Родион ждал меня. Мы быстро, чуть ли не бегом, ринулись искать.По ходу, становилось понятно, что дом отражает все увлечения хозяина. Множествокартин с участием собак и лошадей, украшали стены. В комнате, служившейочевидно спальней хозяина, так вообще стояла достаточно внушительная статуя,изображавшая Пегаса стоящего на дыбах. Там же, располагались шкафы, с книгами.Я пробежался взглядом по корешкам, сплошь исторические, и медицинские -художественных почти нет. И картина. Да, в спальне была картина, висящая надкроватью. Очень большая, в шикарной раме. Родион спросил у меня, что это, а яответил. Название само всплыло, потому, что я видел фильм:

   - Великий Красный Дракон, - сказал я. Помолчал. После чего,добавил, - И женщина, облаченная в солнце.

Я сказал еще, что мне картина кажется какой-то слишком вычурной. Репродукциябыла плохая. Очень некачественна, плохая копия. Слишком яркие краски, слишкомяркая рама. Это не смотрелось сочно, это смотрелось излишне кричаще. Слепилоглаз. Родион ответил, что на рассуждения нет времени. И мы вышли из спальни.Хотя, именно эта комната, более всего отражала хозяина, по-моему.

   В конце концов, мы нашли железную дверь. Массивную. Мне такпоказалось, когда я взялся за ее ручку, и дернул на себя. Ручка не заскрипела,как в городских железных дверях. Словно бы, полноценное одно целое с дверью.

   - Ключ наверное у него.

   - Я принесу. - сказал Родион

   Он вернулся, тряся связкой ключей. Сказал, что достал их изкармана. Мы открыли дверь. За ней скрывались: коридор, ведущий вниз, лестница,крашеная масляной краской, несколько лампочек. И паутина в уголках закопченногопотолка. Дальше этого коридора, за дверным проемом без двери, был мрак.

   Лестница не скрипела, когда мы по ней спускались, друг за другом.Лишь только в ноздри, все больше бил тот запах, почти такой же как вкатакомбах. В этом, была непонятная пока нотка. Отдающая канализацией.

   Мрак за проемом, рассеялся, когда мы прошли в него. Комната.Квадратов шестнадцать. Земляной пол, выключатель на стене. Я щелкнул им.Одинокая лампочка в центре, зажглась. Мы увидели полки, с соленьями. Деревянныеящики, полные картошки, и еще каких-то клубней. Родион, тигром метнулся в однучасть комнаты, потом в другую.

   - Это все?! - он не кричал, но его голос, дрожал как натянутыйстальной канат - Это все?!

   А я не знал что ему ответить.

   И что сказать еще.

   Но ничего говорить и не понадобилось. Потому что, наверное, намповезло. А может быть, мы шумно спускались, и были услышаны. Но сзади нас,словно бы из лестницы по которой мы сошли вниз, раздались уже знакомые звуки.Скулеж, и толчки. Теперь становилось понятно, это не что-то падающее. Эточто-то, или вернее всего кто-то, бьющийся о стену.

   Родион шел первым. Он прошел назад, через проем в коридор. На томметре пола, который лежал между последней ступенькой лестницы, и входом впогреб. Родион прислушался. И затем, ударил локтем в участок стены. Тот,отозвался глухим звуком. И, немного сдвинулся назад. Родион снова пнул его,затем попытался потянуть на себя. Но тот подался лишь при усилии вбок,сдвинувшись как дверь шкафа-купе.

   Внутри, было темно. Мы не торопились войти, я стоял за Родионом,и ничего не видел. И он ничего не видел. Лишь только запах, липким желе, какпоказалось, поглотил нас. Не дикая, но неприятная вонь. Меня пугали догадки.Протянув руку, я ощупал одну часть стены, потом другую, и нащупал выключатель.

   Щелк.

   Это не описать. Нет. Просто не описать.

   Она была в загоне. Когда включился свет, взвизгнула, закрылаглаза, и неудобно пятясь из-за связанных за спиной рук, отпрянула к стене.Упругая веревка, синтетическая, бесшумно собралась в кольца. Она была худая,болезненной худобой недоедающего человека. Почти голая. С какой-то широкой, короткойюбкой, и в рубище прикрывающем торс. Без волос. Странно. Впервые, я увиделполностью лысую девушку.

   Загон состоял из вкопанных в землю железных листов. Комната,была, пожалуй, квадратов в десять. С негустым убранством. Лежак, в том самомзагоне. Ведро, из которого большей частью и шло зловоние. Две больших миски, седой и водой. И, еще, кран, со шлангом. Но он был вне загона, ближе к двери.

   Родион повернулся ко мне. И сказал:

   - Я же говорил.

   Затем, он открыл загон, достал ножик, и перерезал веревку.Девушка реагировала нормально, сама повернулась спиной, но вот руки ее так иостались в том же положении, даже уже не будучи связанными.

   - Не могу.... - сказала она. Ее голос был хрипл. И надтрестнут.

   Мы вывели ее из подвала. Она шла нетвердым шагом, и мыпридерживали ее за плечи. Странно было ее касаться. Очень непонятное ощущение.

   Она не могла рассказать нам, зачем Игнатьев похитил ее. Онарассказала лишь про школьницу.

   Похититель действовал грамотно - он хвастался этим, рассказываяэто пленницам весьма часто. Без эмоций, но с видимым довольством, со вкусомдаже. Говорил, что Маша не заметила, как он подкрался сзади - и одним ударом позатылку вырубил ее. Поставленный удар был хорош -пришла в себя она, уже вподвале. Тогда, это почти что семь месяцев назад, загон еще был поделен на двечасти. В одной - Игнатьев поселил Машу. Другую, занимала школьница.

   Она сидела на высоком детском стульчике - явно самодельном.Несколькими мотками веревки, крест-накрест, Игнатьев привязал ее к жесткойспинке. С тем умыслом, чтобы она не могла двигаться. Даже попытки раскачатьстульчик из стороны в сторону, были бесполезны.

   - Он спускался в загон. - говорила Маша. Не плакала и неистерила. Все так же, без возможности двинуть руками, говорила это нам, пока мывыводили ее из подвала, пока шли по дому. Игнатьев просто наливал ей воды, ивываливал в миску еду. А школьницу, кормил из бутылочки, не позволяя девочкедвигаться, развязывая ее только на ночь - но лишь для того, чтобы связать поновому, и уложить на лежак. Она умерла однажды ночью, прожив у похитителя почтигод. Придя в загон утром, Игнатьев отреагировал лишь одной фразой:

   - Он сказал, что Джини держалась дольше.

   Самым красноречивым, тем, что способно было передать без слов,все что произошло, были огромные мозоли на ягодицах девочки. Павел Павлович,придирчиво осмотрел тело, перед тем как куда-то его унести. Может, для своихцелей. А может и для того - чтобы пленница номер два, могла полюбоваться.

   Он еще не пришел в себя, когда мы выводили Марию. Она отвернуласьот зала, когда заметила его там. И шла по дому, крайне отрешенно. Не знаю, какэто описать. Это выше моих сил.

   Дошли до порога. Стояли, и решали, что будем делать. Мы с Родионом,конечно же. Маша просто слушала нас, не вмешиваясь. Я не хотел во все этоввязываться. Родион понимающе кивал, и достал мобильник. Номер по которому онзвонил, был на автодозвоне.

   - Алло, - сказал он - Это я. Подъезжайте в деревню Бельники.Адрес следующий.

   Продиктовал адрес. Продолжил:

   - Скорее. У нас тут, дело с объектом катакомб раскрылось. Да.Лучше под полицию.

   Пикнул кнопкой. Положил телефон в карман. Посмотрел на меня.Затем, на Марию.

   - Ты сможешь побыть тут одна? Минут пятнадцать, двадцать. Скороприедут люди, и все будет хорошо.

   - А если он проснется? - сказал я

   - Действительно. Коля, иди в машину. Я останусь с ней.

   - Может мне тоже побыть?

   - Не надо.

   Наверное, надо было что-то сказать. Что-то такое. Мы ничего неговорили. Ни я, ни Родион. А что сказать? Что сказать человеку, который почтисемь месяцев провел в тесном подвале, видя лишь свет лампочки? Что сказатьчеловеку, который не может двинуть своими руками, потому, что все это время,они были связаны у него за спиной?

   При всем своем желании, я не мог ничего сказать. Я повернулся, ивышел со двора. Кавказец зарычал на меня, и взлаял. Мне захотелось ударить этусытую, здоровенную собаку. Глупое желание, ненужное. Я посмотрел на лающееживотное; мне представилось, что я смотрю каким-нибудь сочувственным,понимающим взглядом, но вряд ли так было на самом деле. Вышел на улицу. Началопокалывать кожу.