— Ну, — сказал он, — я бы сейчас немного поспал, а то завтра я буду ни на что не годен.

— Тебе придется писать, как проклятому, чтобы оплатить новый наряд Лейн.

— Она скупила весь магазин, — пробормотал Ларри, откатываясь от Джины и сворачиваясь калачиком.

Джина рассмеялась и, к удивлению Ларри, прижалась к нему. Обычно они спали в разных концах кровати.

Но ему это понравилось. Дыхание Джины приятно грело шею. Она прижалась грудью к его спине, ее согнутые колени касались его ягодиц. Волосы слегка щекотали плечи. Ее бедра были такими гладкими. Рука Джины нежно обняла его, ее пальцы скользнули по его животу.

— Что, дорогая? — спросил он.

Джина поцеловала его в спину.

— Умница мой. Я просто хочу быть поближе к тебе.

— Ну, тогда все в порядке.

— Спасибо.

— Тебе хорошо?

— Не знаю, — прошептала Джина. — Думаю, что да. А тебе?

— Я хотел бы, чтобы мы не ходили туда сегодня днем.

— Я-тоже. Никогда не видела ничего ужаснее. — Она покрепче прижалась к нему. — С другой стороны, тебе же нужен новый материал для книг.

— Я бы обошелся и без такого материала.

— Реальность слишком груба для тебя, так ведь? — поддразнила она его.

— Действительно.

— Твои поклонники были бы разочарованы, если бы узнали когда — нибудь, какой ты неженка. Ужасный Лоуренс Данбер, мастер кровавых сцен — трусишка.

— Трусишка, да? Ты слишком много общаешься с Питом.

Джина снова рассмеялась:

— Давай спать, мой герой.

— Счастливой поездки, — пожелал папа и шлепнул Лейн по портфелю, когда она выходила из дверей.

Лейн состроила ему рожицу.

— Передай привет Рою и Дейлу, — прибавил он.

— Ты — сама любезность, — сказала Лейн и, отвернувшись, заспешила к машине. Ее красный «мустанг» сиял в утреннем свете. Она обошла машину и остановилась у водительского места, чувствуя себя свеженькой и неотразимой в новой одежде — футболке в розовый и голубой горошек и в голубом хлопчатобумажном костюме, — джемпер с воротником — галстуком, отделанный белой тесьмой, с узором из голубых цветов на груди, по талии и по подолу юбки; и в белых сапожках с бахромой.

Папа всегда подшучивал над ее манерой одеваться. Но она считала, что в этом наряде смахивает на ковбоя.

На горячую, крутую девочку — ковбоя, так она думала о себе, садясь в машину.

По крайней мере, отец не сделал ей замечания по поводу длины ее юбки. Опускаясь на сиденье, она ощутила обивку почти всей длиной ноги. Разогревая мотор, она склонилась к рулю и посмотрела вниз. Юбка была достаточно короткой.

Сексуально, но в пределах.

Особенно ей нравился отделанный тесьмой подол, то, как ее зубчатый край ложился оборками на бедра.

«Джим с ума сойдет, увидев меня в таком наряде».

Как будто в этом ему надо было помогать.

Тихонько посмеиваясь, немножко подрагивая от предчувствия фурора, который произведет ее появление в школе в такой чудесный день в таком потрясном виде, Лейн выехала на дорогу. Она включила радио на волне «86,9, все лучшее по стране 24 часа в сутки». В эфире был Энди Трэвис. Она сделала звук погромче и выставила локоть в окно, на теплый ветерок.

Боже, как хорошо.

Даже страшно, до чего хорошо.

Лейн прислонилась к дверце, тряхнула головой и почувствовала, как ветер обдувает ее лицо и треплет волосы.

Подумать только, как она переживала, уезжая из Лос-Анджелеса. Наверное, она рехнулась, не желая покидать ту паршивую квартирку, тот город с душным воздухом и землетрясениями. Правда, она там выросла. Она привыкла к тому городу. Она знала, что будет скучать по друзьям, по пляжу, по Диснейленду. Хотя тут было гораздо лучше. Она завела новые знакомства, полюбила реку, а чистые открытые пространства дарили ей постоянное ощущение свободы, сулили каждый день новые радости.

Но самым лучшим, как ей казалось, было избавление от этого проклятого страха. В Лос-Анджелесе опасаться приходилось всего. Город кишел насильниками и убийцами. Ни дня не проходило, чтобы в теленовостях не передавали эти ужасные, кровожадные истории, так что из дому было страшно выйти. Детей похищали. Их тела находили через несколько дней обнаженными и изувеченными, со следами насилия. И не только дети исчезали. Тоже самое случалось и с подростками, даже со взрослыми людьми. Если вас не похитили и не изувечили, то вас запросто могли подстрелить в ресторане, кино, магазине. Да и стены дома не гарантировали безопасности. Было достаточно подонков, разъезжающих по городу и паливших просто так по окнам домов и коттеджей.

Нигде нельзя было уберечься.

Лейн погрустнела, припомнив резкие щелчки выстрелов той страшной ночью. Они сидели тогда дома, на первом этаже, сидели рядышком на диване и смотрели очередную серию «Далласа». У Лейн в руке был пакетик с воздушной кукурузой. По одну сторону от нее сидела мама, а по другую — папа. От первого же выстрела Лейн подскочила так, что пакетик выпал из ее руки, и кукуруза рассыпалась по всей комнате. Потом в ночи раздался такой грохот, будто строчили из пулемета. Мама завизжала. Папа закричал:

— Ложись! — и, не дав Лейн ни секунды опомниться, тут же схватил ее за шею и согнул почти пополам, валя на пол.

Лейн ударилась при этом головой о край кофейного столика. Она всхлипнула, схватилась руками за голову и сжалась в комок, чтобы не оглохнуть от грохота. Потом у нее долго звенело в ушах. Перестрелка прекратилась. А папа все еще держал ее руками за шею.

— Джина! — позвал он высоким срывающимся голосом. — Джина!

Это была ужасная минута. Наконец-то мама отозвалась.

— Все уже кончено?

Они поднялись.

Потом послышался вой сирены и громкий шум пропеллеров полицейского вертолета над головой. Шторы осветились красно — голубыми всполохами. Папа подкрался к окну и выглянул наружу.

— Боже правый, — удивленно произнес он, — да тут целая дюжина полицейских машин.

Выяснилось, что стреляли в семью негров, живших в двухквартирном доме напротив. Родители и трое из их детей были расстреляны. Уцелел лишь грудной младенец.

Лейн была не знакома с этой семьей. Это тоже было характерно для Лос-Анджелеса, то, что соседи не знали друг друга. Но сам факт, что расстреляли кого-то из соседей, был чудовищным.

Слишком уж это близко.

Папа припомнил, как несколько лет назад одну семью расстреляли по ошибке. Это было ужасно. Убийцы, перепутав двери, ворвались не в ту квартиру.

Не успели разъехаться полицейские, как папа сказал: — Мы уезжаем отсюда.

Через две недели после этого они уже были на пути в Мюлехед-Бенд.

Они отдыхали в этом городке за месяц до кровавых событий. Сутки они прожили в отеле, а потом перебрались в плавучий дом на реке. Место им понравилось, воспоминания об этом еще были свежи, и оно казалось подходящим убежищем от сумасшедшей, переполненной бандитами, жизни в Лос-Анджелесе.

Случалось, правда, что в этих местах с ума сводили ветры и жара. Следовало опасаться скорпионов, ядовитых пауков черная вдова и некоторых змей. Но зато почти не было шансов заполучить пулю в голову или быть похищенной бандитами.

Лос-Анджелес казался Лейн тюрьмой, из которой они благополучно выбрались. Свобода была восхитительна.

Лейн свернула на гравийную стоянку у дома Бетти, посигналила. Бетти жила в передвижном доме, как большинство в Мюлехед-Бенд. Дом был крепко посажен на фундамент. К нему были пристроены веранда и еще одна спальня. Снаружи дом выглядел как обычный дом, хотя внутри был тесноват и узковат.

Бетти тяжело спустилась с веранды, будто была не в силах нести свой вес, — весьма значительный. Она с трудом подняла голову и кивнула в знак приветствия.

Перегнувшись через пассажирское место, Лейн открыла ей дверцу. Бетти кинула портфель на заднее сиденье. Ткань ее коричневой блузки уже потемнела под мышками от пота. Бетти села, слегка накренив машину. Она так хлопнула дверцей, что Лейн вздрогнула.