Расставаться после стольких переживаний не хотелось, и мы стояли в твоем полутемном подъезде. К вечеру похолодало, ты жа­ловалась, что совсем окоченели руки — я согревал их в своих ладонях. Мы о чем-то шептались и даже смеялись шепотом.

В тот вечер я признался в любви. Ты сразу вырвала у меня руки, сделалась серьезной и недоступной. Потом положила руки на мои плечи и испытующе заглянула в глаза. Молча шагнула назад, повернулась и стала подниматься по лестнице. Я пытался удержать тебя, но ты приложила к губам палец, призывая к молчанию. Я стоял неподвижно, слышал, как открылась и потом захлопнулась дверь, — и не знал что и думать.

Всю ночь я не спал, переживая случившееся. Без сна вертелся сбоку набок на неудобной общежитской койке и еле сдер­живал слезы. Утром не пошел на занятия и бесцельно шатался по улицам. Мне почему-то казалось, что между нами все кончено и теперь ты меня прогонишь, — а этого я не переживу. Мысленно вел нескончаемый диалог с тобою, говорил о своей сумасшедшей любви, просил прощения за вчерашнее... Боялся показаться на глаза тебе, однако к моменту окончания занятий ноги сами при­вели меня на Горбольницу. Размахивая портфелями, девушки-ме­дички высыпали из дверей, среди них была и ты. Вот увидела ме­ня и помахала рукой в яркой варежке. Я кинулся к тебе со всех ног. Я был без ума от радости! Я прощен!!

И снова мы бродили по городским улицам. Шел пушистый снег, и ты что-то говорила. Я слушал твой голос и был наверху блаженства. После моего признания отношения наши изменились, стали серьезнее что ли. Ты пригласила меня в гости домой.

Твоя мать приняла меня любезно, но холодно, я не был той партией, которая была достойна составить счастье ее доче­ри. Она расспрашивала меня о семье, о планах на будущее, даже похвалила за намерение помогать младшим братьям и матери. Только вот ее поджатые губы я не забыл до сих пор.

Ты знала, что я живу на стипендию, и старалась подкормить меня, при      этом не задевая моего самолюбия. Одного сытного обеда мне хватало дня на три. Но я был гордым и соглашался обедать у тебя только раз в неделю. Помню хорошо твоего отца, он был хирургом, и его редко можно было застать дома. Когда же мы с ним встречались, то относились друг к другу с симпатией — он тоже был из "простых", понимал мои трудности и не видел ни­чего страшного в том, что у меня единственные приличные брюки.

Та зима оказалась счастливейшей в моей жизни. Мы виде­лись с тобой почти ежедневно, думалось, что со временем сопро­тивление твоей матери ослабнет, в конце концов, жить-то нам! Изо всех сил я пыхтел над дипломом, чтобы получить отлично, — тогда была бы возможность остаться в Новосибирске, ведь ты училась только на втором курсе. Я был полон надежд и мне не страшны были любые трудности.

А помнишь встречу Нового года у нас в общежитии?.. Ты ска­зала, что любишь меня. Мои товарищи смеялись и поздравляли нас, я же буквально ошалел, подхватил тебя на руки и за­кружился по комнате. Зеленоглазое мое счастье возмущалось и отбивалось маленькими твердыми кулачками, но я не отпускал те­бя, изо всех сил прижимая к груди.

Ты помнишь?..

Впрочем, надо ли помнить?.. Спокойнее, да и мудрее чувст­вовать себя добрыми старыми друзьями.

Здесь у нас комары и бешеный ритм работы. За короткое лето надо успеть подготовиться к зиме. Много проблем из-за веч­ной мерзлоты и сейсмики — не знаешь чего ждать. Кажется, я уже писал, что колонна наша разместилась в базовом поселке с кра­сивым названием Сосновый бор. Коллектив сложившийся, работали на строительстве земляного полотна уже на двух участках этой же железной дороги. Костяк колонны состав­ляют кадровые рабочие, проработавшие на строительстве дорог многие годы. Приехали сюда вместе со своей колонной с линии Хребтовая-Устьилимская. Прибыли со своим хозяйством: жилыми домами, механизмами, рабочие с семьями. Когда-нибудь опишу тебе нашу работу подробнее. Ты тоже пиши обо всем.

Очень жду. Александр.

Письмо шестое

( начало июля)

Здравствуй, Саша!

Помню ли я встречу того Нового года? Конечно! Я тогда по­дарила тебе жутко модный синтетический галстук — а ты раздо­был где-то настоящую живую розу.

Я опаздывала и почти бежала вприпрыжку, меня подгонял и морозец. Только у площади Калинина воз­ле меня остановился автобус и гостеприимно распахнул дверь. Я заскочила в него и расхохоталась — в автобусе ехали Деды моро­зы. С длинными белыми бородами, красными носами и а красных варежках. Они шутили, балагурили и все приглашали стать их Снегурочкой. Я тоже смеялась и шутила — двадцать Дед морозов это что-то! Высадили меня у вашего общежития, и пока я бежала к подъезду, меня переполняло чувство, что этот Новый год бу­дет необыкновенным.

Первое, что я увидела в вашей комнате, была живая роза в бутылке из-под молока. Это под Новый-то год! Не веря своим глазам, подошла и потрогала лепестки, нежные, упругие, чайного цвета. В воздухе стоял тонкий аромат. Потом твои соседи под разными предлогами разбежались, и мы остались вдвоем. Ты сидел на стуле и молчал. А я вдруг нагнулась и поцеловала чудесный цветок. Я была так счастлива!..

Удивительно, но я помню все так, словно это было вчера!

Скоро комната наполнилась народом. С хохотом и хохмами накрыли стол — каждый притащил что мог. Была даже бутылка шампанского. При всех я повязала тебе новый галстук, как бы заявляя свои права. Парни веселились и ехидничали, а девчонки с вашего курса кидали на меня косые взгляды.

Под бьющие полночь куранты мы кричали "ура'", чокались стаканами с шампанским и хохотали. И тут я объявила, что тебя люблю. Ты схватил меня и закружил по комнате. Я отбивалась, а потом притихла — обретенное счастье казалось вечным.

Твои друзья провозгласили меня королевой, короновали серебряной короной из фольги и с головы до ног увешали свер­кающим дождем. Мы ходили по комнатам вашего этажа, я была не­приступной королевой, а вы моей свитой в чалмах из полотенец.

На первом этаже играл оркестр, наконец мы спустились туда и на­ше явление произвело легкий фурор. Кавалеры приглашали меня нарасхват, ты хмурился и злился, словно я была в чем-то виновата. Но все было так весело, легко и открыто, что я и вправду ощущала себя королевой из волшебной сказки.

В третьем часу снова все сошлись в вашей комнате, и тог­да у меня вдруг возникла идея встретить Новый год по Москве в настоящем лесу. Идея вызвала всеобщий восторг. Со смехом об­рядились кто во что горазд, мне выдали чей-то свитер и старые брюки такой длины, что их пришлось подвязать бечевкой. Сгреб­ли со стола остатки пиршества, набрали конфетти, серпантина, бенгальских огней — и двинулись в путь.

Улицы были заполнены веселым людом, поспешавшим на пло­щадь Ленина к большой городской елке. Взрослые и дети хохота­ли, пихали друг друга а сугробы, катались с горок, визжали — ведь Новый год единственный праздник, когда взрослым официально позволено впадать в детство.

Кто-то было заикнулся о городской елке — но я, как истинная королева, пресекла неповиновение в корне. Нужна была подходящая машина, потому что нас было человек десять. Наверное, со сторону я выглядела очень забавно и напоминала матрешку, однако необычайная решимость просто переполняла меня. Я отогнала всех от дороги и сама ста­ла останавливать машины. И поймала-таки заводской автобус, раз­везший только что рабочих после смены. Мы радостно оккупирова­ли его и поехали с песнями и даже плясками в Заельцовский бор. Шофер высадил нас в лесу, сказал на прощание, что такой разве­селой компании во главе с медвежонком не видал никогда, посиг­налил — и уехал. А мы, оставшись в ночном лесу, проваливаясь в снег выше колена, принялись искать поляну с елкой посредине.

Пушистую роскошную ель украсили серпантином и дождем. Не­подалеку развели огромный костер и подожгли бенгальские огни. Это было сказочное, ирреальное зрелище! Синеватая луна высека­ла из снега голубые искры, мы плясали вокруг костра, протаяв­шего до земли, и орали песни. За колеблющимся кругом света от мороза потрескивали деревья — а нам было жарко. И немного не по себе в сказочном зимнем лесу при свете звезд и луны, слов­но мы вторглись без приглашения в заповедное царство.

"А сейчас из леса выйдет огромный страшный медведь и стра­шным голосом заревет у-у-у!.."— замогильным голосом принялся вещать кто-то из парней. И словно а ответ на эти слова совсем рядом затрещали сучья и в неверном свете костра возникла вдруг огромная тень с рогами, девчонки дружно завизжали, тень — а это был разбуженный нами лось — шарахнулась во мрак, только треск пошел по лесу.

Возвращались под утро. Охрипшими от мороза и песен. Мар­шировали, взявшись за руки, по шоссе. Завернули в аэровокзал погреться и, собрав по карманам завалявшиеся рубли, накупили булочек и бутылку шампанского. Жадно поедали булочки, запивая шампанским из граненых стаканов, — ничего вкуснее этих вчераш­них булочек с шампанским я никогда не пробовала!

Боже мой, Саша, неужели это все было?!

Сижу, облокотясь на кухонный стол, и пишу тебе письмо. Время заполночь. Муж спит, а я готовлю обед на завтра. Сын ос­тался в общежитии (таким образом он объясняет свои ночные от­лучки). Что делать — молодость. Когда он дома, начинаются бес­конечные звонки от девушек — он у меня красивый и похоже дон­жуан. Кажется, борщ сварился! Когда-нибудь угощу тебя фирмен­ным своим борщом — друзья утверждают, бесподобным.

Ты думаешь, что я не обратила на тебя внимания в ту нашу самую первую встречу на седьмое ноября? Как бы не так! Да, я тогда дружила с Олегом, но мы были только приятелями. Когда же встретилась глазами с тобой — внутри сразу что-то дрогнуло и аж дух захватило. Глаза у тебя были черные и яркие — горящие. Мне даже жутко сделалось. Показалось, что между нами вспыхну­ла вольтова дуга. И эта твоя ямочка на подбородке — будто кто пальцем надавил и осталась глубокая вмятина. Мне так захоте­лось потрогать ее!