Что касается римский процедуры инквизиции, для нашей цели достаточно заметить, что, согласно ей, преступника формально никто не обвинял. Ему приказывали явиться к судье в качестве подозреваемого, а потом его допрашивали обычным способом. Судья, руководствовавшийся сплетнями или какой-то, полученной им, специальной информацией, занимал кабинет магистрата – публичного обвинителя. Обычно в процедуре дознания он сам вел все дело, сам вызывал свидетелей и вел перекрестные допросы.

Эта процедура с некоторыми изменениями в каждом конкретном случае была принята монашеской инквизицией. Разумеется, в целостную, связанную систему она превратилась не за день и даже не за год. Можно исписать много страниц, прослеживая ее развитие с самого начала, показывая, как она впитала в себя некоторые черты, действуя по необходимости в каждом конкретном случае, как она справлялась с трудностями, обходила препятствия и т. д. Однако такое исследование было бы слишком длинным и утомительным. Поэтому мы попробуем дать общее описание развитой инквизиторской процедуры, какой она была, скажем, в конце XIII века.

Первым делом очень важно обратить внимание на несколько пунктов, связанных с работой Святой палаты, и хорошенько осознать их. Все действия, влекшие за собой наказания, можно разделить на три категории. Все несоблюдения моральных законов без исключения считались грехом против Бога; нанесение увечья человеку, преступление против государства или оба этих преступления, вместе взятые. Таким образом, позиция инквизиции была следующей: необходимо было выяснить, виновен ли обвиненный в определенном грехе, в грехе ереси или в неподчинении правде Господней. Инквизитор выступал в роли официального представителя духовной власти. Однако по соглашению с Церковью и государством конкретное преступление против Церкви могло также быть объявлено преступлением против государства. А поскольку преднамеренный мятеж против Господа не может быть наказан человеком, все карательные акции, направленные против еретика, приводились в исполнение светскими властями, которые наказывали светское преступление. Строго говоря, инквизиция вообще не имела к этому отношения; когда инквизитор передавал дело еретика в руки светских властей, он попросту лишал закостеневшего грешника защиты Церкви, заявляя, что тот самовольно вступил в противостояние с законом Божьим, а потому его может наказать лишь суд человеческий.

Однако если только еретик высказывал желание исправиться и был готов признать свои ошибки, то о светском суде и речи не заходило. Инквизиция была в первую и последнюю очередь институтом покаяния и привлечения людей в лоно Церкви, а не суровым трибуналом. Ее единственным желанием было добиться у обвиняемого обещания повиноваться Церкви. Без сомнения, именно эта черта инквизиции воодушевила де Местра объявить, что инквизиция была наиболее милосердным трибуналом во всей истории. Это заявление звучит фантастически и, разумеется, является невероятным преувеличением. Однако следует признать, что оно не лишено некоторых оснований. Потому что вся система светского правосудия направлена на установление вины обвиняемого, которое необходимо для назначения ему соответствующего наказания. С другой стороны, инквизиция желала только признания вины – признания того, что ересь была виной и вообще отвратительной вещью, – с тем, чтобы обвиняемый мог воссоединиться с Церковью. Инквизитор, как замечает мистер Никерсон, оказывался в уникальном положении судьи, который вечно пытается взять на себя роль отца-исповедника. Инквизиция вообще не налагала наказаний, все ее действия были направлены на покаяние, а не на наказание. В этом смысле все инквизиторы утверждали, что всего лишь отпускают грехи. Они старались обратить и вернуть людей в истинную веру, а не покарать их. С их точки зрения, ересь была даже не преступлением, а грехом, полностью признав который и покаявшись в нем, грешник мог получить оправдание.

Я уже говорил, что этот факт чрезвычайно важно осознать, для того чтобы понять методы и действия Святой палаты. Если этого четко не осознать, инквизиция будет казаться не просто чудовищем, но чудовищем неумным и бессмысленным. К примеру, у нас будет шанс позднее обсудить, с каким неодобрением инквизиция относилась к вмешательству в ее методы дознания адвокатов и юристов. Разумеется, как мы увидим, тому было несколько причин. Однако, с точки зрения инквизитора, уже сам факт отказа обвиняемого от помощи юриста говорил о том, что перед ним грешник, а не преступник. Зачем, собственно, грешнику адвокат, который будет защищать его? Обратите внимание на то, что это вовсе не предположение о вине осуждаемого; это всего лишь предпосылка, указывающая на то, что принятие простого решения виновен грешник или нет, лежит только на инквизиторе. Если он оказывался невиновным, то, разумеется, сказать больше было нечего. У виновного было два выбора. Либо он признается в своем грехе, и тогда получит оправдание и на него наложат епитимью; либо он будет настаивать на своих заблуждениях, и тогда его передадут в руки светских властей. В первом случае он возвращался в лоно Церкви – эдакая заблудшая овечка возвращается в стадо. Во втором случае он умирал, открыто выступив против Господа. С точки зрения инквизитора, каждый еретик, переданный в руки светских властей, был безнадежен. Ни инквизиция, ни священники не должны были больше им заниматься.

А вот когда дело касалось инквизиции, события развивались следующим образом. Каждый инквизитор курировал определенную территорию – чаще всего, весьма обширную. К примеру, к концу XIII века на весь Лангедок было всего два инквизитора, два – на Прованс и четыре – на остальную часть Франции. У каждого из них была своя штаб-квартира, в которой проводились суды и велись все записи. Обычно для этой цели использовались помещения Доминиканского монастыря, а когда это было невозможно, как, например, в Памьере, для инквизиторского суда выделялась комната в епископском дворце. В Тулузе Святая палата устроила себе штаб-квартиру в доме, подаренном святому Доминику в ранние годы правления Петера Селлы. Дом был расположен недалеко от замка Шато Нарбонэ.[94]

Не стоит удивляться тому, что монахи часто выражали нежелание заниматься делами инквизиции. И не из-за того, что эта работа требовала почти нечеловеческого напряжения и невероятной настороженности, не из-за того, что на инквизитора ложилась громадная ответственность, – все дело было в том, что он оказывался в ненадежной и опасной позиции, согласно папским указам, монах не имел права отказаться от официального назначения. В противном случае он рисковал навлечь на себя недовольство Папы. Францисканская система предполагала, что никто не может возглавлять инквизицию больше пяти лет.[95] У доминиканцев не было подобных ограничений: к примеру, Бернар Гуи был инквизитором Тулузы больше шестнадцати лет.

Приступив к своим обязанностям в Лангедоке, инквизиторы обнаружили, что еретиков там очень много, они сильны и невероятно враждебно настроены. Заботясь о собственной безопасности, они стали вести все свои дела из штаб-квартиры в Тулузе, откуда вызывали к себе еретиков со всего района. Однако в 1237 году Лангедок посетил легат Джон Венский, который выразил недовольство тем, как там велись дела. Он приказал, чтобы в будущем инквизиторы сами ездили по стране, посещали те города, в которых, по донесениям, ересь пустила наиболее глубокие корни, и проводили бы расследования на местах. Результаты этого приказа не заставили себя ждать.

В ночь с 28-е на 29-е мая 1242 года инквизитор Гийом Арно, мирской брат Стефен из Сен-Тибери, были убиты еретиками в замке Авиньонет вместе со своими нотариусами, несколькими клерками, тремя другими мирскими братьями, каноником Тулузским и приором Доминиканского монастыря.

Доминиканцы из Лангедока обратились к Папе Римскому Иннокентию IV, перечислив тому все ужасные препятствия, стоящие у них на пути, сообщив, что лишь некоторые из них привели к страшному кровопролитию. Монахи просили избавить их от опасных обязанностей, возложенных на них Папой. В этой просьбе им отказали. А вскоре инквизиторы Бернар из Ко и Джон из Сен-Пьера были назначены на места несчастных, погибших в Авиньонете. Однако Папа принял во внимание жалобы монахов на подстерегающую их опасность и позволил им вести дела в тех местах, которые они считали наиболее безопасными для себя. Его рекомендации были подтверждены в 1246 году Церковным собором в Нарбонне.