- Но я нисколько в этом не виноват, - оправдывался Георг. - Однако обидно то, что такой отъявленный негодяй не только ускользнул от наказания, но даже достиг своей цели. Где же справедливость на свете, если такие негодяи гуляют безнаказанные и подвергают опасностям честных людей.

- Нет, мой милый юный друг, - внушительно сказал старик. - Пути Божьи неисповедимы, но Бог, в конце концов, все приводит к лучшему. Многое случается здесь на земле, совершенно непонятное для нас, жалких, недальновидных смертных, и уразуметь причины мы не в силах. Только по следствиям мы большей частью убеждаемся, что все совершалось, как и надлежало. Ты еще молод, Георг, и твой жизненный опыт весьма незначителен, но если ты призадумаешься над прошлым, то многое, что прежде казалось тебе несчастьем, предстанет теперь перед тобой совершенно в ином свете. Многое из того послужит к лучшему, а, между тем, как раз те несчастья были тому причиною.

- Ах, Боже мой! Да оно, отчасти, и правда; однако, все же, что хорошего могло произойти от наводнения в Арканзасе? Чуть тогда не погибли мама и сестренка, а теперь я совершенно их потерял и никогда уже с ними не увижусь.

- Да, милый мой, - возразил старик; - это, пожалуй, правда. Но все же мы теперь видим в этом только худшее, видим только причину, но, кто знает, может быть, со временем это самое несчастье послужит к счастью.

- А эта низкая хитрость негодяя в игорной палатке? Разве она тоже принесет хорошие плоды?

- Никто из нас этого не знает, - сказал старик. - Кто знает те невидимые пути, те нити, которыми Господь Бог направляет и управляет нашей судьбой? Мы должны только с полным доверием относиться к нему, и если нам теперь многое кажется непостижимым - он все направит так, что оно, со временем, окажется лучшим. Но теперь, Георг, - внезапно прервал он свою речь, - нам нельзя терять дорогое время в разговорах. Мы далеко еще не заработали того, что израсходовали на сегодняшние и вчерашние продукты. Итак, бодро и скоро примемся за работу, и следующий промывочный снаряд, быть может, даст нам лучший заработок, нежели первый.

Оба снова принялись энергично за работу и после кратковременного обеденного отдыха опять работали до захода солнца и промыли еще золота, пожалуй, на один доллар. Конечно, это весьма скудная поденная плата для двух человек за два дня работы при таких ценах на продукты, как в Калифорнии.

Что касается Гектора, он не очень-то был доволен работой. Вначале это его забавляло, и он рыскал по лесу вблизи от раскопок своих хозяев. Но так как молодой хозяин его подолгу не вылезал из глубоких ям и никакой речи не было о стрельбе и охоте, это дело ему порядком надоело, он улегся, свернувшись на том месте, где Георг клал свое верхнее платье, и все время спал.

Когда они вечером возвратились к своей палатке, Москито стоял вблизи ее, но, по-видимому, был чем-то очень раздосадован и недоволен. Как они узнали впоследствии, он приближался к двум отдельным палаткам, полагая там удовлетворить свои наклонности и заняться воровством, за что и был основательно избит владельцами. Вслед за тем он усердно занялся подвешенным на дерево мешком с мукой, но все его попытки оказались тщетными. Однако же об усердии его свидетельствовало неопровержимое доказательство, так как вся земля вокруг дерева оказалась сильно изрытой копытами.

Кроме того, очень близко от своей палатки застали они в этот вечер маленькое индейское племя, впрочем, состоявшее только из двух отдельных семей, выпрашивавших у белых, если возможно, спиртных напитков и немного хлеба для женщин.

Несомненно было, что эти индейцы очень часто входили в сношения с европейцами или американцами, но ни в одном случае это не принесло им пользы. Насколько были горды и полны достоинства дикари, которых встречал Георг в лесах, настолько же навязчиво и униженно вели себя эти; от некоторых сильно несло водкой.

Как мужчины, так и женщины были отчасти наряжены в европейскую одежду, в то, что им удалось случайно добыть. Как она сидела на них и где помещалась, они, по всей очевидности, не обращали на это ни малейшего вни-мания; важно было только то, чтобы это было нечто чужестранное.

Когда такого рода люди перестают носить свою национальную одежду или, вернее, начнут одеваться (так как калифорнийские индейцы большей частью ходят голыми) и вздумают надевать одежду другого народа, они всегда предпочитают пестрые и яркие цвета. В особенности любят все племена дикарей ярко-красный и желтый цвета. Однако выше всего они ценят мундиры. За голубой мундир, а еще лучше красный мундир с эполетами, светлыми блестящими пуговицами и золотыми погонами, можно все что хотите от них получить, а тот, которому удалось приобрести такое сокровище, выступает в своем народе горделивее любого короля.

Среди этой маленькой ватаги был такой счастливчик, наряженный в ярко-красный, истрепанный мундир барабанщика Бог весть какой страны, и хотя он ему был несколько узок и стеснял его движения, но выступал он в нем так важно, как будто в руках его был маршальский жезл и командовал он целым войском. Это не мешало яркому камзолу быть покрытым отвратительнейшими коричневыми пятнами, на локте было разорвано, а половина пуговиц отсутствовала. Но на такие пустяки дикарь не обращал ни малейшего внимания. Эка важность! Ярко-красный цвет далеко виден в кустах; солнце ярко отражалось на фальшивом золоте погон и пуговиц, а товарищи смотрели на него с невыразимой завистью и жадным восхищением.

Помимо мундира, крайне узкого для него, так что невозможно было застегнуть его на голой коричневой груди, на парне были еще серые изорванные штаны, подтяжки которых надеты были сверху мундира. Все убранство завершалось старой соломенной шляпой, утыканной всевозможными перьями, и сверх того красовался светло-голубой султан, несомненно, украшавший во время оно какую-либо шапку. Теперь он висел на шнурке, перекинутом на шее дикаря.

Другие индейцы были одеты по разному: одни только в рубахи, на других были только штаны, без рубахи, а некоторые только в сюртуке. Из женщин две были в европейских женских платьях, добытых неведомыми путями. Эти ситцевые тряпки отвердели от грязи и, уже несколько недель таскаемые по лесам, изодраны были во многих местах колючками кустарников.

Тем не менее мужчины вооружены были луками и стрелами, без которых они никогда не появляются в лесу. Это единственное оружие, которым они могут убивать дичь. Все они, очевидно, были очень голодны, потому что жадно пожирали куски сухарей, которые удалось им выпросить в разных палатках.

Эта ватага подошла также к палатке старика, и когда они увидели, что он налил себе маленький стаканчик из бутылки с водкой, начали к нему приставать, чтобы он их угостил из той же бутылки. Наряженный индеец предлагал даже за это одну из своих пуговиц. Но Ложный не пожелал удовлетворить их просьбы, хотя все же подарил им немного хлеба и обещал дать им много больше, если они соберут и принесут ему хворост для топлива.

На это индейцы хотя и согласились, но пожелали послать на эту работу только женщин; старик возразил против этого и потребовал, чтобы они исполнили это сами, а если не хотят поработать, то ничего не получат. Это индейцам пришлось не по сердцу, и наряженный в мундир, выступив вперед, обратился к старику с длинной речью, окончив которую, он полагал, что вполне убедил белого. Однако старик, хотя и выслушал его спокойно, но отрицательно покачал головою и попросил ватагу убраться прочь.

Когда отделались от краснокожих, старик, войдя в палатку, взял бутылку с водкой в руки, но не пил из нее, так как вел очень трезвую жизнь и пил по стаканчику только после усиленного труда. Намереваясь ее спрятать, он обратил внимание на то, что в ней осталось гораздо меньше, чем должно было быть. Повернув ее к свету и приглядываясь, он раза два изумленно покачал головою.

- Гм… - сказал он, - это очень странно. Ты, Георг, не пил из этой бутылки?