— А может, если ему привязать бороду, он как раз и будет похож на Льва Толстого?

— Этак и вы, Мария Герасимовна, если вам бороду подвязать, сойдете за Толстого. В темноте!

Старушка Мария Герасимовна снова обиделась и замолчала.

— Лермонтов! Лермонтов! — захлопала в ладоши Елена Петровна. — Лермонтов — классик с усами! Ей-богу, Петя, он похож на Лермонтова.

— На Лермонтова? Н…нет. Хотя, обожди. Я сейчас схожу проверю.

Вернулся Паромов через полчаса расстроенный и злой.

— Минут двадцать около уборной стоял, ждал. Вышел он, смотрю: нет, не Лермонтов. Знаешь, Лелечка, что? Может, он не на писателя похож, а на композитора? Давай, котик, вспомним, какие были усатые композиторы.

Стали вспоминать усатых композиторов. Потом усатых художников.

— Этот, кажется, с усами, который убивает своего сына, — сказала старушка Мария Герасимовна.

Паромов холодно пожал плечами:

— Не знаю такого усатого художника, который убивает своего сына. Бородатый Иван Грозный — да, этот действительно убивает. Вы, наверное, Репина имели в виду, Мария Герасимовна?

— Его.

— Не похож он на Репина. Дальше давайте.

К трем часам ночи женщины, утомленные трудными воспоминаниями, сдались и уснули. Попытался уснуть и Паромов. Но не прошло и часа, как он уже сидел на диване и, сжав голову руками, нервно бормотал, уставившись в одну точку:

— Вот напасть! Может, он на критика знаменитого похож? Белинский? С бородой. Чернышевский? С бородой. Добролюбов? Без усов. Тьфу, черт! Критики не годятся. Придется знаменитых ученых перебирать.

Громыхая на стыках рельсов, поезд плавно подкатил к перрону харьковского вокзала.

«Пойду покурю, освежусь», — решил Паромов, накинул пальто и вышел.

А через десять минут он сидел на диване жены и счастливым шепотом говорил:

— Леля! Лелечка! Проснись, котик, на минутку.

— Ммм… Отстань! Я спать хочу.

— На одну минуточку, Лелечка. Это же прямо замечательно! Ты знаешь, на кого он похож?

— Ммм… Отстань!.. Неужели все-таки на композитора?

— Да нет! Он на самого себя похож. Прямо как две капли воды. Я сейчас вышел на перрон, гляжу: он стоит в парадном кителе и на груди орден. Я как глянул, так сразу и вспомнил. Его портрет во всех газетах был напечатан. Нестеров его фамилия. Знатный проводник Нестеров. Полководцы и писатели, выходит, тут ни при чем. Зря мы с тобой трудились… Ух, черт, как гора с плеч!..

Когда ударил второй звонок, Паромовы уже спали блаженным сном хорошо поработавших людей.

Суворова уволили из мастерской за то, что он с пьяных глаз пришил к синей шевиотовой жилетке коричневый грубошерстный рукав.

В городе ему устроиться не удалось. Суворов подумал и решил поехать в деревню.

— Мужики нынче богатые, — рассуждал он, сидя с приятелями в пивной, — они не знают, куда свои трудодни девать. Поеду, буду их обшивать.

Чокнувшись, вытирая жидкие сивые усики, он прибавил:

— А работа в деревне нетрудная, мужик наш франтить не мастер. Что на слона шить, что на мужика — это одна юриспруденция!

С помощью знакомых он легко устроился на работу в большой волжский колхоз. Приняли его там ласково, с почетом, дали чистое хорошее помещение и поставили в горницу большое городское зеркало.

Первые дни Суворов чувствовал себя в деревне плохо. Ходил гордый, одинокий и, иронически поглядывая на большое, тихое сельское небо, говорил колхозникам:

— Безусловно, всегда мне здесь жить — не модель. У вас, заметьте, даже паршивой пивнушки — и той нету. Интеллигентному человеку негде культурно провести вечер.

Потом смирился и сел за работу.

Первым пришел к Суворову с заказом знатный колхозный человек — Василий Иванович Щукин, в прошлом пастух. Пятьдесят трудных весен прожил на земле Василий Иванович, полевой бригадир, а костюм шил себе по вкусу первый раз.

— Требуется мне форсистая толстовочка, — суетливо объяснял он портному, — такая, понимаешь, чтобы карманов было побольше. А к ней обыкновенные серьезные штаны.

Через неделю бригадирская толстовка была готова. Шил Суворов без примерки — не пожелал возиться. Надев новый костюм, бригадир подошел к зеркалу. Он улыбался. Его прямо распирало от гордости.

— Теперь побреюсь — и хоть к девкам в хоровод! — сказал он.

Минуты три бригадир молча стоял перед зеркалом, пристально и несколько испуганно вглядываясь в свое отражение. В зеркале отражался пожилой бородатый человек в длинном, до колен, нелепом, сильно суженном в груди одеянии, напоминавшем смирительную рубашку. Рукава свисали чуть не до полу, у брюк одна штанина короче другой.

— Как куколку, вас облил, — обеспокоенно сказал портной, переходя на «вы». — Обратите внимание на толстовочку Дерньер, крик Парижа. Одних карманов шесть штук.

— В грудях давит, — прошептал полузадушённый бригадир. — И штанина одна короче другой.

— Это она у вас просто задратая, — небрежно сказал Суворов и, быстро присев на корточки, дернул книзу короткую штанину так сильно, что клиент чуть было не упал.

— Ногу оторвешь, черт! — грубо крикнул бригадир, совсем рассердившись. — Испортил ты мне товар, мастер дырявые руки.

Портной с достоинством пожевал губами.

— Я графьям шил и медали от них имел.

— Графьям угождал, а зажиточному колхознику не сумел, — сказал бригадир и вышел, хлопнув дверью

Неприятность с бригадиром была только началом в длинной цепи огорчений портного Суворова. Колхозники шили много, в заказах недостатка не было, но деревенские клиенты оказались ужасно придирчивыми и требовательными, в особенности колхозницы. Заказав портному демисезонное пальто, жена сельского кузнеца Аграфена Марковна ежедневно вечером приходила в портновскую избу и, встав в дверях, спрашивала ледяным голосом:

— Шьешь?

— Шью, — отвечал Суворов с раздражением, — иди себе, мамаша, не прохлаждайся.

— Ну шей, шей. Ты смотри старайся, Суворов. Да гляди, чтобы по фасону было, по картинке. Не угодишь — муж тебя через правление может, свободное дело, совсем из колхоза наладить.

Портной бесился: невидная деревенская бабенка, от нее коровой несет за версту, а какой тон! С тоской и нежностью вспоминал он о городской кооперативной мастерской. Там куда проще было работать. Эх, если бы не проклятая жилетка!..

Однажды Суворова вызвали в правление колхоза Он пришел мрачный, надменный, сел к столу председателя, не снимая шапки.

— Вот что, товарищ Суворов, — сказал председатель с цыганской черной бородой и смеющимися глазами, — будет у тебя шить костюм тракторист наш, Ванюшка Устинов. Это есть золотой тракторист, таких трактористов имеется не больше десятка на весь Советский Союз. Его геройский портрет все газеты пропечатали Он у нас женится, Ванюшка, и хочет приодеться по всем статьям. Ты должен хорошенько постараться для него, товарищ Суворов. А инспектором по качеству правление приставляет к тебе Кузнецову жинку, Аграфену Марковну. Она будет на всех Ванюшкиных примерках присутствовать и следить, чтобы у тебя какого огреха не вышло, как тогда со Щукиным, с Василием Ивановичем.

В тот же вечер портной жестоко напился. Взлохмаченный и страшный, он бродил по деревенским улицам, искал кузнечиху и кричал:

— Кувалда! Землеройка! Что можешь ты понимать в портновском качестве?!

А отоспавшись, рано утром он вышел на крыльцо и почувствовал всем своим существом, что, пожалуй, из деревни ему теперь не уехать, что жена и дочь, наверное, уже выехали сюда из города и что надо работать хорошо, иначе пропадешь.

К первой примерке костюма для знаменитого тракториста он готовился с трепетом. Когда тракторист, белозубый, желтоволосый, веселый — жених! — надел скроенный пиджак с одним рукавом на булавках и Аграфена Марковна, суровый инспектор портновского качества, наклонив голову набок, стала всматриваться в покрой, портной почувствовал, как у него неприятно похолодели руки.

— Как будто спинка чуть морщит, — сказала Аграфена Марковна, щурясь.