— Нет, не думаю, хотя мы всегда были основательной протестантской семьей. — Он понизил голос и пожалел о том, что сказал. Граф считал, что религиозные и расовые предрассудки недопустимы. Он надеялся, что Дорис поймет его правильно.

Но прежде чем он успел пояснить свою мысль, Дорис воскликнула:

— Не унывай, дорогой. Я приеду через пару дней, и мы продолжим наш разговор. А пока… — Она замолчала и через несколько мгновений продолжила, тщательно подбирая слова — Я предлагаю это с некоторыми колебаниями, потому что знаю, что излишнее любопытство — совершенно не в твоем стиле, но, если хочешь, я могу сделать пару звонков в Чикаго и разузнать кое-что о семье Темпестов. Конечно, в частном порядке, не упоминая твоего имени.

— Нет, не думаю, что это стоит делать, Дорис. В любом случае, спасибо. Если Ким узнает, что мы провели частное расследование, он почувствует себя оскорбленным и придет в ярость, и его можно будет понять. И ты права — это совсем не в моем вкусе. Однако я приму твой совет и не буду торопить развитие событий. «Не будите лихо, пока оно спит». Мы с Кимом проведем несколько недель вместе в Лэнгли, и, я уверен, у меня будет возможность поговорить с ним по душам. — Он прервался, чтобы зажечь сигарету, а затем продолжил: — Между прочим, если кто-то и должен задавать вопросы о семье Темпест и о Катарин, так это Ким, ты так не считаешь?

— Я согласна с тобой, и, пожалуйста, не переживай так по этому поводу.

— Ладно, не буду. После разговора с тобой я чувствую себя лучше. Спасибо за то, что выслушала меня, Дорис, — в его голосе прозвучала нежность, — между прочим, если это для тебя что-то значит, могу сказать, что мне не хватало тебя.

— Это значит для меня очень много, между прочим.

Они поговорили еще несколько минут, нежно попрощались и повесили трубки. Дорис обладала замечательной способностью успокаивать его, чем бы он ни был озабочен… Возможно, она права и в отношении Кима и Катарин. Может быть, это простая юношеская влюбленность, которая остынет сама собой. Кроме того, завтра вечером он ужинает с Катарин и детьми. Если ему повезет, он сможет выудить побольше информации, особенно если искусно сформулирует вопросы.

— Здрасьте, ваша светлость!

Дейвид быстро поднял глаза и с удивлением увидел в дверях миссис Моггс. Она каждый день приходила убирать у них в доме. Граф не слышал, как она вошла.

— Доброе утро, миссис Моггс, — ответил он, гадая, где она могла отыскать такую необычную шляпу. Это было нечто экстравагантное, украшенное цветами мака и васильками. Потом он вспомнил, что шляпа была рождественским подарком от Франчески — плодом ее буйной фантазии в области дизайна дамских головных уборов. Он сделал тогда несколько нелестных замечаний по поводу этого творения дочери, однако, по всей видимости, миссис Моггс была от нее в восторге.

— Ну, ваша светлость, как насчет чашечки дымящегося ароматного чая? — предложила миссис Моггс, все еще стоя у дверного косяка.

— Нет, спасибо. Я уже пил свой утренний чай, миссис Моггс. Э-э-э… — Он откашлялся. — Миссис Моггс, простите, что повторяюсь, но обращение «ваша светлость» может относиться только к герцогам.

— Герцега, графья, виконты, маркизы, лорды, бароны — для меня все одно и то ж, — она улыбалась во весь рот, — так-то бедная голова пойдет кругом, если всех их называть разными именами. Я намедни так и сказала моему Альберту. А мой Альберт говорит…

— Миссис Моггс, — поспешно пробормотал Дейвид, — вы уж простите, но у меня кое-какие бумажные дела.

— О-о-о-о, понимаю, ваша светлость. Ну, займусь-ка я своим делом. Потом зайду гляну, не нужно ли вас будет покормить, ваша светлость.

— Спасибо, миссис Моггс, — сказал он, — но я скоро ухожу.

Она снова лучезарно улыбнулась, повесила хозяйственную сумку на руку, а затем, к его величайшему удивлению, сделала реверанс и испарилась. Он неодобрительно покачал головой. Миссис Моггс была невозможно назойлива и вечно врывалась к нему в самый неподходящий момент, отвлекая от работы. Но Франческа находила ее славной женщиной и ни за что не хотела увольнять, находя массу оправданий ее навязчивости. Дочь считала, что у миссис Моггс добрая душа, что она прекрасно справляется со своими обязанностями и что вообще она просто милая чудачка — таковой она по сути, и была. Дейвид улыбнулся. Ему повезло, что у него есть Франческа. Дочь выросла хорошим человеком, и у графа не было никаких сомнений в ее будущем.

Он подтянул к себе адресную книгу, нашел в ней номер телефона Джайла Мартина в Йоркшире и набрал номер, готовый к переговорам о цене двух элитных телок.

13

Где бы ни появлялась Катарин Темпест, она неизменно создавала обстановку ажиотажа благодаря своей магической притягательности. На ней всегда были самые экстравагантные наряды, которые она умела носить с шиком, с достоинством, со вкусом. Это служило прекрасной приправой к ее неотразимой внешности, ее природному обаянию. И поэтому везде, где бы она ни появлялась, становилась центром всеобщего внимания, затмевая присутствующих рядом с ней женщин.

Катарин никогда не была рабой моды. Она лишь придерживалась принятой длины юбок. Все вещи в ее гардеробе отражали ее личный очень индивидуальный вкус и были сшиты портным чаще всего по ее собственным эскизам. Ее одежда могла бы выглядеть очень странно, может быть, даже смешно, если бы ее одел кто-нибудь другой, но на Катарин любая из ее вещей подчеркивала ее восхитительную внешность и ее особое обаяние. Сегодня она представила на обозрение присутствующих в «Арлингтон Клаб» свой новый костюм, и вряд ли в зале нашлась женщина, которая не позавидовала бы способности Катарин носить свои вещи с таким апломбом. На ней была расклешенная накидка, похожая на плащ разбойника, из мягкой шерсти ярко-красного цвета, и гармонирующая с ней юбка со складками от линии талии с широким поясом из черной замши. Свитер из тончайшего шелковистого кашемира также был черным, и на его фоне красиво блестела тяжелая золотая цепь с массивным золотым мальтийским крестом. Черные замшевые сапоги и сумка, белые лайковые перчатки завершали ее одновременно элегантный и щеголеватый комплект.

Густые темно-каштановые волосы Катарин были аккуратно стянуты назад лентой из красного бархата, оставляя полностью открытым лицо, и мягко спускались на плечи, напоминая прическу пажа. После энергичной прогулки до клуба фарфоровая кожа ее лица приобрела живой румянец на высоких скулах, а излучавшие свет глаза были подведены тенями бирюзового цвета, благодаря чему они казались еще больше и еще притягательнее.

У Катарин было время до ленча, поэтому она прошла к небольшому бару по соседству с рестораном и села у стойки. Джо, бармен, поднял руку в приветствии и помахал ей с другой стороны бара, где он обслуживал клиента. Катарин одарила его одной из своих ослепительных улыбок, как это обычно делает на публике блестящая жизнерадостная актриса.

Задолго до того, как состоялся ее сценический дебют в Уэст-Энде в 1955 году, она начала мысленно отрабатывать тот имидж, который собиралась полностью воплотить, когда станет звездой. Этот имидж включал элементы ее собственной внутренней самооценки и идеализированные представления о том, как должна выглядеть и вести себя звезда. В сущности, это было подражание богиням голливудского экрана конца тридцатых — начала сороковых годов, тем легендарным кинозвездам, которые олицетворяли романтический идеал и очарование, с их великолепными туалетами, изысканностью и непередаваемым шармом. Не отличавшаяся особым тщеславием, Катарин осознанно стремилась создать для себя такую же ауру всеобщего обаяния. Она делала это потому, что считала подобного рода ауру необходимой для звезды.

— Привет, Джо, — сказала она весело, когда бармен появился перед ней.

— Приветствую вас, мисс Темпест. — Оценив актрису взглядом, в котором отразилось все его восхищение, бармен спросил: — Что вы закажете сегодня?

Катарин озабоченно наморщила носик.

— Я думаю, Джо, стоит попробовать что-нибудь из твоих собственных творений.