Георг смеялся, но старик молчал и, очевидно, ожидал новых неприятностей. Он достал в углу палатки свою бутылку с водкой и, подняв ее кверху, присматривался к сделанной им метке на приклеенном к бутылке ярлыке. Взглянув внимательно, старик тотчас воскликнул:

- Ах, черт бы их побрал, этих вороватых негодяев, нас здесь окружающих! Мало того, что Москито, еще и другой ворует!

- Разве в самом деле опять отпита водка? - полюбопытствовал Георг.

- Да вот погляди! - сказал старик, показывая отметку. - Вот где я отметил, а вот до сих пор не хватает! Отпито почти на вершок, словом, такой глоток, который в силах проглотить сразу самый здоровенный человек.

- Удивительное дело! - заметил мальчик.

- Да, но не в том дело; мне, конечно, не жаль немного водки; тому, кто так до нее жаден, я бы и так не отказался её дать. Но важно то, что этот негодяй позволяет себе забираться в палатку. Вот что меня бесит и вот что не должно остаться безнаказанным.

- Да, все это прекрасно, - засмеялся Георг, - но дело в том, что невозможно узнать, кто здесь побывал. Спросите кого хотите по всему лагерю и всякий ответит, что ровно ничего об этом не знает.

- Да и я в этом нисколько не сомневаюсь, - пробурчал старик, - и, конечно, не стану тратить время на расспросы. Но я придумаю что-нибудь другое; два раза вдень таинственный незнакомец, конечно, не позволит себе посещать нашу палатку: это было бы уже слишком нагло. Но, так или иначе, милости просим, пусть-ка еще раз сюда пожалует.

Вслед за этим старик отлил себе из бутылки в стакан немного водки, которую тотчас же и выпил, а потом разыскал среди вещей палатки небольшой жестяной ящик, в котором он хранил нитки, иголки, пуговицы и между прочим - кое-какие лекарства. Среди них он выбрал узенькую склянку, содержавшую в себе какой-то белый порошок и, осмотревшись предварительно вокруг, не проходит ли мимо кто-нибудь из соседей, хотел было всыпать в бутылку с водкой порошок из склянки, но в эту минуту его схватил за руку Георг:

- Бога ради! Что вы хотите делать? Неужели вы хотите отравить этого бедного негодяя? Неужели он заслуживает смерти только за то, что украл стакан водки?

- Вздор! - проворчал старик, отстранив Георга в сторону. - Будь осторожнее; ты чуть не рассыпал весь мой порошок. Не мешай мне.

- Но если он это выпьет?..

- Ну что же? Затошнит его ужасным образом, вот и все! А он вполне, и по закону, и по совести, это заслужил, - смеясь, сказал старик. - В самом худшем случае его вырвет разок или другой, вот и все! Ведь это рвотный порошок, и ничто другое.

- Ну так это ничего! Это ему не повредит, - засмеялся Георг, совершенно успокоившись. - Но ведь он тотчас почувствует, чуть прикоснется к бутылке губами?

- Никоим образом! Боже упасти! - возразил старик. - Порошок отлично растворяется в водке, и если даже он почувствует, что во вкусе водки есть что-то постороннее, то будет уже поздно. По запаху он никогда ничего не распознает. Но этот подлый Москито! Счастье наше, что мы подоспели вовремя, потому что он, нажравшись, отошел бы прочь, а из мешка все высыпалось бы до последней порошинки.

- Но ведь, пожалуй, увидели бы соседи, подоспели сюда и отогнали бы его?

- Подоспели? - покачивая головой, повторил старик. - Едва ли они затруднили бы себя этим. В этом отношении большинство людей отличается тем, что даже радуются и довольны, когда с соседом приключится какое-либо несчастье. Это их потешает. Ты со временем убедишься в справедливости этого замечания. В этом отношении и мы оба недалеко ушли от других. Разве тебе не случалось смеяться, видя, как кто-то смешно упал или споткнулся? Бывал ли ты свидетелем того, как кто-либо в сильный ветер догоняет сорванную шапку или картуз? Неужели ты мог бы без смеха смотреть на эти дикие прыжки? Наверно, нет. Смешное до такой степени сильно действует на нас, что мы скорее забудем что-либо дурное или злое, сделанное человеком, чем какую-либо забавную сцену или смешную роль, которую ему пришлось играть. Если нам приходится видеть что-либо очень смешное, но приносящее вред или боль нашему соседу или ближнему, мы с большим трудом и только в исключительных случаях умеем сдержать себя и подавить в себе смех. Если тебе самому из жизни не вспомнилось множество подобных случаев, так я тебе расскажу один пример.

Жил я тогда в Сан-Луи, или лучше сказать, приехал туда на короткое время с целью посетить знакомых. Про-тив нас жил башмачник-немец, усердный, добродушный парень, над которым мы все охотно потешались; он сохранил в себе много старых немецких привычек. Так, например, он спал на громадной перине, а сверху, вместо одеяла, покрывался такой же громадной периной. При этом он курил из трубки с длиннейшим чубуком, носил деревянные башмаки, громаднейшие очки и вообще был чрезвычайно смешной и замечательный чудак.

Женат он не был и жил совершенно одиноким в маленьком домике, переполненном собаками, кошками, маленькими птичками в клетках и всякого рода другими животными и, наконец, он приобрел на одном нью-орлеанском пароходе обезьяну, с которой проделывал удивительнейшие штуки. Обезьяне дозволялось проделывать почти все, что ей вздумается, но запрещалось ложиться на перину, так как перинами башмачник ужасно дорожил. Но обезьяне тепленькая постель тоже пришлась по сердцу, и она вначале постоянно забиралась туда, но за это получала такие основательные побои, что вскоре отказалась от этих поползновений.

Однажды башмачник сидел внизу своего дома в мастерской и усердно работал над парой длиннейших сапог, заказанных каким-то деревенским жителем. Мы сидели напротив у окна без всякого дела и покуривали. Вдруг мы увидели обезьяну в открытом окне спальни, находившейся в верхнем этаже. Она прыгала вокруг кровати и выказывала весьма заметное желание понежиться в перинах. Но часто получаемые побои так врезались в ее память, что она на это не решалась и, оставив свой замысел, вскочила на подоконник и грелась на солнце. Но там лежать на твердом было очень неудобно и, внезапно спрыгнув, она тотчас притащила туго набитую подушку, которую положила под себя, и растянулась на ней с явным наслаждением. Пока все дело обходилось благополучно - да видел ли ты когда-либо обезьян?

- Да, - ответил Георг, смеясь, - как-то в Литл-Рок привозили шесть или семь штук. Они очень забавные!

- Ну хорошо, значит, ты имеешь понятие, что это за смешные бестии. Обезьяна не удовольствовалась тем, что грелась на солнце на мягкой и теплой подушке; ей захотелось чем-нибудь развлечься. Она принялась вертеть подушку, и нашла дырочку, а может, сама прорвала ее в наволочке, но между ее лапами очутились перышки, которые она с видимым удовольствием пускала по ветру. Ветер подхватывал перья, вертел и крутил их в воздухе, а обезьяна с наслаждением следила за ними взором, пока не теряла их из виду. Дело это, конечно, нравилось ей все больше и больше, а в особенности когда она умудрялась при помощи пальцев выдувать перья собственным ртом. Дырка становилась все больше и больше, перья хватала она целыми пригоршнями и с пресерьезнейшим лицом усердно выдувала их за окно, пуская по ветру. Мы следили за ней, изнемогая от хохота.

Все отлично знали, что у бедного башмачника, так усердно работавшего в мастерской, испорчена вся постель. Но вот именно то, что там, внизу, башмачник спокойно сидел и ему в голову не приходило, что у него делается наверху, а обезьяна так щедро пускала своими худенькими ручонками и с серьезным лицом целые пригоршни перьев, делало положение в высшей степени комичным, и мы хохотали до слез, до упаду. Обратить внимание бедняка на ту беду, которую натворила ему обезьяна, и предотвратить принесенный ему убыток никому из нас и в голову не приходило.

Башмачник видел и слышал, что мы хохочем и должен был бы обратить внимание, что мы частенько на него поглядывали. Но это, по-видимому, не особенно его удивляло, да и притом он весь углубился в шитье длинных сапог, но наконец ветер оказался сострадательнее нас, его соседей, и, подхватив целую пригоршню перьев, принес ему как раз в открытую дверь, у которой он помещался. Увидев перья, он тотчас вскочил и бросился моментально наверх. Секунды через две он уже набросился на обезьяну. Но она маху не дала; сообразив, что ей здорово достанется, она, как молния, соскочив с подоконника, бросилась на крышу дома, и, когда башмачник, высунувшись в окно, смотрел на нее, опасаясь за ней туда последовать, обезьяна с очень довольным видом прыгала и танцевала на крыше, скаля зубы и поглядывая в его сторону.