Интервью послужило прелюдией к ловкому замыслу г-на Серпиньи. В один прекрасный день стены города покрылись афишами, извещавшими о выставке на улице Ла Пэ керамики работы г-на де Серпиньи, которая должна продлиться три дня.

Весть о том, что человек из высшего общества стал горшечником, принадлежала к числу тех, которые нравятся сами по себе. Париж любопытен, особенно любопытен к неожиданному. Он любит такие странности и оказывает им хороший прием. Все единодушно решили, что на глиняные изделия г-на де Серпиньи стоит пойти посмотреть. И в самом деле, они увидели вазы удачного состава и прекрасной формы; сосуды в виде тыквы, желтые или зеленые, искрящиеся золотом, два высоких кувшина маслянистого и оливкового тона с разноцветными переливами, три большие бутылки прелестных радужных цветов, похожие на те, в которых бывают заключены духи из сказок «Тысячи и одной ночи». Стенки их казались еще влажными, словно от пота заточенных в них демонов.

Де Серпиньи, стоя в центре зала, принимал приглашенных. Он ораторствовал в высокопарном стиле, находя слово для каждого. Улицу запрудила цепь экипажей. Люди из общества приходили в восхищение. Они давно смотрели на Серпиньи как на человека эксцентричного. И теперь при мысли, что он может стать кем-то, хотя бы в таком деле, которое для них ничего не значило, каждый хотел доказать, что он отчасти предвидел такую неожиданность. Что касается журналистов и художественных критиков, то они расхваливали произведения г-на де Серпиньи в самых повышенных тонах. Своей личностью и своими трудами он представлял прекрасную тему для статьи. Г-н Барагон посвятил ему несколько хвалебных страниц в своем новом этюде. Впрочем, и знатоки охотно соглашались насчет высокого достоинства глиняных изделий г-на де Серпиньи. Они даже немного удивлялись его мастерству и ловкости. Старый ла Перш подошел пожать ему руку. Его собственные руки, морщинистые и гладкие, напоминали теплую глину. Только художник Конрад Дюмон исподтишка улыбался, чувствуя какое-то плутовство, которое он обещал себе расследовать.

Секретарь изящных искусств тоже посетил выставку. Г-н де Серпиньи держал себя с ним великолепно. Когда сановник заговорил о покупке от имени государства, г-н де Серпиньи объявил ему, что ничего не продается. Его отказ произвел самое лучшее впечатление. Люди из общества увидели в нем желание г-на де Серпиньи не порывать со своим кругом. Он даже позволил себе посоветовать чиновнику купить несколько вещей у ла Перша. Слова де Серпиньи передавались из уст в уста. Одна крупная газета предложила назначить его директором севрского завода, посчитав, что он один способен оживить и омолодить старинное производство. Г-н де Серпиньи отнесся к предложению серьезно и ответил через газету открытым остроумным письмом, которое все прочли с удовольствием. 14 июля его наградили орденом. Среди поздравительных писем выделялись два: одно — от его отца, адресованное на имя г-на Серпиньи-сына, горшечника в Париже, другое — от князя де Пранцига, поздравлявшего его с тем, что он будет носить в петлице ленточку ордена, учрежденного великим императором.

Тем временем молодой Ахилл Вильрейль продолжал формовать и печь. Он непрерывно искал новые приемы. После тяжелого трудового дня он дышал свежим воздухом на скамейке у порога своего домика. Его единственным развлечением были частые посещения г-на де Серпиньи. Вильрейль окружал его безграничным преклонением. Г-н де Серпиньи осведомлялся о ходе его работ и отмечал их мельчайшие детали. Он заботился о его здоровье. Вильрейль чувствовал себя совершенно счастливым. Он позволил бы себя убить за г-на де Серпиньи, в особенности с тех пор, как тот довел до предела свою заботу о нем в форме несколько странной, но окончательно укрепившей его власть над молодым рабочим.

Заметив, что Вильрейль любит женщин, Серпиньи стал два раза в месяц возить Вильрейля в Париж. Они приезжали под вечер и обедали в уединенном ресторане. За десертом г-н де Серпиньи приказывал подать крепкие напитки. Одной капли ликера оказывалось достаточно, чтобы глаза Вильрейля загорались, и некоторое полуопьянение овладевало им. По выходе из-за стола г-н де Серпиньи довольно долго катал его в карете, затем внезапно останавливал ее, и молодой Вильрейль попадал в золоченую гостиную, полную света, зеркал и голых женщин. Вильрейль хранил о подобных вечерах ослепительное воспоминание, связанное с образом г-на де Серпиньи. Он смотрел на своего покровителя, как на некоего волшебника, который одним движением руки раскрывал перед ним неведомые места, бывшие для него, робкого, бедного и дикого, дивным раем. Тем не менее после таких вечеров он охотно возвращался к своей каждодневной работе и своим проектам.

Он замышлял начать изготовление больших эмалированных вещей, ванных, комнатных и садовых фонтанов. Г-н де Серпиньи откладывал выполнение его планов. Ему не хватало денег. Он оплатил первые расходы, но не хотел переступать известный предел. Таким образом, у него зародилась мысль поискать вокруг себя финансовой поддержки.

Г-жа де Бокенкур являлась именно тем, что ему нужно. Она им восхищалась. Богатая, щедрая, она интересовалась искусством. Де Серпиньи нашел в ней верную и надежную помощницу с туго набитым и легко раскрывающимся кошельком. Он стал черпать из него без стеснения. Г-жа де Бокенкур сама предложила ему перенести его печи в Лувесьен. Там как раз в глубине парка находилась площадка, удобная для постройки нужной мастерской. Она занялась ею совместно с г-ном де Серпиньи, который в 1897 году начал там свое производство. Вильрейль получил квартиру в городе. Г-н де Серпиньи представил его г-же де Бокенкур в качестве своего лучшего мастера, работающего под его руководством. В сущности говоря, у г-на де Серпиньи созрел определенный план. Он любил деньги и очень желал заработать их. Всемирная выставка должна открыться через два года. Он рассчитывал экспонироваться на ней и притом с верным успехом. С 1889 года интерес к декоративному искусству возрос и повсеместно распространялся. Новейший стиль уже существовал. Г-н де Серпиньи, будучи в курсе нового движения, хотел его использовать, мечтая о создании большой фирмы, которая имела бы свои отделения по всей Европе и называлась бы Домом огня. Там изготовлялись бы не только произведения утонченного искусства, но и дешевка, доступная кошельку каждого. Дело требовало много денег, и г-жа де Бокенкур не могла одна его субсидировать. Поэтому г-н де Серпиньи подумывал, как бы обеспечить себе помощь своего друга, барона де Гангсдорфа.

Большой любитель стекла, живший в Венеции, Гангсдорф был богат, но скуп и осторожен. На первые письма, в которых г-н де Серпиньи затронул тему своего проекта, выставив на вид лишь его художественный интерес, но не коммерческую цель, Гангсдорф отвечал уклончиво. Он приедет в Париж в конце апреля и тогда можно будет потолковать. Они потолковали. Гангсдорф не сказал ни да, ни нет. Серпиньи старался найти какой-нибудь решительный аргумент. И тут как нельзя кстати г-жа де Бокенкур подала ему мысль о браке между девицей де Клере и г-ном де Гангсдорфом.

С первых же слов де Серпиньи понял выгоду, которую мог извлечь из подобного брака. Красивая, молодая и умная женщина имела бы неограниченную власть над умом такого человека, как Гангсдорф, который во всех делах, кроме денежных, отличался простотой и наивностью. Такая женщина могла оказаться для Серпиньи полезнейшей союзницей. Девица де Клере казалась ему неглупой и способной понять с полуслова, чего от нее хотели... Де Серпиньи подумал и согласился помочь сосватать девицу де Клере с Гангсдорфом. Барон должен возвратиться в Венецию не иначе как женатым, и он обязательно станет крупным акционером Дома огня.

Г-н де Гангсдорф любил рассказывать, как ребенком он воровал точеные хрусталики люстр и подвески жирандолей в старом баварском замке французского стиля, где он родился и довольно рано унаследовал его после смерти своего отца вместе со значительным состоянием, позволившим ему удовлетворять свою страсть к стеклянным изделиям. В течение пятнадцати лет он приобрел множество их, самых разнообразных, платя за них крупные, иногда сумасбродные суммы. В таких случаях он не скупился, и не встречалось вещи, если только она красива, которая казалась бы ему слишком дорогой. Его знали все торговцы редкостями в Европе. Г-н де Серпиньи встретил его в Париже в 1884 году на распродаже коллекций Альмедо. Г-н де Гангсдорф приобрел там за чудовищную цену несколько испанских бутылок сан-ильдефонского производства. Одна из них, украшенная желтой и зеленой эмалью, привела его в восторг причудливой формой и смелыми изгибами, хотя стекло ее было лишено тонкости.