— А, почтеннейший, любезнейший, драгоценнейший наш ротмистр! — восклицал он. — Сто лет, как мы не видались; совсем забыл нас!

— Ясновельможный граф! — сказал шляхтич, сгибаясь до колен по обыкновению. — Деревенский житель за пашнями глядит, трудно время терять; хозяйство, словно ревнивая жена, за полы Держит.

— Вам бы уж пора немножко и отдохнуть, любезный ротмистр…

— Пока кое-как служат силы, отчего не работать, ясновельможный граф!

Облобызав Курдеша и прикидываясь веселым, граф приказал подать завтрак и не без внутреннего беспокойства усадил шляхтича подле себя на диван. Курдеш присел только на уголок, поговорил немного о погоде и о засевах, встал и, поклонясь, так начал ех abrupto:

— Ясновельможный граф позволит мне поговорить с ним наедине…

Граф побледнел, облобызал шляхтича еще и еще и, смеясь, хотя дрожал и сердился, сказал громко:

— От всей души! Что прикажешь, ротмистр?

— Весьма щекотливое дело приводит меня к вам, — сказал старик, — прошу заранее извинения, что должен обеспокоить вас не слишком, может быть, приятною просьбою!

«Без всякого сомнения, о деньгах!» — подумал Дендера, бледнея.

— Вам, конечно, известно, — сказал Курдеш, — что у меня есть единственная дочь, мое богатство, единственное мое богатство, какое осталось мне по смерти моей жены, царство ей небесное. Это утешение и будущая подпора моей старости, и на все, что до нее касается, я хладнокровно смотреть не умею. Я человек благородный и ничего, ни даже высоких почестей и счастья не желаю добывать заискиванием и подлостью. С некоторого времени сын ваш стал частенько похаживать ко мне в дом, и не остается никакого сомнения, что он обратил внимание на мою дочь. Не думаю, чтобы вы, ясновельможный граф, согласились на неравную связь, и не льщу себя…

Тут граф перебил его потоком нежностей, потому что пойманный так ловко, не знал, что делать; и хоть в душе страшно злился на прозорливость шляхтича, которая испортила все его планы, притворился довольным и признательным и вертелся, словно в кипятке. Он радовался, что не было речи о деньгах, и боялся, чтобы не дошла очередь и до этого.

— Но, любезнейший ротмистр, — заговорил он, — благодарю тебя, благодарю душевно; сын мой, в самом деле, чересчур еще молод, и, не обижая тебя, я не думаю, чтобы он так рано захотел отказаться от света.

— Именно так и я думал и потому-то и просил бы вас остановить его отцовскими убеждениями; завяжется, может быть, любовь, для обоих будет это горем; надо этого избежать. Мой совет, — прибавил шляхтич, — отправить бы куда-нибудь молодого человека; он бы забыл все.

Не сумеем описать, что чувствовал граф, видя, как кто-то простым, откровенным благородством разрушил все его расчеты; но он должен был притвориться довольным и благодарить. Шляхтич и не вспоминал о деньгах, это также беспокоило Дендеру; он был ласков, предупредителен, сладок и врал о своих делах, чтобы, при настоящих обстоятельствах, представить их в самых блестящих красках. Ротмистр, однако ж, по поводу денег упрямо молчал.

Наконец граф, выведенный из терпения, хоть с немалым страхом, должен был коснуться этого щекотливого предмета.

— Вам известно, дела мои, благодаря Бога, идут хорошо, и я совершенно спокоен; но все-таки нужно распорядиться заблаговременно; надо бы заблаговременно знать, что думаете вы сделать с вашим капиталом?

— Да ведь до срока еще далеко, — отвечал уклончиво Курдеш.

— Так; но какие у вас намерения?

— Я думаю купить землю.

— Стало быть, вам понадобится ваш капитал? — спросил граф мрачно.

— В. срок буду просить вас.

— А, очень хорошо, очень хорошо! — произнес Дендера важно и холодно, но сильно встревоженный. — Что же, если позволите спросить, принуждает вас к этому?

— А что же, ясновельможный граф, человек стареет, кто знает — много ли и жить осталось? Хотелось бы оставить дитяти чистое и спокойное состояньице.

— Против этого ни слова, но землю?

— Земля все-таки что-нибудь, — заметил ротмистр, — и, признаюсь вам, что для моей девочки лучше, если состояние ее определится ясно. Может быть, Бог даст выдать ее замуж, так купленное-то именьице и отдам ей в приданое, а сам домаюсь в Вульках.

Нечего было отвечать на это.

— Вы не боитесь покупки, хлопот, устройства нового хозяйства и так высоко поднявшихся цен на имения?

— Уж это, как Бог даст; но намерение мое давно обдумано и непременно.

Граф, чтобы не подать виду, что он слишком занят своим делом, должен был замолчать и переменить разговор. Не желая показать, как огорчили его оба объяснения ротмистра, он притворялся и веселым, и не обращающим внимания на эти мелочи. Шляхтич держал себя, как обыкновенно, в почтительном отдалении, с уважением к графу, постоянно вежливо, униженно, по-видимому, вполне доверяя всему, что угодно было рассказать его сиятельству, но не позволяя, однако ж, поймать себя ни на какую удочку.

Дендера попробовал все способы, но наконец устал; когда ротмистр взялся за конфедератку, он не упрашивал уже его остаться на обед и задумчиво простился с ним.

— А затем вы не забудете моей просьбы? — сказал при отъезде Курдеш.

— Что касается Сильвана?

— Да-с. Лучше бы его куда-нибудь отправить, потому что, для спокойствия моей Франи, мне бы пришлось, хотя с сожалением и стыдом, уйти из собственного дома. Извините меня, ясновельможный граф, но всякому дорого спокойствие.

— Разумеется, разумеется, пан ротмистр!

И таким образом они расстались.

Все великолепные планы рушились. Сильван, позванный тотчас же к отцу, вошел с борзыми собаками на смычке, потому что собирался на охоту, а оттуда располагал заехать в Вульки. Он ничего не знал о посещении ротмистра; но по лицу отца в ту же минуту догадался, что ему предстоит услышать что-нибудь неприятное.

Граф, не видя надобности притворяться, сидел с опущенною головой, с нахмуренными бровями, бледный, мрачный и сердитый.

— Славно нам удастся! — сказал он сыну.

— Что же, граф?

— Знаешь ли, кто у меня был сию минуту?

— Нет, не знаю даже, был ли кто-нибудь.

— Отгадай!

— О, напрасный труд! Совершенно не умею отгадывать.

— Ну, так прямо скажу тебе: старый Курдеш.

— Зачем? — спросил Сильван с любопытством.

— За разрешением очень простого вопроса: позволю ли тебе жениться на его дочери?

— Он, — подхватил Сильван, — с ума сошел что ли! Он осмелился!

— Самым спокойным образом, просто и чрезвычайно вежливо предостерег меня, что ты бываешь у него…

— Что же ты ему ответил?

— Разумеется, что я не позволю тебе больше.

— Так! — и Сильван улыбнулся кисло.

— А как же я могу поступить иначе?

Сын постоял с минуту, подумал и, отталкивая от себя сердито собаку, воскликнул:

— Старый безумец! Что у этой шляхты в голове! Извольте посмотреть, какой заботливый о своей чести, будто у них есть честь! Какая-нибудь дрянь, пан Курдеш! Ха! Ха!

— Должно отдать ему справедливость, — сказал старый граф, — он хоть и не видный, но чрезвычайно умный человек, в придачу привез и мне закуску — хочет взять свой капитал.

— О, это хуже! — заметил насмешливо Сильван. — Что мне там его дочь! — прибавил он, стараясь подавить внутренний гнев. — Гусыня, глупая гусыня, теленок!.. Велико счастье — дочь пана Курдеша! Большая невидаль! Он должен бы считать за счастье!..

Дендера взглянул на сына.

— Что ж будет дальше? — спросил он.

— Что? Назло этой дряни буду с ней видеться.

— Делай, что хочешь, но теперь, говорю тебе прямо, это уж будет без моего согласия и ведома; смотри, не впутайся в скверную интригу.

Сильван пожал плечами, надменно засмеялся, свистнул собак и вышел, хлопнув дверью.

Кто знает, как мучительно унижение для гордых, пусть подумает, как страдал Сильван.

Оставим на минуту Дендерово и перенесемся вместе с Вацлавом в тот же мир комедиантов, но в другую его сторону. Сирота наш выехал из Дендерова, надеясь застать в городе своего опекуна графа, и, действительно, они съехались там, но граф так был занят опасностью, грозящею его поместью и всеми ее последствиями, что, едва сказав несколько слов Вацлаву, отправил его: