− Такъ было мокро… соломы наваливали, чтобы не подмокало. Ротный оберегалъ: главное дѣло − не подмокайся, а то всѣ почки застудишь. Другiе застужались, и сейчасъ ноги пухнутъ… и никуда. Въ землянкѣ разъ спалъ… соломы подо мной было густо. Утромъ гляжу − будто я на перинѣ, вездѣ мнѣ мягко, а стѣны движутъ… А это натекло къ намъ съ горы, дождь былъ, − такъ съ соломой и подняло! Смѣрили потомъ − аришинъ! Смѣху бы-ло…

Ничѣмъ не попортило, только «толкнуло» его снарядомъ: совсѣмъ рядомъ ударило. А что было дальше − не помнилъ. Разсказывали потомъ товарищи, что взмыло его и шмякнуло оземь. Съ часъ лежалъ безъ понятiя, всё лицо и руки посѣкло пескомъ до крови, насилу отмыли; съ недѣлю не говорилъ отъ страха; и всё тошнило; два мѣсяца въ госпиталѣ лежалъ, а тамъ − отпустили на поправку.

− Крылушки и посѣкло. Топорикомъ ещё хорошо могу ну только задвохаюсь скоро. И подымать чего если… трудно. Ещё вотъ въ шеѣ иной ломить начинаетъ шибко, а то въ ноги, въ самые кончики сверлитъ-стрѣляетъ. А такъ, подѣлать чего… могу.

На бумажкѣ записалъ ему фельдшеръ въ госпиталѣ его болѣзнь. По-русски написалъ − «травматическiй ниврозъ въ достаточной степени», а подъ чертой поставилъ нотабенэ и написалъ по-латыни: «Tabes dorsalis», потомъ −? и въ скобкахъ: «мнѣнiе трёхъ врачей в противоположность двухъ, къ которымъ и присоединяюсь! Старшiй фельдшеръ. . . своднаго госпиталя Кораблёвъ».

Про свою болѣзнь Миронъ говоритъ мало, но бумажку носитъ при себѣ − на случай кому показать. Показывалъ учительницѣ − ничего не могла объяснить. Молодой батюшка сказалъ, что первое слово − травма − по-гречески значитъ «рана», а второе − вообще, нервная болѣзнь: ничего серьезнаго нѣтъ.

− Какая же у меня рана?! Нѣтъ ничего.

Какъ-будто, совѣстно: никакой раны нѣтъ, а выписали на поправку. Да и въ чайной стали поговаривать: докторовъ задарилъ, вотъ и пустили, а нашихъ, вонъ, и съ прострѣлами не пускаютъ. Собрался Миронъ сходить въ земскую больницу, да работа.

Говоритъ ещё не совсѣмъ твердо, чуть заикается, и это, видимо, его удивляетъ − что такое? И про нѣмца говоритъ часто, котораго пришлось заколоть.

− Такъ заверещалъ нехорошо… чисто на кошку наступилъ. Сейчасъ его голосъ слышу. У него штычокъ-то саблей да и подлинѣй, а я слёту, да въ самое это мѣсто, въ мягкое-то… Присягу принималъ… а подумать теперь − до сердца достаётъ. А то онъ бы меня, всё равно.

Нѣмца онъ видитъ, какъ живого. Некрасивый былъ нѣмецъ, крупнозубый, глаза навыкатѣ, губы растрепаны, вихрастый, безъ фуражки. Росту былъ необыкновеннаго, а можетъ, такъ показалось: снизу его кололъ.

− Только былъ хрипнулъ − «русъ-русъ!» − готовъ.

Разсказываетъ Миронъ безъ хвастовства и злобы, и какъ-то не вяжется, что этотъ мягкiй, застѣнчивый, голубоглазый мужикъ кого-то могъ заколоть. Это самый тихiй мужикъ въ селѣ. Должно быть, потому и называютъ его — Мироша. Онъ очень красивъ, моложавъ для тридцати лѣтъ, и тихая ласка смотритъ изъ его задумчивыхъ глазъ. Они у него голубинаго цвѣта, какъ часто бываетъ у свѣтло-русыхъ молодыхъ мужиковъ. Онъ средняго роста, складный, съ мягкой, какъ пушокъ, русой бородкой, съ пухлыми, добрыми губами. Да и весь онъ мягкiй и ласковый.

Такiе, какъ онъ, застѣнчивы, не любятъ ругаться, не задираются, когда выпьютъ, а ласково таращатъ телячьи глаза и мямлятъ, а когда приходятъ домой, скрытно пробираются въ уголокъ − проспаться. У него изба, какъ игрушка, новенькая, въ чудесной, затѣйливой рѣзьбѣ: года четыре, какъ выстроилъ, когда пришелъ изъ солдатъ. По бокамъ скворешники, тоже точёные, а на широкой рѣзьбѣ воротъ, на тычкѣ, жестяной пѣтушокъ-вертушка. Самая нарядная стройка въ селѣ, съ занавѣсочками изъ тюля, съ фуксiями и геранями, съ рѣзными коньками на облицовкѣ. Обдѣлывалъ онъ её любовно. И жизнь его началась любовно.

У него жена Даша, первая красавица въ округѣ, подъ стать ему, − свѣтло-русая, съ тонкими чертами лица, синеглазая, ласковая славянка. Когда она стоитъ въ церкви, въ бѣломъ платочкѣ, ясная, тихая и какая-то особенно чистая, и смотритъ къ иконостасу, − съ нея можно писать русскую Дѣву Марiю. Всѣмъ извѣстно, что въ неё былъ безнадежно влюблёнъ трактирщикъ съ полустанка, тотъ самый, который лихо кричалъ − по-бьёмъ! − когда катилъ въ городъ ставиться на войну. Съ нея хотѣлъ рисовать «картинку» студентъ изъ усадьбы, давалъ деньги, но она отказалась: мужъ на войнѣ, грѣшно. Прiѣхалъ съ войны Миронъ, а она опять отказалась: некогда, мужъ прiѣхалъ.

Прiятно смотрѣть, какъ они оба, Миронъ и Даша, идутъ къ обѣднѣ. На ней голубенькое платье и бѣлый платочекъ. Она несётъ годовалую Танюшу, которую называетъ − «ясная ты моя», а Миронъ, прибранный и тоже весь ясный, ведётъ за руку трехлѣтняго Ваню, въ башмачкахъ на пуговкахъ, съ голыми ножками, какъ водитъ своихъ внучатъ барыня изъ усадьбы, − въ плисовой курточкѣ съ кружевцами и въ красной жокейской кепкѣ.

Это совсѣмъ новая для Крестовъ семейка: такъ они чисты, ласковы, и такъ у нихъ чисто въ домѣ. На свѣтлыхъ стѣнахъ, которыя Даша каждую субботу выскрябываетъ съ мыломъ, развѣшены въ рамочкахъ «сухаревскiя» картинки, − Миронъ любитъ моря и горы, − красуется на полочкѣ будильникъ, который можетъ играть «По улицѣ мостовой», а въ ажурной рамочкѣ, Мироновой работы, за стёклышкомъ, − кабинетная фотографiя супруговъ, перваго года свадьбы. Въ шкапчикѣ, за стекломъ, голубыя чашки съ цвѣточками, много весёлаго цвѣтного стекла и никелированный самоваръ дынькой, изъ котораго они пьютъ по праздникамъ. Они любовно устраиваютъ хозяйство.

Исторiя ихъ любви трогательна.

− Добывалъ её себѣ, какъ Жаръ-Птицу! − говоритъ ихъ сосѣдъ, Семёнъ Орѣшкинъ.

Правда, Даша досталась Мирону недёшево. Придя изъ солдатъ, годовъ пять тому, работалъ Миронъ въ Остаповкѣ, вёрстъ за пятьдесятъ отъ Крестовъ. Тамъ-то и высмотрѣлъ свою Дашу, въ семьѣ старовѣра.

Высмотрѣлъ − и потерялъ сонъ. Валялся у старовѣра въ ногахъ, далъ зарокъ креститься двумя перстами, купилъ на ворота новый мѣдный восьмиконечный крестъ, даромъ перебралъ будущему тестю избу и дворъ − старикъ не сдавался. Тогда купилъ Миронъ и привёлъ старику во дворъ облюбованную старикомъ лошадь, отдалъ три четвертныхъ, − старикъ обѣщалъ подумать. Подарилъ старику валенки, шапку и теплыя рукавицы, а старовѣрскому начетчику новый кафтанъ на зайцѣ, и такими трудами заработалъ себѣ пригожую Дашу. Но и старикъ въ долгу не остался: пригналъ къ зятю стельную корову и тройку овецъ, а на свадьбѣ подарилъ дочери выигрышный билетъ въ хрустальной шкатулочкѣ.

− За купца отьдать думалъ… стоитъ она купца.

− Будемъ и мы людями! − сказалъ Миронъ.

Съ поста по Михайловъ день работалъ Миронъ въ Москвѣ, даже не прiѣзжалъ на покосъ, всё спѣшилъ сколотить тысячу и заторговать лѣсомъ на полустанкѣ. Даша ткала на станкѣ фитильныя ленты на фабрику, помогала сколачивать. Сколотили семьсотъ рублей, и уже послѣднее лѣто ходилъ Миронъ на заработки, когда началась война.

За годъ войны Миронъ переслалъ своей Дашѣ цѣлую пачку нѣжнѣйшихъ писемъ, которыя она бережно складывала въ хрустальную шкатулочку, къ выигрышному билету, а съ собой принёсъ варшавскую шёлковую косынку и германскую каску. Теперь она лежитъ у него на шкапчикѣ − знакъ побѣды. Теперь они опять вмѣстѣ, вмѣстѣ ходятъ къ обѣднѣ и снова живутъ надеждами. Дядя Степанъ называетъ ихъ «голубями» и завидуетъ, что у нихъ такъ хорошо вышло, а его Михайла, сапёръ, ещё воюетъ, наводитъ мосты подъ нѣмцевъ.

Ихъ жизнь будто налаживается. Въ Москву Мирону идти нельзя: и съ женой разставаться больно, и нѣтъ пержней силы, и въ отпускномъ билетѣ прописано, что отпущенъ на родину, на поправку. Но у него и въ округѣ много работы. Постукиваетъ теперь топорикомъ на волѣ. Поставилъ батюшкѣ новый палисадникъ, починилъ барынѣ лодки, подѣлалъ койки для земскаго лазарета. Шлютъ за нимъ отовсюду − только обирай деньги.

И онъ радъ шагать по округѣ. Доколачивать послѣднiя сотни; подымается съ солнцемъ и приходитъ домой въ темнотѣ. Они радостно ужинаютъ при свѣтѣ настольной лампочки-ночника, въ голубом Шарикѣ − послѣднiй подарокъ Дашѣ. Миронъ держитъ въ колѣняхъ Ваню и кормитъ съ ложки, заглядывая ему въ глаза и поглаживая свѣтлые кудерьки. Послѣ ужина онъ ещё ковыряетъ долотомъ липовое полѣно, мастеритъ Ванѣ «крейсеръ». Потомъ оба ещё сидятъ на рѣзномъ крылечкѣ, ласковые другъ къ другу, и шепчутся о хорошемъ, что будетъ, когда заторгуютъ лѣсомъ. Гадаютъ, кончится ли война къ году. И кажется имъ, что кончится. Онъ уже разсказалъ дядѣ Семёну, что Ванюшку, какъ подрастетъ, будетъ учить по торговой части, а то и на офицера, а Танюшку обучать разнымъ занятiямъ и «какъ, напримѣръ, дѣлать сыръ».