Выборы должны были начаться вскоре после полудня. У маленькой избушки или, вернее, барака, перед столом, на котором разложили бумагу, перья и чернила толпились уже окрестные фермеры и охотники. Внутри эта избушка была обставлена кроватью, приткнутой к стене, столом да двумя-тремя стульями.

По стенам висело несколько ружей, пороховых мешков с пулями и дробью. Несколько пионеров, проживших целый год среди лесов, лежали на полу, кто завернувшись в шкуры, кто просто на куче стружек. Они разговаривали о своих домашних делах, расчистке земель, охоте, находках золота в горах Фурш-ла-Фава и т. п.

Характернее других, находившихся в хижине, была группа мужчин, прислонявшихся к постели, стоявшей у стены. На этом прямо-таки первобытном ложе, с ногами, свисающими до пола, лежал очень высокий, худой мужчина, одетый в светло-серое пальто из мохнатой материи. Сукно спины этой одежды цветом своим совершенно отличалось от цвета рукавов и воротника. Голова была прикрыта широкой поярковой шляпой, дно которой было в нескольких местах продрано, вероятно, для того, чтобы поддерживать постоянную вентиляцию. Башмаки столь странно одетого господина прочностью своей напоминали шляпу. Что касается его панталон, около колен обвязанных ремешками, то они состояли из такого множества различных кусков и заплат, что их можно, было принять за какую-то фантастическую, пестро разрисованную географическую карту. Робин, как звали заплатанного человека, как он сам говорил был американского происхождения. На его плече висела старая охотничья сумка, а за поясом, несколько дополняя непрезентабельный костюм, торчал большой нож с деревянной ручкой.

Несмотря на то что этот бедняк был весь обмотан самой невозможной одеждой и, кроме того, лежал на страшно жесткой постели, он, по-видимому, находился в самом благодушном настроении и с наслаждением перебирал струны скрипки, бывшей у него в руках. Звуки, извлекаемые им, были так резки и дики, что собаки, лежавшие на дворе, с беспокойством вскакивали со своих пригретых солнцем мест, чтобы посмотреть, кому это понадобилось нарушать их спокойствие.

Люди, находившиеся в самой хижине и потому сильно рисковавшие оглохнуть или сойти с ума от такой музыки, относились, однако, к ней гораздо хладнокровнее, вернее, совершенно не обращали на нее внимания, разговаривали между собой, шутили, смеялись, продолжая третировать музыканта, несмотря на все его старание обратить на себя внимание такой чудной игрой на не менее чудном инструменте.

Однако, как и всегда, из общего правила нашлось исключение. Один из находившихся в хижине, растянувшись на полу во весь рост на звериных шкурах, видимо, с наслаждением насвистывал довольно верно, хотя и в другом тоне, мотив, который играл верзила на скрипке. Скрипач невозмутимо в пятьдесят первый раз начал ту же песенку сначала. Тогда даже самый терпеливый поклонник его таланта почувствовал, вероятно, скуку. Дав виртуозу легкий толчок ногой в локоть, дабы обратить на себя его внимание, он громко закричал:

- Послушайте, дружище, вот уже целых полчаса я вынужден насвистывать одну и ту же песню, неужели, черт вас подери, не знаете ничего другого? Хотя, признаться, и я всему предпочитаю «Янки Дудль»!

Любитель «Янки Дудль» снова улегся на полу, начав опять чуть не с остервенением гораздо громче прежнего насвистывать тот же мотив.

- Не узнали ли, господа, чего-нибудь нового об убийстве Гитзкота? - спросил фермер, живший неподалеку от Фурш-ла-Фава. - Я по крайней мере не слыхал никаких подробностей.

- Да и я ничего не слыхал, - ответил тот, к кому он обратился. - Наши товарищи, разыскав тело и прикрыв его ветвями, отправились по следам на поиски, чтобы разыскать, если возможно, или по крайней мере узнать, кто был второй, находившийся при убийстве. К несчастью, полил проливной дождь, уничтоживший всякие следы и лишивший наших друзей возможности узнать что-либо.

- Как бы то ни было, это, несомненно, дело рук Брауна.

- В этом нельзя даже и сомневаться, - вмешался подоспевший к беседовавшим местный судья. - Все доказывает виновность этого молодого человека. Не может быть, чтобы он забыл или простил смертельные угрозы, сделанные ему Гитзкотом. Но меня занимает вопрос: кто это помог ему совершить убийство? Ведь оскорбленным был один Браун, а больше, кажется, никто не мог пожаловаться на грубость Регулятора.

- Вот кому я поистине удивляюсь, так это индейцу, вытащившему труп Гитзкота! Давайте мне какую угодно сумму, а я не стану нырять за мертвецом!

- Да, этот краснокожий - молодец! Не будь его, мы так и не узнали бы, кто был жертвой убийства. Разве мы могли бы подозревать, что кому-то понадобится убивать Гитзкота?

- Не соверши своего геройского поступка Ассовум, - сказал судья. - я был бы в состоянии заподозрить его в сообществе с Брауном, так как оба они первейшие друзья, их водой не разольешь. Теперь же ясно, что Ассовум ни при чем в этом деле. Если бы он был соучастником в деле убийства, то, конечно, не стал бы нырять и вытаскивать труп. Таким образом ведь он оказал бы медвежью услугу своему другу, вытаскивая тело Гитзкота и тем прямо обличая его и себя.

- А что, не знаете, выбрали ли Регуляторы себе другого начальника?

- Они хотели собраться для этого еще на прошлой неделе у фермера Бурта, но отложили собрание на несколько дней; поговаривают, что найдены какие-то новые доказательства.

- Теперь с достоверностью утверждают, что будто убийцы ограбили несчастного Гитзкота.

- Мне действительно рассказывали, - подтвердил Кук, человек, лежавший у постели, - что у Гитзкота была при себе изрядная куча денег.

- Я сам видел и знаю, что он носил свои деньги всегда при себе в красном сафьяновом бумажнике, который прятал в карман своей охотничьей кожаной блузы. Этого бумажника не было найдено, следовательно, он был украден убийцами.

- Я поклянусь, господа, чем угодно, - возразил судья, - что Браун не был участником грабежа и не мог участвовать в подобном воровском деле, он честный и вполне порядочный малый. Удивляюсь только, зачем это ему, такому храброму и ловкому человеку, понадобился помощник, чтобы отделаться от этого хвастуна Гитзкота.

Теперь, джентльмены, - сказал, помолчав, судья, - пора перейти к нашим текущим делам. Два часа уже пробило. Начнем с выборов секретаря. Я подаю голос за Кука. Согласны, господа? Так по рукам. Кук, ведь вы умеете писать?

- Да, конечно, имя-то свое подписать сумею, но дело в том, что я не записан кандидатом, следовательно, о выборе меня и речи быть не может.

- В таком случае я предлагаю Гукера, Смита или

Мура. Что? Вы отказываетесь? Неужели, черт вас подери, ни один из вас не умеет писать?

- Вон там, у двери, стоит немец Геккер, он страсть какой ученый! - сказал Робин, указывая на него кончиком своего смычка.

- Геккер, подите сюда! - закричал судья. - Располагаете ли вы свободным часом, чтобы составить список избирателей?

- О, конечно! Даже двумя или тремя, если вам это требуется. Мне только к сумеркам нужно освободиться, чтобы быть у соленых болот, на склоне горы. Мне достаточно уйти отсюда в пять часов, чтобы вовремя прийти на место.

- Так ставьте ваше ружье в угол и принимайтесь за дело. Ваш карабин заряжен, Геккер?

- Конечно!

- Осторожность в обращении с заряженным ружьем не может быть излишней.

Геккер, молодой блондин, подобно большинству своих соотечественников, с открытой румяной физиономией, жил на средства, доставляемые ему охотой. Вынув из-за пояса широкий нож, мешавший усесться поудобнее, он положил его на стол возле себя.

- Теперь, господа, - обратился он к окружающим, - нельзя ли уговорить Робина и Кука прекратить их дьявольский концерт? Он видите ли выводит из себя.

- Думаю, едва ли удастся, - рассмеялся Смит, - они убеждены, что оба прекрасные музыканты и доставляют нам громадное удовольствие своей чудной игрой. Ага, вот и Вельс пришел! Зачем только он притащился сюда в день выборов, мне всегда казалось, что его нисколько не интересуют они.