Гляжу в темноту за окном и улыбаюсь. Знаешь, ты был та­ким нескладным! Рукава свитера коротковаты и из брюк тоже вырос... До сих пор а моей душе сохранилась нежность к тому длинному парню, каким ты был когда-то. Жаль, недолго продлилась наша любовь и оборвалась так нелепо, но прочертила метеорным следом мою жизнь и навсегда запала а душу.

А тот Новый год... В общежитие вернулись утром. Кто-то открыл окно в вашей комнате — и моя роза погибла. Я все пыталась приподнять ее головку, но она словно обуглилась от мороза. И я вдруг заплакала навзрыд, во весь голос, словно предчувствуя будущее нашей любви.

Ты сидел на кровати рядом со мной и гладил по голове, ус­покаивая. Я прижималась к тебе и ревела белугой — и как-то незаметно уснула. Будто провалилась в сон. Проснулась уже вече­ром. Ты укрыл меня всеми одеялами — боялся, что простужусь.

Мне так хотелось, чтобы ты поцеловал меня!.. Лежала, притаив­шись, и ждала — но ты не поцеловал. И тогда я открыла глаза, потянулась, выбралась из-под вороха одеял и произнесла, как в сказке: "Долго же я спала!.." А ты молча сидел, облокотясь на стол, и не сводил с меня глаз. Я еще подумала, что, наверное, ты сидишь так давным-давно...

Дома мне была хорошая баня за то, что пропала на сутки, — особенно возмущалась мама.

Тот Новый год... Это незабываемо!.. Мне сегодняшней все представляется волшебным сном.

Видишь, я все помню, Саша!

Целую тебя и щеку (это можно),

Алла.

Письмо седьмое

(конец июля)

Здравствуй, Зеленоглазка!

Мысленно я называл тебя так, только сказать вслух стес­нялся. От почты, где работает девушка с русой косой, мы уже отошли далеко, поэтому пиши теперь на другой поселок по адре­су: ... ...

Можешь не верить моим словам — но я помню каждый день, проведенный вместе с тобою. Знаю, во всем виноват только я. Правильнее сказать, тот молодой ревнивец, каким я был когда-то. Любой случайный взгляд, который ты бросала на другого муж­чину, жег меня раскаленным железом. Я считал себя недостойным тебя, терзался мыслью, что ты меня не любишь. Был уверен, что обязательно наступит день, когда ты скажешь мне, что пошутила. Я постоянно мучил себя недоверием к тебе. В воображении видел с другим парнем, который был во сто крат лучше, умнее, ин­тереснее меня. Вечерами буквально убегал из общежития и бродил по улицам, чтобы измучить себя физически и тем сбить на­кал своих фантазий.

Ноги сами несли к твоему дому. Я вжимался в ствол дерева и смотрел на твои окна. Там жила ты, и эта твоя таинственная жизнь была для меня недоступна. Мысленно я видел твой нежный профиль, твою гибкую шею — и сердце сжимала сладкая боль. Я чувствовал себя безумно счастливым и одновременно был глубоко несчастен. Когда от долгого стояния на морозе я превра­щался в одну большую сосульку, то срывался с места и рысцой бежал к автобусной остановке, или же прямиком в общежитие, потому что автобусы уже не ходили.

Однажды, чтобы сократить путь, спустился в Сухой лог, по льду перешел Ельцовку и уже был у места, откуда можно вска­рабкаться наверх, как вдруг передо мной бесшумно выросли четы­ре тени. Хотел было рвануть обратно через речку, но понял, что это бессмысленно и замер на месте, приготовившись дорого про­дать жизнь.

Кряжистый мужик в овчинном полушубке посветил мне фонариком в лицо и с ласковой угрозой произнес:

— Не наш, не ельцовский. Чего тебя тут носит, дурашка?

— В общагу иду, — буркнул я. Против четырех рецидивистов шансы мои были практически равны нулю.

— В общагу идет... студент... — нараспев, с какой-то да­же издевочкой сказал кряжистый.

— Да я из тебя щас такое состряпаю! — схватил меня за во­рот шинели высокий молодой парень.

— Ша, Гусь, — коротко приказал кряжистый. — Гляди, какой тощий. Одно слово — студент. Сунь ему десятку и в зубы дай, чтоб ночами не шлялся.

Молодой проворчал что-то неразборчивое и засветил мне та­кую оплеуху, что я отлетел в сугроб. Бандиты бесшумно, как ко­ты, растворились в снежной круговерти. Я посидел в сугробе, растирая снегом подбитую скулу и еще не веря тому, что так лег­ко отделался, а потом принялся карабкаться по скользкому крутому склону. Рассказывая в общаге про свое приключение, зачем-то сунул руку в карман и к собственному и всеобщему изумлению извлек оттуда десятку.

Больше через Сухой лог не ходил. Ладно у главаря в ту ночь настроение было хорошее — а если бы нет?.. Такой вот анекдот из прошлого. Теперь можно и посмеяться, но тогда мне было не до смеха. К тому же рука у молодого бандюги оказалась тяжелой, скула распухла и долго болела.

Пишу всякие байки, неосознанно отодвигая тяжелое для меня признание, — ведь прошлое до сих пор гложет меня. Простишь ли ты когда-нибудь мой поступок? Я знаю, что прощения не заслуживаю — и все же... Мне нужно перед тобой выговориться. Разрушить собственными руками свое счастье!.. Гос­поди, каким же молодым кретином я был когда-то...

Защита моего диплома была поставлена на двенадцатое мая. После защиты (а меня переполняла уверенность, что получу от­лично), собирался просить твоей руки. Хоть ты и сказала на Новый год, что любишь меня, — я вовсе не был уверен в этом, ведь с тех пор ты больше ни разу об этом не говорила.

Та весна была ранней — деревья покрылись листвой уже в начале мая. Вечерами мы с тобой гуляли по улицам и волны запахов от ожившей земли, распустившихся деревьев, молодой расту­щей травки будоражили меня, вливали в мою душу неимоверные силы. Мне тогда казалось — я могу все! Особенно, когда рядом была ты. Мы бродили, взявшись за руки, и молчали, наслаждаясь нашей близостью.

На вечере в честь дня празднования Победы в нашем институ­те ты была всех красивее. Я гордился тобою и — страдал, потому что вокруг тебя постоянно крутились наши ребята. Теперь-то я в пол­ной мере способен оценить всю глубину собственной глупости, но в то время... Ты танцевала с другими — а я считал, что ты раз­любила меня и боишься признаться. Как же я мучился тогда! Мучился и скрывал свои истинные чувства. Да и какое право я имел отказывать очередному приглашающему тебя кавалеру? Ты вы­глядела оживленной и даже счастливой. Женщине необходимо мужское внимание, необходимо ощущать себя королевой, в ней природой за­ложена потребность нравиться. Но тогда я этого не понимал. Ко­гда же Максим увлек тебя из зала в полутемный коридор — в отчаянии я устремился следом. Видел, как он поцеловал тебя, — и заслужил пощечину. Но я... я... просто голову потерял! Он поцеловал т е б я ... Тебя!! Которая была для меня недосягаемым идеалом, богиней, чьей руки я едва смел касаться.

Идеальный мир, в котором существовали ты и я, и в который не было доступа другим, рухнул а одно мгновение. И я был один среди его обломков, потрясенный, разуверившийся во всем. Случайный поцелуй превратился для меня в настоящую трагедию. С высоты прожи­тых лет это выглядит даже забавно, но тогда... Я даже жить не хотел.

Помню, как я бросился на Максима вне себя от ревности и ярости. Он убежал и заперся в какой-то аудитории. Дальнейшее сохранилось в памяти урывками: рыдал в своей комнате в обшаге, ходил по каким-то заснеженным улицам в совершенном отчаянии...

К чему сегодня вытаскивать на свет Божий эти страшные для меня воспоминания? Прошлое ведь не вернешь. Но меня до сих пор гложет чувство вины перед тобой. Перед тобой и перед на­шей любовью. Сможешь ли ты простить меня?.. Умоляю — прости...

А через три дня я защитился. На отлично. Распределился в родной город и уехал, не сказав тебе ни слова. Щенок! Молоко­сос! Идиот!! Если бы время можно было повернуть вспять... Как же глупы и опрометчивы мы в юности!.. Только любовь, любовь — и ничто иное, привносит в нашу жизнь глубокий смысл. Теперь-то я понимаю это. Но в те годы...

Спустя неделю я постепенно стал прозревать. Сделал попыт­ку написать тебе письмо. Это оказалось трудно. Очень трудно. Писал — и рвал, снова писал — и снова рвал написанное. Слова, ложась на бумагу, были неспособны выразить мои переживания. Я мучился, страдал, не находил себе места. Мать, видя, что творится неладное, расспрашивала, в чем дело. Я молчал.

Наконец бросил в почтовый ящик первое письмо. Ответа на него не последовало. Отчаяние мое возрастало. Я писал письма — и ждал от тебя ответа. Миновало лето, наступила осень, потом зима. Письмо от тебя так и не пришло. И тогда я понял, что все кон­чено. Ты — не простила. Вместе с тобой из моей жизни ушло на­всегда что-то светлое, цельное, единственное. Жизнь потеряла свой смысл. Со временем я женился и зажил как все.

Извини за сумбур в мыслях и в письме. Отправляю, не чи­тая, иначе, боюсь, не решусь отослать.

Александр.

Письмо восьмое

( начало августа)

Двадцать три года... Вдумайся, Саша, — двадцать три года прошло... Какой смысл теперь выяснять причину разрыва или про­сить прощения?..

Конечно, я давно простила тебя. Зрелая, сорокалетняя, умудренная жизненным опытом женщина. Но вот та, потерявшаяся в отдаленной дымке времени девушка уже не сможет простить ни­когда...

Ты увидел, что меня поцеловал другой мужчина, — и это ста­ло причиной твоей трагедии. Со временем примерно так я и пред­ставляла себе случившееся, твое тогдашнее состояние. Но пред­ставлял ли ты себе моё?! Думал ли о моих переживаниях?.. Или в те дни наслаждался лишь собственными страдания­ми?..

Как же я тебя любила, Саша!.. Да я бы поехала за тобой на край света! Ждала только, когда ты решишься сделать мне предложение. Дождалась... На том проклятом вечере ты как сумасшедший кидаешься на Максима, потом убегаешь — и навсегда исчезаешь с моего горизонта.

Я видела, конечно, что ты ревновал меня. Признаюсь, нравилось тебя слегка поддразнивать — льстило моему женскому самолюбию. Но мне и в голову не могло прийти, насколько серьезно ты воспринимаешь мой невинный флирт! Ты достаточно хорошо владел собой, не показывал вида, и я представления не имела, как для тебя это мучительно.