- Хочу привезти сыну на память оружие Рима, - неожиданно легко соврал Хасан. Ему было страшно, но он чувствовал, что поступает правильно. Купец сыпал словами, стараясь убедить солдата. - Всё равно наконечник старый, никуда не годится. Да и древко… вон валяется в грязи. А вам за мои деньги сделают десять новеньких, блестящих и острых.

- Оружие Рима? – насмешливо переспросил легионер. - Оно всегда остаётся у римлян. И знаешь, почему? – Глаза солдата сверкнули яростью и самодовольством. - На лезвиях наших мечей и копий – гордость, мужество и честь предков, гнев и милосердие богов. Тебе этого не понять, жалкий оборванец. Славу не купишь за ваш ячмень и пальмовые ветки[9]!

Хасан вместо ответа потянул из складок холщовой накидки денежную сумку и потряс ею в воздухе. Громкий звон приглушил шум дождя. Легионер заглянул в мешок с деньгами. Глаза его округлились от удивления. На серебряных монетах чётко был виден профиль императора Августа.

«Не меньше тридцати денариев», - подумал римлянин. Воровато оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, солдат обеими руками схватил за горловину кошель, задушив широкими ладонями мелодичный звук. Немного подумав, он подошёл к мёртвому телу, ещё раз посмотрел по сторонам, прислонил к дереву свой длинный щит, используя его, как лестницу, поднялся выше, вытащил наконечник из плоти и обменял его на деньги. Никто из людей возле креста не обратил внимания на действия солдата. А тот, довольный сделкой, тихо рассмеялся и пнул торговца ниже спины грязной сандалией. Хасан, спотыкаясь на раскисшей от дождя тропе, прижимая к груди зазубренное лезвие, пошёл по направлению к городу. Он знал, что отныне утратил покой. Что еще долго ему будет сниться по ночам взгляд назаретянина. Глаза человека, простившего своих убийц.

Каиафа бережно принял ритуальное копьё иудеев из рук стражи.

Печати Понтия Пилата оказалось достаточно, и реликвия, как доказательство, что солдаты Иерусалимского Храма - не самозванцы, не пригодилось. Он бережно завернул оружие в грубый плотный холст и спрятал в кладовую, устроенную за местом для жертвоприношений. Это помещение – скорее, щель - специально сделали для таких вещей. Там хранились праща Давида, посох Соломона, перстень с печатью Ирода[10] и прочие нужные для праздничных церемоний вещи. Когда-то это копьё принадлежало то ли Финеесу, внуку Аарона[11] – первому по счёту первосвященнику Иудеи, то ли ещё кому-то, скрытому от настоящего в песке времён. Но есть древний устный приказ хранить наконечник в качестве символа магических сил крови иудеев - избранного Богом народа. С этим копьем бросался в атаку на укрепленный Иерихон Иисус Навин.[12] Упоминали также, что именно его Саул[13] бросил в юного Давида[14] от бессилия и ревности к будущей славе в недалёком времени нового великого царя. И вот теперь оно спрятано здесь. Что ж, не пригодилось сегодня - пригодится в будущем. Реликвиями не разбрасываются. Правда, есть одно «но». Наконечник на этом копье на самом деле был всего лишь искусной подделкой лезвия, похищенного когда-то Александром Великим. Македонянин забрал его из Храма Зоровавеля[15], проходя через Иудею в своём походе на Египет. Кто ему сказал о реликвии - неизвестно, но Александру понравилась искусная работа кузнеца и качество металла. Пользуясь своей наглостью и могуществом, царь Македонии не обратил никакого внимания на слабые возражения священников. После того, как был утрачен Ковчег Завета, эта потеря не казалась им слишком большой. А дары, полученные взамен от греков, позволяли не экономить на ремонте храма. Александра давно нет, а тайной подмены реликвии владеет лишь он - Каиафа. Когда придёт время покинуть этот мир, он передаст это знание своему преемнику, который так же, как он, будет верить, что когда-нибудь наконечник вернётся в сокровищницу народа Израиля.

Говорят, терпение - одно из многочисленных качеств зрелого ума и свойство мудрости. Это знали в эпоху Платона, Сократа, Аристотеля. Но ведь мы живём в летоисчислении от рождества Христова. И, наверно, простителен торопливый шаг вперёд в попытках объяснить самому себе, с чего всё началось. Но начало - это всего лишь точка отсчёта на бесконечной ленте времени. Можно идти от этой точки к свету нового дня - а можно повернуть назад, в прошлое. Ибо и там были свои начала, свои пророки и своё время. Там остались камни, разбросанные на тропе познания, а под ними в толстом слое пыли прятались легенды и свидетельства о давно минувших событиях. Известные нам и канувшие в небытие летописцы собирали эти камни и, рассматривая следы на земле, оставленные резцом и кончиком меча, подошвами и подковами коней, помогали новым героям обрести себя в зеркалах вечности. И, может быть, не стоит торопиться. Не сделать ли нам шаг назад, чтобы на тропе перемен найти другую точку отсчёта? Всё взаимосвязано в пространстве и времени. Давайте попробуем не разрубать, а распутывать узлы.

- В нём сидит слишком много Мариев!

Луций Корнелий Сулла был в гневе. Могущественный правитель Рима, победитель Митридата ругался, как водонос, кувшин которого опрокинула толпа при сходе лавиной в цирк на долгожданные бои гладиаторов.

Трибун второго легиона, размещённого Суллой в дневном переходе от Рима, почтительно ходил за мечущимся из угла в угол диктатором, делая лицо бесстрастным и в то же время готовым к выслушиванию любого приказа.

- Указ, указ! - Тонким срывающимся голосом закричал вдруг Сулла, и каллиграфы, слишком хорошо знакомые с его несдержанным и ставшим в последнее время капризным характером, поспешили придвинуть поближе свои столы, восковые таблички и приготовить стилосы.

- Ко львам в клетку, к змеям в террариум! Я покажу этому потомку плебеев[16], как лизать задницу популарам[17] и насмехаться надо мной в толпе бездельников-вольноотпущенников, пьяниц и клиентов богатых патрицианок! Схватить его прямо на Форуме, провести в цепях по улицам города, кастрировать, напоить ядом, вскрыть ему вены!

Трибун в раздумье покачал головой:

- Нельзя! Он любимец римлян, а в городе и так неспокойно. Убив знатного патриция из рода Юлиев, мы спровоцируем бунт - и тогда не избежать большой крови и погромов на Палатинском холме.

Сулла в бешенстве сжал кулаки.

- Я когда-нибудь сожгу этот паршивый грязный город: эти доходные дома с инсулами для плебса, эти дворцы патрициев, набитые нищими клиентами и окружённые свалками из гниющих отбросов после ежедневных вакханалий, эти хижины вольноотпущенников, крытые соломой! Пусть ветер развеет пепел в окрестных полях на радость крестьянам, с которых я требую всё больших урожаев хлеба для нужд армии. Вот уж я посмеюсь, когда рабы будут рукоплескать пламени над Римом!

Походив в раздумье по залу, диктатор немного успокоился.

- Ладно, будем считать, что Цезарю сегодня повезло. Если бы не болезнь, пожирающая меня изнутри, я бы давно показал и Сенату, и плебсу, кто хозяин в этой овчарне, называемой Римом, – Сулла, остывая, на мгновение задумался.