Он имел целую армию осведомителей, целый гарем легкомысленных девушек, ставших наложницами, чтобы не припаяли срок за мелкие операции с травкой или «химкой». Коллеги знали об этом, но смотрели на личную жизнь Макдональда сквозь пальцы. Слишком очевидна была польза, которую он приносил отделу, слишком много «тухлых» дел, за которые и браться можно было лишь для проформы, без всякой надежды раскрутить, он доводил до конца. Коллегам непонятна была его страсть ко всякого рода гадостям, сопутствующим их работе. Они не понимали, что движет Макдональдом, — парень молод, красив, холост, деньги есть — жить бы и радоваться, а он лезет в самые дерьмовые дыры.

На самом деле Клещ не так уж и радовался тому, чем иногда приходилось заниматься. Им двигал, помимо общественного, личный интерес, чего были лишены сослуживцы. Нет, конечно, личный интерес был у каждого. Мелкие взятки не считались чем-то экстраординарным. Поборы с безопасных наркоманов шли тоненьким ручейком в полицейские карманы непрерывно. Где, на какой службе, скажите, этого нет? Клеща же такой подход к делу не устраивал. Он хотел быть хозяином. Клещ Макдональд не без оснований считал, что истинными заправилами власти являются в этом мире те, в чьих руках находятся наркотики. В широком смысле этого слова. Психотропные средства — всего лишь один из их видов. Телевидение, например, не менее сильная штука, чем героин. Может быть, и покруче. Но до масс-медиа у Клеща допрыгнуть не было ни сил, ни желания. Поздно было начинать. А со средствами, так сказать, внутренними он был знаком хорошо и пытался пробиться наверх — туда, где никакая полиция, никакое ФБР не властны. Он точно знал, что все концы там, наверху, что борьба с пушерами, которой так гордился их отдел, — лишь детская возня, шум для отвода глаз, иллюзия. И деятельность его отдела скорее вредна для общества, чем полезна. Нельзя нарушать равновесие — вот главный принцип существования государства. Опять-таки пример. России — куда уж наглядней. После параноидальной сталинской эпохи, считал Клещ, полтора десятка лет страна приходила в себя и наконец обрела желанное равновесие, погрузилась в нирвану, зажила жизнью в известной мере счастливой.

Преступные элементы настолько срослись с государственными, что уже нельзя было их разделить и распознать — кто преступник, кто полицейский, кто глава мафии, кто руководитель государства. Равновесие. Вот единственное условие могущества. Какой ужас наводил социалистический монстр на весь мир!

Европа, разъедаемая так называемыми демократическими свободами. Америка, бедная Америка, просиживающая воскресенья в церквах, предающая анафеме проституток, играющая в футбол, — какой разброд в твоем народе! Каждый сраный проколовшийся пушер звонит своему адвокату и поднимает такую вонь, что участок после него не проветришь. То ли дело Россия семидесятых. Монолит. Полное единство, как у них говорили, партии и народа. Единство преступников и их жертв. Одни без других просто не могли существовать. Преступники кормили развращенный, отученный работать народ, а народ покорно приносил жертвы своим «богам», так как иным путем зарабатывать на хлеб насущный уже не умел. Те, кто пытались сработать на себя, сгорали мгновенно. И не спасали даже высокие посты и приближенность к святая святых. Печальная история Галины Брежневой тому пример. Организм государства, почувствовав чужеродное, сжимался в резкой судороге и выбрасывал, пусть и порвав на себе кожу, выдавливал из себя того, кто пытался нарушить равновесие.

Клещ, собственно, вот уже несколько лет занимался разработкой русских наркодилеров, отлавливал по мелочам, за что получал благодарности и премии, но чувствовал — а интуиция еще никогда не подводила его, — что это не просто мелкие эмигрантские, локальные, скажем так, развлечения. Исходя из собственного опыта, он понимал, что где-то есть центр — центр, связанный с большими нью-йоркскими наркоторговцами, «торговыми домами», как он определял несколько таких больших подпольных предприятий.

Руководителей этих криминальных концернов он знал по именам и даже видел несколько раз. Это были птицы столь высокого полета, что заводить на них дело было просто смешно. Можно было прослыть сумасшедшим еще на стадии подачи первой оперативной сводки. И не только прослыть, но и физически переместиться в сумасшедший дом. В лучшем случае. А в худшем — в другой дом, пропахший формалином и с прислугой в пластиковых передниках.

Используя свою личную агентуру, Клещ вышел на русского спекулянта, перебравшегося в Нью-Йорк, используя традиционный для России способ — еврейские каналы. Навел его на этого занятного парня Джонни — истинный гражданин мира, совершенно опустившийся тип, которого Клещ взял в оборот легко и просто — припугнул, когда тот пошел в отказ, пару раз стукнул, угостил травкой, объяснил Джонни, что деваться ему некуда. На всякий случай перечислил статьи, по которым мог засадить его прямо сейчас. За джойнтом рассказал о прелестях американской тюрьмы — а то эти русские после своих сталинских лагерей считали их просто домами отдыха. «Это далеко не так, Джонни, — говорил Клещ. — Трахать тебя будут каждый день, а ты будешь черным жопы лизать, я позабочусь. Мне-то стоит только шепнуть, и все у тебя будет в лучшем виде. Так что деваться тебе, парень, некуда…»

Обычно такая наивная вербовка не срабатывала, и ее приходилось подкреплять действиями — физическими или юридическими. Но Джонни оказался к моменту разговора уже полностью лишенным воли и желания сопротивляться. «Подлец первостатейный», — думал про него Клещ и не слишком доверял его рассказам. Тем не менее на Кешу Джонни все-таки его вывел. Наверняка из-за каких-то личных обид. Такие вещи Клещ чувствовал очень хорошо. Он навел справки и понял, что Джонни элементарно и безнадежно завидовал Кеше. На родине они занимались одним бизнесом. Кеша оказался удачливым жуликом, а Джонни — тем что называется «Looser». Логическим концом его была прогрессирующая полинаркомания, которая всегда заканчивается полным распадом личности. Джонни браво шагал в этом направлении, и Клещ спешил использовать его, пока тот еще не утратил основных пяти человеческих чувств, ну хотя бы двух — зрения и слуха. Кашу, которая варилась в немытой голове агента, Клещу каждый раз с трудом приходилось просеивать сквозь тонкую логическую сеть собственных выкладок и в результате получать какие-то зерна новой информации.

За Кешей он следил лично, хотя на первый взгляд ничего примечательного в деятельности того не было — обычный пушер, каких в Нью-Йорке тысячи. Но что-то в его характере, в его манере общения и поведения говорило Клещу, что этот парень не так прост. Он чувствовал в нем чуть ли не родственную душу, подозревал, что хитрого эмигранта не устраивает нынешнее положение вещей и что ему, Клещу, нужно только потерпеть и подготовиться к сюрпризам. И они не заставили себя ждать.

Манхэттенские коллеги не любили Клеща. В особенное раздражение они впадали, когда тот работал на их территории. Он, конечно, об этом хорошо знал, но время от времени все-таки проводил там свои операции благодаря тому, что несколько манхэттенских частных детективов снабжали его информацией. Сотрудничество было взаимовыгодным, поскольку Клещ предоставлял им возможность пользоваться закрытыми картотеками отдела. Он был хорошо осведомлен о личностях, промышляющих в Сентрал-парке. И он сильно удивился, когда выяснилось, что брайтонский Кеша ведет какие-то дела в Манхэттене. Это было против всяких правил. Пушер играл свою игру, ставки в которой, судя по всему, были чрезвычайно высоки, иначе бы хитрый русский не стал лезть на чужую территорию, оказываясь под прицелом как своих, так и чужих.

Итак, Кеша продал товар в Сентрал-парке. Что еще могла значить тайная встреча на автовокзале с известным уже Клещу ранее черным курьером, с передачей из рук в руки сумок внаглую — кто бы мог подумать, что там целое состояние! Воспитанные на фильмах с Клинтом Иствудом американцы, в число которых входили, кстати, и полицейские, такие встречи представляют обычно за закрытыми дверями, в крайнем случае — где-нибудь в пустыне или на заброшенном заводе, но уж никак не средь бела дня на одной из самых оживленных улиц Манхэттена. В том, что Кеша тащит в сумке деньги, Клещ был уверен на девяносто девять процентов. Курьер с товаром его не интересовал, но этот нахал… Да, было чему удивиться! Он шагал по Седьмой вниз, задевая сумкой прохожих, почти волоча ее по асфальту — словно дрянь какую-то тащил. Шел не оглядываясь, но Клещ понимал, что при всей внешней легкомысленности Кеша наверняка следит за улицей и проверяет, нет ли хвоста. Ну и нервы у этого паренька! Он же не первый день в Нью-Йорке — знает, что если кому-то из его коллег известно о том, что он несет, то шлепнуть его могут прямо на улице.