Долго сидел индеец в полутемной покинутой хижине, вперив глаза в лежавший перед ним труп любимой жены. Огонь костра мало-помалу гас, еле освещая бронзовое лицо Ассовума, с напряжением обдумывавшего что-то.

Вдруг он внезапно вскочил, раздул уголья потухшего было огня, подбросил в него несколько сухих ветвей и снова уселся против трупа, напряженно вглядываясь в него. Ему показалось, что любимая подруга шевельнулась, что грудь ее чуть колыхнулась от дыхания, губы полуоткрылись. Но нет! Она была неподвижна. Тяжелый вздох разочарования вырвался из груди Ассовума.

Просидев около часа, Ассовум опять поднялся. Он, очевидно, не оставил надежды найти следы убийцы, внимательно исследуя хижину. К сожалению, земляной пол был так истоптан, что нельзя было разобраться в следах. Это, однако, не обескуражило индейца, и он по-прежнему методически продолжал свои поиски, не упуская из виду ни одного клочка земли, ни одной соломинки, ни одного лишнего подозрительного предмета.

Наконец он облегченно вздохнул: поиски увенчались успехом. Около оленьего мяса он нашел ясный отпечаток башмаков, которые носил обыкновенно Браун, но следы которых были найдены на месте убийства Гитзкота.

- Кому же принадлежит этот след? - спросил себя индеец. - Брауну ли, недавно стоявшему здесь со мной, или тому таинственному убийце Гитзкота, из-за которого пало подозрение на Брауна?

Затем краснокожий продолжал осмотр. Вдруг он радостно вскрикнул, и глаза его сверкнули огнем удовлетворения: на полу валялся томагавк его жены, весь окровавленный. Видимо, он уже после был вырван и отброшен в сторону. Так, значит, Алапага сопротивлялась и даже ранила своего убийцу! Эта мысль хоть немного успокоила Ассовума. Недаром отдала свою жизнь его любимая жена.

Больше он здесь ничего не нашел.

После такого тщательного осмотра хижины индеец вышел из нее и стал исследовать ее снаружи. Туг уже не было ни малейших следов чьего-либо пребывания. Проливной дождь смыл и уничтожил все. Правда, у самого берега реки Ассовум обратил внимание на обломанные нижние ветви дерева, но под ним не осталось никаких следов.

Тогда Ассовум решил заняться скорбным приготовлением трупа к предстоявшему назавтра погребению. Он положил его на разостланный на полу свой плащ, тщательно обмыл тело и волосы, затем сложил на груди ее руки. Правая была крепко сжата, и он уже хотел так и оставить ее, как ему почудился зажатый в этом кулаке какой-то предмет. С усилием разжал он закоченевшую руку жены и увидал большую роговую пуговицу, оторванную, по-видимому, во время борьбы от одежды убийцы.

Несмотря на кажущуюся важность такого открытия, Ассовум только печально покачал головой и спрятал ее в карман: он не надеялся по этой ничтожной и неотличительной примете найти убийцу.

Потом он опять тихонько уселся против тела Алапаги и оставался, не шевелясь, в таком положении всю ночь. Огонь давно уже потух, а Ассовум все сидел, бесцельно вперив взор в бездыханный труп той, которая была для него дороже всего на свете.

После тщательного осмотра хижины индеец вышел из нее и стал исследовать ее снаружи. Туг уже не было ни малейших следов чьего-либо пребывания. Проливной дождь смыл и уничтожил все. Правда, у самого берега реки Ассовум обратил внимание на обломанные нижние ветви дерева, но под ним не осталось никаких следов.

Не обращая внимания на вошедших, Ассовум оставался все в том же застывшем положении. Наконец Браун тихонько дотронулся до плеча своего друга. Только тогда индеец очнулся.

- Вставайте, Ассовум! - сказал молодой охотник. - Пора приготовиться к похоронам. После погребения вашей жены мы хорошо подумаем и о мести убийце!

Индеец машинально повиновался, точно еще не понимая, что ему говорят, и так же машинально произнес:

- Да, да, отомстить за нее! Идемте, белый друг!

Краснокожий засунул за пояс маленький томагавк жены и помог белым перенести труп Алапаги в приведенную ими лодку.

Вильсон предложил было Ассовуму подкрепиться стаканом виски, но тот только качнул головой: теперь ему не нужно было ни подкрепления, ни тепла. К усталости и к холоду он был совершенно нечувствителен.

Вскоре лодка, повинуясь сильным ударам весел, быстро двинулась вперед и поплыла вверх по реке к жилищу Гарпера, находившемуся милях в десяти отсюда.

Ферма Гарпера находилась в нескольких десятках саженей от берега реки. Несмотря на то что она была приобретена владельцем еще очень недавно, земля ее была уже почти совсем расчищена и кое-где засеяна маисом. Повсюду валялись срубленные стволы деревьев. Самый дом устроен так удобно и прочно, как немногие из жилищ здешних неприхотливых и нетребовательных жителей. Все носило отпечаток прочности и солидности. Двойные рамы окон, плотные двери, крепкая крыша и толстые стены говорили о том, что строитель ставил дом на долгие годы. Не довольствуясь близостью реки, он выкопал еще для питьевой воды на дворе фермы колодец. Вокруг главного, жилого здания было разбросано несколько сараев и кладовых. Все дышало достатком и трудолюбием. На дворе бродили домашние птицы, с кудахтаньем отыскивающие корм, а к забору были привязаны две прекрасные лошади северной породы.

На площадку перед этим-то домом и приехали фермеры, оставившие Ассовума и Брауна для перевозки убитой Алапаги. Робертс, приехавший вместе с остальными, крайне удивился полному безлюдью, царившему на дворе и вообще вокруг фермы. Когда же он, приотворив дверь, вошел внутрь жилища своего доброго знакомого, ему стало понятно такое безлюдье.

Бедный Гарпер лежал больной, разметавшийся на кровати в лихорадочном бреду. Это-то и помешало ему, обыкновенно такому гостеприимному хозяину, встретить своих гостей как подобает.

Странно было то, что Гарпер, не имевший ни одного врага, а много друзей и пользовавшийся симпатиями людей, знавших его, валялся теперь без всякой помощи я участия и около него не было ни одного живого существ которое могло бы подать ему хоть стакан воды.

Робертс и Баренс, наиболее симпатизировавшие старику, почувствовали при таком зрелище угрызения совести и, подойдя к больному, взяли его за руки. Гарпер бредил и не узнавал их. Он говорил что-то об охоте, о своих приключениях, о племяннике, убившем своего противника.

Как раз в это время вошел в комнату приехавший для совершения погребения Роусон.

- Назад! Прочь! - закричал ему прямо в лицо метавшийся на постели Гарпер. - Твои руки еще в крови, несчастный убийца! Умой их поскорее, а то они выдадут тебя! Да спрячь поскорее нож. О, ты меткий стрелок: таких ран не залечишь!

Методист, не поняв, в чем дело, страшно побледнел, отступил назад и взглянул на Робертса, склонившегося над больным, как бы требуя ответа.

- Мой друг болен, - ответил тот. - Он бредит об убийстве Гитзкота Брауном и не может успокоиться.

- Странный, однако, бред! - сказал Роусон, еле справляясь со своим волнением и подходя к кровати.

- Гарпер, - обратился он к больному, - полно, успокойтесь! Здесь ваши друзья и больше никого.

С этими словами методист положил свою холодную руку на пылавший лоб больного. Гарпер, не дав ему времени договорить последних слов, закричал:

- О, как мне тяжело! Дайте мне хоть каплю воды! Я вам все скажу… это не я убил его… да! Я все знаю, я все вам расскажу. Да, это я убил его! Я сделал тот выстрел, который был для него смертельным!

Старик больше не мог ничего произнести: он окончательно обессилел и беспомощно упал на подушку.

- Роусон, - сказал проповеднику Робертс. - Побудьте с больным, пока я сбегаю за водой. Он очень страдает, его мучит жажда. Кстати, я позабочусь и о корме нашим лошадям.

До прибытия Ассовума и Брауна с телом индианки Баренс и без Робертса уже позаботился о лошадях и стал приводить в порядок дом Гарпера, запущенный во время болезни хозяина. Затем он помог Робертсу смочить голову больного водой и дать ему напиться.