасте и пригласила ее на ланч. Ренни нуждалась в поддержке. Это слово часто произносили между собой женщины, и был момент, когда оно ассоциировалось у нее с эластичными чулками для вен. Надежная опора в жизненных перипетиях или мало ли еще в чем. В ту пору в жизни Ренни не предвиделось никаких стрессовых ситуаций, и ей в голову не приходила мысль о поддержке. Но сейчас был как раз такой случай. Иокаста слегка удивилась, но просьба Ренни ей польстила.

Ренни направилась к ресторану, стараясь держаться как ни в чем не бывало, хотя на сердце у нее кошки скребли. Но она придерживалась мнения, что окружающие не должны замечать, что у тебя не все в порядке — это очень помогает держать себя в руках. «Если всегда за собой следишь, — говорил Дэниэл, — рано или поздно все образуется.»

Иокаста пила красное вино и «перье», молниеносно расправившись с салатом из шпината. Иокаста решила ни о чем не спрашивать Ренни. Очень старательно и тактично она избегала «опасную тему». Если та захочет, сама об всем расскажет.

Ренни склонилась над принесенным блюдом, исподтишка наблюдая за вытянутым лицом приятельницы, на котором резко выделялись огромные выразительные глаза. «Интересно, — думала она про себя, — когда мне будет сорок, я тоже стану такая же странная? Да и вообще, будет ли мне когда-нибудь сорок лет?» Ренни хотелось, чтобы Иокаста отвлеклась от заставленного всякой всячиной стола, на котором громоздились тарелки, хлебница, ваза с бутоном розы из голубого шелка, — протянула руку, погладила Ренни по голове и произнесла какие-нибудь слова утешения типа «Все образуется». Ренни хотела сказать, что она умирает.

Иокаста то ли только что рассталась с кем-то, то ли завела новый роман — из ее скороговорки трудно было уловить смысл. «Жизнь течет, и нужно плыть по ее течению» — утверждала она. Она ни минуты не могла спокойно усидеть на месте и без умолку что-то тараторила. Встреча с Ренни взбудоражила Иокасту. Ренни и сама потихоньку начала заводиться. Она очень старалась, чтобы ее поведение не выходило за рамки. Если не налегать на спиртное, то ей это непременно удастся.

— Никогда нельзя знать заранее, что им взбредет в голову, — говорила Иокаста. Они уже наполовину усидели второй графин вина. — Речь не обо мне, я уже даже и не пытаюсь их понять. Принято считать, что женщины загадочны. В наше время мужчины загадочны ничуть не меньше. Что касается меня, то я, — я вся как на ладони. Люблю поразвлечься, пофлиртовать, знаешь, как бывает: скрипка, приглушенный свет, розы, изысканный секс; ненавижу, когда меня теребят по пустякам, когда приходится суетиться. Предоставь им самим позаботиться обо всем утром, неужели тебе кажется, что мне нужно слишком много? Может их отпугивает мое имя? Вспомни, как мы хлопаем глазами, делая вид, что не понимаем, что скрывается за их грязными шутками, мы сидим, закинув ногу за ногу, а они начинают виться вокруг нас, как свиньи около трюфелей, чтобы потом нас же и обвинить во всем. Как только нас не называют — и профессиональными девственницами, и динамистками, — да разве все перечислишь? Тебе ведь все это знакомо, правда? Помнишь, чулочные подвязки, накладные бюсты, лифчики, небрежно скинутые на сиденье машины после вечеринки, помнишь, как твои волосы проволокой опутывали его?

Ренни не сохранила в памяти таких подробностей. Но она не стала говорить об этом Иокасте, чтобы не напоминать той о ее возрасте.

— Это монстры какие-то, а не мужчины, — продолжала жаловаться Иокаста. — Им подавай африканские страсти, иначе они тебя и за женщину считать не будут, в лучшем случае сойдешь за синий чулок. А если ты раскована — тоже плохо, тут же пойдут разговоры: «Ах, она такая доступная, нет ничего проще, чем затащить ее к себе в машину и там поразвлечься.»

Пару месяцев назад я тут познакомилась с одним мужиком, довольно приятный на вид, косая сажень в плечах; он предложил пообедать вместе. Мы были немного знакомы к тому времени, он мне даже нравился, не Аполлон, конечно, но и далеко не урод. Я всегда была не против провести с ним время, если подвернется случай. И вот случай представился. Ты же знаешь, я никогда не отказываюсь от приглашений. Уж коли подворачивается шанс, зачем его упускать? И вот, я — вся такая окрыленная, однако стараюсь не выдать свои чувства, — специально по этому поводу приобрела обалденное обтягивающее черное платье с рукавами «летучая мышь».

Ну вот, обед подходит к концу, он расплачивается, хотя я порывалась предложить деньги, но особо не настаивала. Это небольшой ресторанчик, неподалеку от церкви, слава Богу, там не так много этих гигантских папоротников-аспарагусов, которые своими листьями то и дело хлещут тебя по спине. Я сдуру заказала себе перепела, а отплевываться от малюсеньких косточек и одновременно сохранять респектабельность довольно трудно. В остальном вечер прошел волшебно, мы не сводили друг с друга глаз, обсуждали его карьеру, он занимался недвижимостью, в основном в деловом квартале. По большей части ему приходилось отбивать нападки левых марксистов, у которых в кармане кроме долгов ничего нет. Это собственникам, классу имущих наплевать на высокие материи, именно благодаря им растут акции.

Он слегка вскружил мне голову, мы поехали к нему, и вот мы сидим на диване, потягивая белое вино, он заводит пластинку Бартока, которая показалась мне несколько тяжеловатой для такого случая, но в конце концов, какая разница, ему еще хочется поговорить о себе… Прекрасно, я не против того, чтобы послушать, но за все время он даже не сделал попытки прикоснуться ко мне. Я в полном недоумении, меня так и подмывает спросить, но опасается ли он, что я чем-то больна. Но вместо этого я слушаю эти бредни с самым серьезным видом, он что-то вещает о своих коллегах, их неспособности показать свой характер, неумении даже разозлиться по-настоящему. Лично я думаю, что это очень здорово, когда люди не проявляют себя таким образом, в мире и так достаточно зла.

По-прежнему ничего не происходит, чувствую, что вечер пропал, и говорю, что я устала, что все было замечательно, но мне пора. И тут он спрашивает, а почему бы тебе не остаться на ночь у меня. Забавный способ делать предложения подобного рода, думаю я про себя, но вслух ничего не произношу. Мы отправляемся в спальню, и — чтоб мне провалиться, он отворачивается и начинает раздеваться. Я, не веря своим глазам, застываю на месте, раскрыв рот, а он, надев фланелевую пижаму, ты понимаешь, о чем я говорю, уже юркнул в постель, закутавшись в одеяло. Он спрашивает, нужен ли мне свет, но я настолько потрясена его действиями, что прошу выключить лампу. Он щелкает выключателем, и вот я, бедная маленькая, стою в полной темноте и зачем-то раздеваюсь. Будь я поумнее, я бы развернулась и поспешила бы к лифту, оставив его спать в одиночестве, но ты же меня знаешь, крошка Мэри Саншайн[3] всегда живет надеждой; поэтому я залезаю в постель, ожидая очутиться в страстных объятиях, кто его знает, может он стесняется при свете, но он желает мне спокойной ночи, поворачивается на другой бок и засыпает!

Вся эта болтовня о чувствах выеденного яйца не стоит. Представь, что бы стали говорить о девушке, поступи она так же. Я прямо изошла вся, глядя в течение пяти часов на его плечи, а он себе дрыхнет как младенец. Я не выдержала и ушла в другую комнату на софу.