«Папа! Как ты не понимаешь! Ты должен помочь Арнольду!»

Доктор киноведения удивился. Повернулся к большой Аги, то есть к матери малютки Аги:

«Ты думаешь, я действительно должен помочь Арнольду?»

Большая Аги взглянула на небо:

«Сейчас пойдет дождь».

Унылый, обвиняющий взгляд. («Будет гроза. Заманили меня в лес, зная, что будет гроза. Ловко придумано!»)

«Аги, дорогая!»

Но дождь уже шел. Злые, колючие, пронизывающие капли. С хвойных деревьев сыпались иголки…

Росита Омлетас задумчиво повторила:

— Иголки.

— Иголки с хвойных деревьев. И с неба падали иголки. Мелкие, злые, колючие иглы. Они сыпались на лицо большой Аги, а у нее зубы стучали от страха. Сейчас она сама казалась сырым деревом, мокнущим в лесу. Вдруг она встряхнулась и, спотыкаясь, ничего не видя, бросилась бежать.

«Аги, дорогая!»

Доктор киноведения помчался за ней. На бегу кричал о каком–то методе. Нужно сначала разработать метод, нельзя бежать по лесу просто так.

У большой Аги не было никакого желания разрабатывать метод. Она быстро скрылась из виду. И мы тоже побежали. Малютка Аги поскользнулась на мокрых корнях. Отец схватил ее за руку.

«Лучше смотри себе под ноги!»

«А ты лучше не читал бы лекций!»

«Я и сам чуть носом не шлепнулся».

(«О господи! — подумала Росита Омлетас. — Ведь у него и носа–то нет. А может, тогда еще был?»)

— Как мы бежали! Мчались от одного дерева к другому. Словно играли в какие–то жуткие салки. А этот дождь в лесу! Не захвати он нас, все сложилось бы иначе. Но дождь нас захватил. Ужасно!..

Проникающий из сада солнечный свет прорезал комнату. Стол с остатками завтрака осиротел. Пузатая сахарница из белого прозрачного фарфора. Соковыжималка с выжатым лимоном. Мед в пластмассовой бутылке в форме медведя. Голова у Мишки вдавлена, и он едва держится на ногах, да и меда в нем осталось совсем на донышке. В отчаянии Мишка прислонился к хлебной корзинке. Знает, что, если шлепнется носом, никто его не подымет.

Чиму зябко поежилась:

— Дождик.

— Что ты выдумываешь?

— Я принесу зонтик.

— Ну уж нет, довольно твоих штучек! Ты куда?

Чиму выскочила в переднюю. И влетела обратно с раскрытым голубым зонтом. Подняла его над матерью:

— Ты насморк схватишь!

— Сейчас же сложи зонтик!

— Если ты промокнешь, то сразу получишь насморк. Стоит на тебя капле упасть, и ты уже чихаешь.

Мать смотрела на нее ничего не выражающим взором. Вполне вероятно, что она вместе с зонтом хотела бы сложить и Чиму. Однако она даже не пошевелилась. Игла для сшивания мешков сама засновала в ее руке, продолжая колдовать над Арнольдом.

Чиму застыла возле матери, держа над ней зонт. Мило улыбаясь, шепнула:

— Обо мне не беспокойся, мама! Меня дождь не пугает! Мать что–то пробормотала в ответ. Еще раз взглянула на Чиму. Потом снова склонилась над шитьем, смирившись с раскрытым над ней зонтиком.

А Арнольд все бубнил свое:

— Не знаю, право, как мы добрались до кафе. Если, конечно, этот хлев можно так назвать. Во всяком случае, раньше там определенно был хлев. Насквозь промокшие, мы прислонились к стене, потому что сесть… Насквозь промокшие, мы стояли в промокшей насквозь толпе. Столиков мы даже не увидели. Может, их там и не было. Кто–то из толпы отважился было пройти в середину зала. Но, сделав несколько шагов, поспешил обратно. Я не смел поднять глаза на большую Аги. И доктор киноведения не осмеливался на нее взглянуть.

Да, кафе было не люкс, но ведь и мы не были шикарными посетителями. Иногда откуда–то возникал официант с подносом, облаченный в грязную куртку. Человек пять бросались к нему:

«Вы обещали мне столик!»

«Знаете, с каких пор я жду?!»

«Вон те пришли позже, а уже десерт заканчивают!»

«Когда я получу стол?!»

Маленькая Аги коснулась руки отца:

«Кажется, мне нужно выйти».

«Только этого не хватало!»

«Тебе не нужно идти со мной, папа. Я сама найду. И вообще я не одна, а с Арнольдом».

Чиму сложила зонт.

— Кажется, мне нужно выйти.

— Почему ты объявляешь об этом? Да еще так торжественно?

Чиму покачала зонтом. Она не двигалась с места. Следила, как прилежно, то взлетая, то опускаясь, сновала игла.

— Две обшарпанные желтые двери в конце коридора. На одной — кудрявая голова мальчика, на другой — девочки. Их можно спутать. Но Аги не перепутала и открыла дверь в…

— Арнольд, прошу вас, избавьте меня от этих подробностей!

(«Нет, — подумала Росита Омлетас, — я вовсе не обязана все выслушивать».)

— Опустим детали.

— Я так и собирался сделать. — Голос Арнольда звучал обиженно. — Я только хотел сказать, что ждал ее в умывальнике, склонившись над краном. Раковина была грязная, потрескавшаяся. Один кран вообще не работал, а другой нельзя было закрыть. Из него уныло сочилась вода. Я даже подумать не мог о том, чтобы вымыть руки.

(«Мне кажется, мытье рук не его хобби! — размышляла Росита Омлетас. — Как взглянешь на эти руки… И пальца вроде одного не хватает».)

— Мылом там даже и не пахло. Полотенце… К нему притронуться было нельзя. А зеркало такое мутное, что и лица не различишь.

(«Господи, какого лица?! Или тогда у него еще было лицо?»)

— Оконное стекло было таким же мутным, как зеркало. Да у меня и не было особого желания выглядывать из окна. Дождь все лил. Капли стекали по оконному стеклу. Во дворе смутно виднелись перевернутые садовые стулья.

Мрачное место. Скорее бы вышла Аги! Но вот она и рядом. Крутит краны.

«Безнадежно!»

Аги подержала пальцы под унылой тонкой струйкой воды. Обрызгала меня.

«Получай и ты! А теперь пойдем. Наверное, папа уже нашел столик».

Только мы собрались выйти из туалета, как вдруг послышались звоночки. Трамвайные звонки.

Росита Омлетас изумилась:

— Трамвай? В саду летнего кафе?

Чиму наклонилась к Арнольду.

— Странно, это все же странно.

— Ты что бормочешь? — спросила мама.

Чиму не ответила. Ожидая продолжения, она склонилась над Арнольдом.

Арнольд с кроткой, снисходительной улыбкой:

— Да, действительно немного странно. Как я уже сказал, мы услышали звон трамвая. Но это звонил не кто иной, как Дюри Бенда. Этот толстый мальчишка вбил себе в голову, что он сорок четвертый трамвай. Когда он приходил к нам в гости, то садился на стул и звенел. Звенел и дзинькал. Вообще–то он был тихий мальчик. Любил сандвичи с печеночным паштетом.

«Надо заправиться, — говорил он при виде еды. — Набрать горючего».

Когда у него бывало хорошее настроение, он спрашивал:

«Не поедешь со мной, Арнольд? Я отвезу тебя на конечную остановку. У меня теперь есть новая конечная остановка. Там так хорошо!»

Рассказывали, что у него был специальный маршрут из школы домой. Иногда он менял его, если вдруг движение на улицах ограничивали или вводили объезд. А раньше он был автобусом.

— Автобусом? — прошептала Росита Омлетас.

— Папа был когда–нибудь автобусом? — спросила Чиму у матери.

— Папа — автобусом?!

— Этот Дюри Бенда был уверен, что когда–нибудь снова станет автобусом, синим автобусом с белым верхом, и его долго, очень долго будут ждать на остановках. Но ждать его будут не напрасно. Каждый сможет спокойно сесть в него. И никто его не отправит раньше времени.

Дюри Бенда, бывший автобус, надеявшийся со временем снова им стать, а ныне сорок четвертый трамвай, стоял под дождем на дворе и звенел.

Аги стряхнула с пальцев капли воды.

«Сорок четвертый! Сорок четвертый пришел!»

И выбежала из туалета.

Наступила пауза. Немного погодя Росита Омлетас осмелилась:

— И она села в автобус… то есть трамвай?

Тут раздался стук упавшей шторки из деревянных реек. И послышался резкий трескучий голос: