— А не то ты дашь мне в глаз?

— Убедишься сам сейчас.

— Нет… Ты шутишь?

Они захихикали. Вдруг зазвонил телефон Рука. Взглянув на экран, он сделал изумленное лицо.

— Я поговорю, а ты пока собирайся. — Он направился к двери в коридор, и Никки услышала: — Боже мой! Неужели это Там Швайда, чешская девушка, которая обожает преувеличения?

Рук повез Никки в «Булей» в Трайбеке, по-прежнему славившийся отменной кухней в городе, полном эксклюзивных ресторанов. Когда они входили, Никки позвонили Тараканы, вынудив задержаться на несколько минут в вестибюле. Это было не самое худшее место для ожидания в окружении ароматных свежих яблок, которые заполняли полки, украшающие стены.

Пока они заказывали напитки и выбирали хлеб, Никки сообщила Руку последние новости о деле Графа, а также рассказала о своих проблемах с капитаном Монтрозом. Она не стала упоминать об участии капитана в расследовании дела Хаддлстона, поскольку сама еще не понимала, что это означает. К тому же они находились в общественном месте. Конечно, они занимали отдельную кабинку, однако никогда не знаешь, кто сидит с другой стороны. Рук слушал внимательно, и Никки наслаждалась, видя, как он подавляет страстное желание немедленно озвучить парочку сумасбродных теорий, подсказываемых писательским воображением, а отнюдь не реальными фактами. Однако он все-таки перебил Никки, когда она сказала, что Таррелл и Каньеро только что покинули штаб организации «Justicia a Guarda».

— Это воинствующие марксисты, — заявил он. — Отнюдь не ваши белые и пушистые демонстранты, распевающие гимны. Среди них есть бывшие колумбийские повстанцы из ФАРК,[50] которые гораздо более уютно чувствуют себя с автоматом в руках, нежели с транспарантом над головой.

— Нужно будет с этим разобраться. — Хит вытащила блокнот. — В штабе Тараканам рассказали, что отец Граф был убежденным сторонником их дела и что они скорбят о нем. Несмотря на то что утром в день убийства один из лидеров вышвырнул его вон — священник явился на совещание нетрезвым. — Она поразмыслила о связях Графа с вооруженными повстанцами. — Они склонны к насилию? Я имею в виду здесь, в Нью-Йорке?

— Думаю, не больше чем… скажем, ИРА до Белфастского соглашения.[51] — Он оторвал кусочек хлеба с изюмом. — Я хорошо их помню потому, что лично видел, как им в Колумбию доставляли автоматы и гранатометы.

— Рук, ты был в Колумбии?

— Я бы рассказал тебе, поинтересуйся ты тем, как я провел последний месяц. — Он притворился, что вытирает салфеткой слезу. Затем задумался. — Ты знаешь, кто такой Фаустино Велес Аранго?

— Конечно, это писатель-диссидент, ныне скрывающийся.

— «Justicia a Guarda» — это именно те ребята, которые организовали небольшую армию, прошлой осенью вломились в политическую тюрьму, где сидел Аранго, и похитили его. Если твой священник водился с этими людьми, я бы на твоем месте присмотрелся к ним повнимательнее.

Никки допила свой коктейль.

— Ты испортил мне настроение, Рук. Я думала, что мы хотя бы один вечер проведем без безумной теории, основанной на твоих домыслах.

Пока они шли к нему домой, на улице немного потеплело, падал мокрый снег. Полицейская машина, следовавшая за ними, подъехала к тротуару, Цербер опустил стекло:

— Вы точно не хотите, чтобы я подбросил вас до дома?

Никки поблагодарила его и отказалась. Она могла принять от капитана охрану, но не шофера.

Она открыла бутылку вина, пока Рук включал телевизор и искал одиннадцатичасовые новости. Журналист, который вел прямой репортаж с места взрыва люка в Ист-Виллидж, произнес:

— Мокрый снег смыл с асфальта много соли, соль разъела распределительную коробку, что и привело к взрыву.

— И крошечного паучка[52] разнесло на миллиард мелких кусочков, — договорил Рук. Никки протянула ему бокал и выключила телевизор, когда на экране появились кадры с места стрельбы в Бруклин-Хайтс. — Поверить не могу: ты не хочешь на себя посмотреть? А знаешь, на что готовы некоторые люди ради того, чтобы попасть в новости?

— Я жила с этим целый день, — ответила она, сбрасывая туфли. — Не хватало еще смотреть на это вечером.

Он раскрыл объятия, и Никки устроилась на груди Рука, уткнувшись носом в его шею и вдыхая его запах.

— Что ты собираешься делать с Монтрозом?

— Чтоб мне провалиться, если бы я знала. — Она выпрямилась, скрестив ноги, отпила глоток вина и положила руку ему на бедро. — Он совершенно не похож на прежнего Монтроза. Говорит такие вещи и таким тоном — просто ужасно. Обыскал дом священника, ставит мне палки в колеса.

— А может, ты все прекрасно понимаешь, но боишься себе в этом признаться?

Она кивнула, но скорее собственным мыслям, чем его словам, и ответила:

— Я думала, что знаю его.

— Не в этом дело. Ты ему доверяешь? Вот что важно. — Он сделал глоток и, не дождавшись ответа, продолжил: — Помнишь, что я говорил вчера вечером? Другого человека никогда нельзя узнать до конца. Я имею в виду — по-настоящему. Вот, например, разве я знаю тебя? И насколько хорошо знаешь меня ты?

Ей почему-то вспомнилась Там Швайда, чешская девушка, обожающая преувеличения. Уже не в первый раз.

— Ну, хорошо. Наверное, нельзя знать о другом человеке абсолютно все. Нет, вряд ли это возможно.

— Вот ты, например, коп. Ты могла бы меня допросить.

Она рассмеялась:

— Тебе этого хочется, Рук? Чтобы я тебя допросила с пристрастием? Может, применить резиновую дубинку?

Он вскочил на ноги.

— Сиди здесь. Ты подала мне одну мысль.

Он направился в противоположный конец комнаты, в уголок, служивший библиотекой. Из-за книжных полок до Хит донеслось щелканье клавиатуры и шипение принтера. Рук вернулся, держа в руках несколько печатных страниц.

— Ты читаешь «Vanity Fair»?

— Ага. В основном разглядываю рекламу.

— Каждый месяц они помещают в конце интервью со знаменитостью, которой нужно ответить на стандартный список вопросов. Они называют это «Интервью по Прусту». Редакция взяла за основу салонную игру, популярную во времена Марселя Пруста; тогда в нее играли для того, чтобы гости на вечере смогли лучше узнать друг друга. По-моему, это было еще до выхода «Dance Dance Revolution».[53] Пруст ее не изобрел, просто он был самым известным игроком. Вот версия, которая гуляет в Интернете. — Он с хитрым видом помахал своими бумажками. — Сыграем?

— Не уверена, что мне этого хочется. Что там за вопросы?

— Нескромные, Никки Хит. Позволяющие увидеть твое истинное лицо. — Она потянулась к бумагам, но он отдернул руку. — Подсматривать нельзя.

— А что, если мне не захочется отвечать на какой-то вопрос? — спросила Никки.

— Хм. — Он постучал себя по подбородку скрученными в трубку бумагами. — Тогда вот что. Можешь пропустить один вопрос, если взамен… снимешь один предмет одежды.

— Ты шутишь! Как в покере на раздевание, что ли?

— Даже лучше. У нас будет «Пруст на раздевание»!

Она поразмыслила над его предложением и ответила:

— Тогда снимай ботинки, Рук. Если будем играть, то начинать надо на равных.

— Отлично, поехали. — Он разгладил листы на коленях и прочитал первый вопрос: — Кто ваш любимый писатель или писатели?

Никки выдохнула с облегчением и задумалась, нахмурив лоб. Рук подначивал ее:

— Сначала снимешь блузку. Не хочу нагнетать обстановку.

— Назову двоих. Джейн Остин и Харпер Ли. — И она продолжила: — Ты тоже должен ответить.

— Конечно, никаких проблем. У меня — некий Чарльз Диккенс; ну, и добавим еще доктора Хантера С. Томпсона.[54] — Он вернулся к своим страничкам. — Назовите своего любимого литературного героя.

Хит подумала и пожала плечами: