Стоило рисковать! Три тысячи долларов... це­лое состояние. Даже в Южной Корее платили меньше.

Летчики понравились Скелтону. Для подобной работы нужны именно такие: сдержанные, мол­чаливые, неуклюжие с виду. В них чувствуется скрытая сила и выдержка. Скелтон считал себя неплохим психологом. Внешний осмотр Олбрайта и Джекобса вполне удовлетворил его.

— Ну что ж, ребята, хранит вас бог,— сказал он на прощание.

Так Олбрайт и Джекобс очутились на льдине, которая отныне носила название «Арктика-1».

Все складывалось как нельзя лучше. Погода отличная. База расположена в самом центре льдины. В этот пустынный район вряд ли кто за­глянет в те три дня, которые они будут нахо­диться здесь.

Олбрайт и Джекобс со скучающим видом на­блюдали за действиями специальной команды, которая хлопотала возле готового к пуску аэро­стата. Огромный белый шар, напоминающий мыльный пузырь, слегка покачивался под дуно­вением ветра. Техник в последний раз проверял приборы.

—   Он долго копается,— сказал Олбрайт.— Пора рубить канат.

—   Скелтон хорошо платит,— отозвался Дже­кобс, по-видимому занятый своими мыслями.— Черт возьми! Еще два таких рейса, и мы обес­печенные люди, Джонни. Можно будет отложить кое-что на черный день. У меня старенькая мать, Джонни, и сестра Кэт. Понимаешь?.. Знаешь, я в детстве мечтал стать священником, таким, как наш сельский Уорфильд, а стал летчиком. Иро­ния судьбы.

Олбрайт смял недокуренную сигарету, швыр­нул ее в снег и плюнул:

—   Чепуха! Три тысячи — чепуха. Все чепуха! Возьмем девчонок из дансинг-холла, пригласим Ральфа, Эда, Эринга и майора Кука. Ты мечта­тель, Мак. А я уже освободился от этого. Еще там, в Корее. Видишь эти ложные солнца? Ты любишь сравнения и всякие высокопарности. Так вот. Наше богатство запоминает мне эти лож­ные солнца. Они вроде светят, а толку от них ни­какого. Я мечтал разбогатеть в Корее. А что из этого вышло? Два месяца валялся в госпитале. Ну, а остальное сам знаешь. Я залез по уши в долги к этому проклятому Куку. Он зажал меня в кулак, и не только меня одного. Сущий дьявол!

—   Майор Кук деловой человек,— мягко заме­тил Джекобс.— Все берут у него взаймы под не­высокий процент.

—   Невысокий процент! — взъярился Ол­брайт.— Тридцать процентов! С меня он лупит тридцать процентов. Мелкая дрянь, ростовщик, шкурник! Я задушил бы его вот этими руками!

—   Нужно меньше пить,— назидательно сказал Джекобс.

— Я напиваюсь только по большим праздникам.

—   Все пьют. Пьют и развратничают. А чем я хуже других? Здесь иначе нельзя. Околеешь с тоски. Думаешь, Кастнер пустил себе пулю в лоб от хорошей жизни?

Олбрайт не на шутку разволновался. Он был злопамятен, как слон, и сейчас припоминал все обиды, которые нанес ему майор Кук. По его мнению, майор Кук был изрядной сволочью, под­халимом и карьеристом, низкопробной дрянью,

с

Джекобс безропотно выслушивал этот поток ругани. Он привык к необузданному нраву сво­его товарища.

Внезапно Олбрайт застыл с раскрытым ртом. Джекобс проследил за его взглядом и вздрогнул: в небе появилась темная точка. Вначале оба не могли разобрать, что это такое. Затем Олбрайт уверенно сказал:

—   Вертолет! Направляется сюда,— и дико за­орал:— Рубите канат, олухи! Вертолет русских?

Гигантская стрекоза ярко-красного цвета сде­лала круг над льдиной и скрылась в юго-восточ­ном направлении. Аэростат, освобожденный от каната, взмыл в небо и скоро исчез из поля зре­ния.

—  Через несколько минут здесь будут истре­бители,— как можно спокойнее произнес Ол­брайт.— Пора сматываться. По самолетам!

—   А как же оборудование? — спросил техник.

—   Всю эту требуху придется оставить. У нас нет времени...

Олбрайт был прав. Следовало поторапливать­ся. Он первым уселся на свое место и стал ждать, когда поднимется в воздух самолет Джекобса.

Но Джекобс почему-то мешкал. В конце концов Олбрайт не выдержал и с руганью выскочил на лед. Перед ним стоял растерянный Джекобс.

—   Что случилось?

—   Не заводится. Не понимаю, что могло про­изойти.

—  Болван! Я не могу больше ждать тебя... Выпутывайся как знаешь.

Олбрайт решительно повернулся к своему са­молету. Но Джекобс схватил его за руку, захны­кал:

—  Джонни! Ты не бросишь меня, Джонни. Ты не имеешь права этого делать. Они схватят меня...

Олбрайт смягчился:

—   Ладно. Живо в мой самолет!

Когда «большой охотник» лег на заданный курс, капитан-лейтенант Минаев поставил ручку телеграфа на «самый полный». Корабль вздра­гивал всем корпусом, гребни волн с глухим роко­том перекатывались через палубу. Клубы водя­ной пыли поднимались даже до ходового мости­ка. Зябко поеживаясь, укрываясь от колючего ветра и брызг за стеклом, рулевой Зубавин стро­го выдерживал заданный курс.

— Эк разгулялась погодка!—вслух сказал Минаев, пристально всматриваясь в зыбкое ме­сиво из воды и тумана.— Вот обогнем мыс Рынтыиргин, придется сбавить ход. Подводных ва­лунов там тьма-тьмущая!

Старший матрос Зубавин сегодня впервые нес самостоятельно вахту и потому сильно волно­вался. Правда, присутствие на мостике команди­ра корабля придавало ему уверенности. Но Зубавин знал, что за мысом Рынтыиргин начнется самое неприятное: воды изобилуют мелями, под­водными камнями, и сумеет ли он, Зубавин, про­вести корабль, не посадив его

на

Суровое дело — морская служба, ответственное дело... Будь ты рулевым, или сигнальщиком, или мотористом — все равно на тебе лежит огром­ная ответственность. Особенно сейчас, когда ко­рабль вышел на боевое задание. Никому нет дела до того, что разыгралась непогода: корабль дол­жен в срок доставить группу пограничников во главе со старшим лейтенантом Саркисяном в да­лекую бухту на пост мичмана Ситникова, где за­держаны нарушители. Капитан-лейтенант Ми­наев торопится. Он несколько нетерпелив, вспыльчив, этот капитан-лейтенант. Может быть, это объясняется его молодостью. Двадцать че­тыре года — и уже командир корабля! Впрочем, Минаев всегда старается сохранить выдержку. Когда он недоволен, то не произносит ни слова» но лицо его при этом покрывается красными пят­нами, а брови вздрагивают.

На сигнальном мостике высится, как каменное изваяние, огромная фигура матроса Гладкова. Гладков обладает на редкость добродушным, даже чуть флегматичным характером. Ни штор­мы, ни снежные заряды не производят на него никакого впечатления. Он привык ко всему и счи­тает, что не дело сигнальщика обращать внима­ние на превратности погоды. Особенным красно­речием Гладков не отличается, но на всякий жизненный случай у него припасена пословица. Он так и разговаривает пословицами: «молчание лучше пустого болтания», «коротко да ясно, от­того и прекрасно», «без волнения и заботы не жди радости от работы»...

Громоздкие льдины с острыми краями то и де­ло возникают перед кораблем. Пришлось сбавить ход. Боцман Цурюпа роздал матросам длинные отпорные крюки. Фуфайки и ватные брюки мат­росов промокли насквозь, заледенели. Когда льдина приближается к борту, ее дружно оттал­кивают. Эта работа требует большой сноровки. То и дело слышится возглас Цурюпы:

—   Навались!

В это время на ходовом мостике появился ра­дист Чевардаков, зеленый от качки. Он протянул командиру корабля радиограмму. Минаев пробе­жал глазами текст, плотно сжал губы.

Штаб сообщал, что в наши территориальные воды зашло неизвестное судно. Судно направ­ляется в бухту Олений рог, где расположен на­блюдательный пост мичмана Ситникова.

Минаев быстро набросал текст ответной ра­диограммы. Чевардаков вернулся в радиорубку.

—   Да, положение осложняется...— проговорил капитан-лейтенант.— А медлить нельзя. Никак нельзя. Как говорит Гладков: на час отста­нешь — в день не догонишь...

Корабль обогнул мыс Рынтыиргин. То здесь, то там из воды торчали острые скалы. Лоб ру­левого Зубавина покрылся холодным потом, ли­цо было белее полотна. Волновался и командир корабля. Конечно, можно было бы взять гораздо мористее, но тогда получился бы большой про­игрыш во времени. Приходилось рисковать.