И всё ей хаханьки да шуточки,

да слов дрожащее драже.

Она и вышла на минуточку,

а ты соскучился уже:

«Не поскользнись на мокром кафеле!»

Ты муравей. Не Иствуд Клинт.

Но полотенце, хрустнув вафельно,

её коленки оголит.

Она влетит из ванной в комнату

в футболке задом наперёд.

Свои распахивая омуты,

она ресницами взмахнёт.

И глаз её крылатой грозности

не ловит фотоаппарат…

Сидишь и думаешь, что поздно всё.

Хотя могло бы быть пора.

24 сентября 2008

Весь день – какие-то потёмки,

в которых трудно видеть цель.

От Курского до Самотёки

стоят машины на кольце,

стоят, погуживают робко.

Конечно, пробка. Как всегда.

А в небе вытащили пробку:

на город хлынула вода,

а после вылили чернила

и стали белым штриховать.

Дорога скользкая, как мыло.

Сейчас бы чаю да в кровать.

Но я, в ознобе, как при гриппе,

меж луж торю себе тропу.

А небо сыпет, сыпет, сыпет

свою колючую крупу.

Я в магазин. Не всё ж на рынке

стяжать одежду нам и корм.

И вот в примерочной кабинке

стою брезгливо босиком.

И в это время в сумке где-то

писк смс. Пиши, мой счасть!

Про всё забыв, полуодета,

тебе бросаюсь отвечать…

Упаковав свои покупки,

не применив глагол «люблю»

(с трудом!) в ответе, выйду. Хрупкий

ледок и сумеречный люд.

Стоят застывшие машины

покорным стадом на кольце.

Ко мне кидается мужчина

с нездешней бледностью в лице:

«Сестра! Вчера освободился.

Подай!»

А снег устал и лёг…

С бездомным чувствуя единство,

послушно лезу в кошелёк…

26 ноября 2008

Он избегает касаться моей головы,

Он почему-то считает: касаться – опасно,

ибо приводит к потере контроля и разума,

ведь в голове моей Андерсен, Гримм, свинопасы,

принцы, принцессы и много безумно-заразного.

Лучше держаться подальше и даже на «вы».

Шапку сняла. Не расчёт, не намёк, не призыв.

Жарко и всё. Это примем в порядке рабочем.

Он засмеялся – негромко, почти что без голоса,

и объяснил: «Ты была аккуратным грибочком

в шапке. Секунда – и вдруг развеваются волосы!»

Якобы это смешно и похоже на взрыв.

Ну, и естественно, чтоб не взорвать пол-Москвы,

он избегает касаться моей головы.

20 января 2009

Человек состоит из воды

(в основном это, видимо, слёзы).

Человек состоит из беды

и старательно выбранной позы.

Человек состоит из среды.

Просто рвётся среда в человека!

Человек состоит из «воды»,

заполняясь до самого верха.

Человек состоит из сумы,

из тюрьмы, из мурашек по коже.

Человек состоит из зимы.

Без зимы он, конечно, не может,

ведь вода – это сжиженный снег.

По снегам, не сбиваясь со следа,

всё бредёт и бредёт человек,

состоящий из солнца и лета.

Человек состоит из аптек,

где от боли дают Алка-Зельтцер,

да из слов, что другой человек

говорил ему в самое сердце.

23 января 2009

Пробка. Маршрутка. Глаза закрываются сами.

Кто я? Лиса. Я к тебе пробиралась лесами.

Ходят бока ходуном, не хватает дыханья.

Кто я? Неровная строчка на шелковой ткани.

Я добегу до тебя и замру в полушаге.

Кто я? Неровная строчка на белой бумаге,

Строчка о том, как лиса пробиралась лесами,

как засыпала в маршрутке, а номер был занят.

Я закрываю глаза, в них врывается небо.

Где бы нам всё-таки встретиться, встретиться где бы?

В этих лесах ничего не случается поздно.

Над головой, не смыкаясь, качаются сосны.

21 октября 2009

Это время воды. Мы как рыбы в воде. Мы как рыбы

в нашем городе утренних зорь, но не Парамарибо.

Мы и тут себя можем вести, словно мы в Суринаме:

ты мне даришь цветы, я хожу по сугробам в панаме.

Это город воды, снова выпавшей нам в виде снега.

Потолки «Маяковской» когда-то оформил Дейнека,

и на них самолёты, небесная высь, парашюты,

апельсины растут… Вверх посмотришь – и сразу не жутко –

даже если у граждан в подземке – подводные лица…

Это память воды. Я могу через край перелиться,

через край твоих рук. Я живая вода, я живая,

я, как краны с водой, нам с тобой Суринам открываю.

Пусть крещенский мороз защитит нас от нового гриппа…

В Суринаме тепло. Там живёт суринамская пипа.

Каждый, в общем-то, сам есть кузнец персонального рая.

Это соло воды. Видишь, всеми цветами играет?

Так играю и я – тоже всеми твоими цветами.

А ещё я могу, если хочешь, сыграть на тамтаме

или сотней мозаик раскрасить всё небо над нами.

Это время воды. Это дождь, это душ в Суринаме.

22 января 2010

Она отложила вязание.

Она уронила клубок

в то время, как где-то в Рязани

нас свёл передумавший Бог.

Она – это мама, конечно.

У мам на такое чутьё.

А нас лихорадила нежность –

мы длили и длили её…

Твоя это мама, наверно.

Моя не умеет вязать…

Мы были как два пионера,

открывших друг другу глаза

в Рязани, а может, в Казани,

где быть мы никак не могли,

но всё-таки вдруг оказались,

на краешке круглой Земли.

И даже не думала мама,

в каких ты сейчас городах,

но точно уже понимала –

всё стало не так, как всегда.

И женщину рядом с тобою

сумела увидеть она

и что-то такое, такое,

что шло на тебя, как волна.

А раньше ведь не было женщин…

Взглянула, закрыта ли дверь,

и стала вязать тебе джемпер,

поскольку – ну что уж теперь?

4 февраля 2010

На острове всё время дует ветер.

Нет, нет, не так. Попробуй объясни…

Под пенье соловьёв осоловейте,

влюбитесь в одинокие огни

неспящих окон – там, в соседнем доме,

когда тоска, и дело к четырём

часам утра, и кажется, что кроме

тоски, ты ничего здесь не обрёл –

на острове, оторванном от суши…

Представьте юность, холод, неуют,

и нет ещё мужей, объевших груши,