А вот Андрюшу Ширшова Софроныч невзлюбил сразу: тот, дорвавшись, наконец-то, до вожделенной студенческой вольницы, носил длинную гриву волос, на переменах громко смеялся и имел дурную привычку грызть ногти, в том числе, на семинарах. Позже, заделавшись заправским туристом, на занятия в универ он одевался, как в турпоход. Всё это не вязалось с классическим образом студента ленинского университета. Поэтому от Софроныча Андрей всегда имел твёрдое «удовлетворительно», вне зависимости от качества ответов.
Как-то мой глаз подметил ещё одну особенность Софроныча: ему всегда хотелось, чтобы ответ был не просто верным по содержанию, но ещё и убедительным по исполнению. Мои одногруппницы, державшие ответ с колотившимся от волнения сердцем, так прозвучать не могли, а я решил попробовать.
Одевался я на занятия в универ традиционно: брючки, пиджачок, правда, галстук не любил, постригался коротко, солидность придавали очки. Позже, тоже увлёкшись спортивным туризмом, я стал часто одеваться, как Ширшов: свитер грубой вязки, потёртые джинсы, на ногах туристские вибрамы. Одногруппница Нинок Голубева – деканская дочка – мне тогда недоумённо выговаривала: «Петя, ты же нормальный парень! Ну что ты одеваешься, как эти голодранцы-туристы! Тебе же есть, что надеть!» Понятно, что туризму в её шкале ценностей места не находилось.
Однако про предпочтения Софроныча во внешнем виде я знал и поэтому на его семинарах с туристским прикидом «не выставлялся». Когда звучало моё имя с приглашением ответить, я, резче обычного, вставал и твёрдым шагом шёл к кафедре, даже пару раз пинал по пути чьи-то сумки, типа, не заметил, концентрируясь на подготовке к ответу. Подойдя к Софронычу, я резко поворачивал к нему голову, обдавая стальным взглядом, и пару раз давил на желваки. Прелюдия мне всегда удавалась – Софроныч в предвкушении нужного и по форме, и по содержанию ответа блаженно откидывался на спинку стула.
Я начинал: «В своей бессмертной работе (такой-то) Владимир Ильич (я никогда не называл одну фамилию «Ленин» – только тёплое, якобы идущее от сердца, имя-отчество) ещё глубже развил неоспоримо подтверждённую временем теорию (о том-то). Давая решительную отповедь оппортунистам и ренегатам, строящим свою линию на бредовых умозаключениях и совершенно извращенных толкованиях и представлениях о бурлящих революционных (или предреволюционных) событиях, неправильно интерпретирующим весь ход человеческой истории и извращающим саму логику общественно-исторического развития, фактически, предавая дело великой борьбы рабочего класса за своё освобождение, Владимир Ильич… То-то и то-то.
Вместе с этим своей классической работой (такой-то) Владимир Ильич заложил незыблемые основы дальнейшего развития теории (того-то), абсолютно верно объясняющей и доказывающей своё значение в правильном осмыслении происходящего, отражающей всю палитру и многогранность сложных и далеко неоднозначных, а потому неверно трактуемых меньшевиками и прочими ревизионистами насыщенных событий (таких-то). Эта, без сомнения, великая работа стала дальнейшим творческим развитием учения Маркса-Энгельса (о том-то), будучи привязанной к революционной действительности происходящих событий в России, как в самом слабом звене цепи капитализма, и являющейся революционным авангардом всего освободительного процесса уничтожения империалистического капитализма. Владимир Ильич ещё раз со всей убедительностью доказал, что…»
Не утомил, друзья? Я могу ещё долго в таком духе. Говорил я это, как и сейчас пишу, честное слово, из головы, для убедительности убрав левую руку с тетрадкой за спину, а правой рубя воздух. Произносил всё это не торопясь, сухо, чётко, твёрдо, достаточно громко, обдавая время от времени аудиторию и самого Софроныча горящим взглядом (девчонки в этот момент, говорят, любовались мной). Сам Михаил Николаевич в этот момент являл собой чувство «глубокого удовлетворения»: он разве что не урчал от удовольствия.
Но самое главное… Перечитайте ещё раз моё идеологически безупречное и умело исполненное «токование». По сути самой работы Ленина не сказано ни слова! А «отлично» у меня уже, считай, в кармане! Часто в тетрадке, спрятанной за спину, конспекта работы не было вообще, но у Софроныча ни разу (ни разу!) не появилось даже мысли проверить это, настолько я был убедителен!
Трудно ли мне было это делать? Отнюдь. Во-первых, я немножко артист по природе, во-вторых, с детства был напичкан этими фразами, звучавшими отовсюду. Да и в оконченной мною общеобразовательной казанской школе № 90, что на Танкодроме, три года уже успел поработать в школьном комитете комсомола, заведуя сектором печати. Ну, и, в-третьих, честно говоря, верил во всё это… Первый курс, первый семестр, знаете ли, идеологическая «девственность» пока не нарушена.
Кроме меня в группе мастерски «лить воду» по общественным дисциплинам умела Леночка Лихачёва. Она делала это в своём фирменном стиле. Однажды никто толком не был подготовлен. Оставалось же всего минут 5-10 до конца занятия, и девчонки просили её вызваться добровольно.
Ленок долго вставала, перемещая какие-то вещи со стола на стул, потом приняла свою любимую многозначительную позу (а ходила она тогда в микровельветках коричневого цвета), затем затиснула руку в карман обтягивающих бёдра брюк и стала отвечать. Не помню, кто был преподаватель, но точно – мужского пола. Сначала он слушал её с интересом: надо же, молодец, начала обстоятельно, издалека, вот-вот подойдёт к сути. Но минуты таяли, а Ленок не только не приближалась, а, скорее, отдалялась от темы. Препод начал выдавать своё нетерпение мимикой и жестами, но пока достаточно корректно. Минутой спустя, к ним добавились телесные движения, затем он её прервал, попросив отвечать по сути. Ленок флегматично, ничуть не смутившись, обдала его своим знаменитым томным взглядом и… продолжила «лить воду» по второму кругу. И тут прозвучал звонок! Ленок не раз повторяла свой трюк и на других занятиях.
В конце первого семестра произошло событие, которое имело колоссальное значение, как для страны и, в целом, будущего системы, так и моего личного мировосприятия: введение «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан. На следующий день после обнародования решения партии и правительства об интернациональной помощи братскому соседнему государству в строительстве новой жизни, торжественный Софроныч посвятил этому факту минут пятнадцать лекции, в нарушение темы. Он велеречиво поведал нам о том, что международный революционный процесс продолжается, что ещё одно государство, вставшее на некапиталистический, прогрессивный путь развития – тому подтверждение, и что Советский Союз просто обязан помочь в этом нашему южному соседу.
Как на это отреагировали мы, студенты, и вообще народ вокруг? Честно скажу – никак. Люди, насколько мне помнится, неопределённо пожимали плечами, мол, ввели войска – значит так и надо. Мы привыкли к тому, что наша страна постоянно кому-то помогала и в борьбе за свободу, и в строительстве «новой жизни» – видимо, очередь дошла и до Афганистана (такое хлёсткое и одновременно ёмкое по смыслу и символичности сокращение «Афган» появится немного позже). Но никто пока не догадывался, к каким последствиям это приведёт, и что совсем скоро на долгие десять лет слово «Афган» станет настоящей страшилкой для всех матерей, имеющих сыновей призывного возраста. Мне до сих пор стыдно вспоминать про один факт, но, как говорится, из песни слов не выкинешь. После завершения той лекции Софроныча мы с одним однокурсником-генетиком, два юных «комдолбака», многозначительно пожали друг другу руки.
И вот семестр завершился. Предстоял экзамен по первой общественной дисциплине. Но накануне произошёл обидный казус: я «завалил» экзамен по высшей математике, в экзаменационную ведомость поставили «неуд», но зачётную книжку всё же не испоганили, оставив возможность пересдачи после завершения сессии. Последним как раз и был экзамен по истории партии. Я начал дополнительно заниматься с одним математиком, готовясь к пересдаче, и пустил на самотёк подготовку к истории КПСС: базис, думаю, для её сдачи заложен основательный, выплыву как-нибудь, главное – пересдача математики.