— Да я плохой рассказчик, миссис Розберри. Я человек простой, неученый, вам бы с сержантом Стритом или с Гербертом Кенфордом поговорить, с сержантом лучше всего, но если вы хотите, чтобы я, то я конечно.

— Да, хочу. И… вот еще что, мистер Моулд… если вам понадобится от меня какая-нибудь помощь… мало ли что… пожалуйста, обратитесь ко мне, хорошо?

— Обязательно обращусь, — посулился он, хотя совершенно не представлял себе, чем бы она могла ему помочь и почему бы ему вдруг понадобилась помощь. Но видно было, что она сказала это по-дружески, из добрых чувств. Теперь он был рад, что она ему встретилась, по крайней мере перебила неприятный привкус, который оставил разговор этой старой жабы миссис Могсон. — Я давеча говорил с миссис Могсон.

— Она ужасная женщина! — обеспокоенно отозвалась миссис Розберри. — Надеюсь, что вы…

Она недоговорила. Эдди ждал. Она опять залилась краской.

— Я хотела сказать, вы, надеюсь, не стали слушать, что она говорит?

— Да нет. Она ведь полоумная, разве ж я не знаю? Ну…

Она улыбнулась ему, кивнула, и он пошел дальше. Хорошая она женщина, жена бедняги Фреда. Надо же было жениться на такой, чтобы потом нарваться на «Воющую Минни». А другие избежали пуль и снарядов и невредимые вернулись домой к женам, а у них жены — стервы, каких свет не видывал. Неправильно это. Несправедливо.

Эдди купил газету и прошелся по деревне, немного стесняясь своего нового гражданского костюма. Он встретил кое-кого из старых знакомых и перемолвился с ними словечком-другим. Но много попадалось и таких, кого он не знал или не помнил. Сама деревня совсем не переменилась — ее не бомбили, и теперь заново ничего не отстраивали. Единственные следы войны остались от американских частей — приказы, объявления. Но все равно Эдди ощущал кругом что-то непривычное. Казалось бы, наконец вернулся человек туда, куда стремился всей душой, но не было у него чувства, что он дома. Может быть, потому что нет Нелли? Возвращение домой было для него неразрывно связано с мыслями о Нелли, какой же дом без жены? Он уже начал подумывать о том, чтобы дать знать в Банстер, или, может быть, самому махнуть туда. Могло же статься, что ее мать тяжело заболела.

— Как делишки, Эдди? — спросил его Томми Лофтус, который получил чистую по ранению еще в сорок втором и с тех пор работал водителем автобуса.

— Нормально, Томми. Странно как-то, конечно, поначалу на гражданке.

— А я тебе скажу, почему, Эдди. Вот мы все много говорили про жизнь, какая она будет после войны. Но ничего этого нет. Да-да, можешь мне поверить. Нет здесь этой жизни.

Эдди не совсем его понял. Томми был шутник, поди разбери, что он говорит.

— Здесь нет, а где же она тогда?

— Да где сроду была. В головах у нас, — и Томми невесело рассмеялся.

— Не понимаю.

— А ты сообрази. Я ведь знаю, о чем ты все это время думал, в точности как и я: «Вот только демобилизуюсь, и все будет путем». Верно? Вот то-то. Ну так вот, я демобилизовался.

— Да, — мрачно кивнул Эдди. — А если бы ты побывал там, где я после тебя побывал, ты бы еще добавил: «Слава Богу, что дешево отделался». Вот так.

— Это точно, Эдди, только если я получил чистую по ранению, значит, там, где ты потом побывал, я уже побывать не мог. Это как дважды два. Но я тебя понимаю. А теперь скажу, чтобы и ты меня понял: когда возвращаешься домой, жизнь на гражданке оказывается не такой, как думалось тебе, ясно? Погоди, еще сам убедишься.

— Но со временем привыкаешь?

— Вот то-то и оно что нет! — горячо возразил Томми. — Я лично не привык. А я уже два с половиной года как дома. Знаю, что ты скажешь. Было время военное, не то что теперь. И в этом я с тобой, Эдди, полностью согласен. Янки понаехали, и здешние бабы через одну скурвились…

— Но-но, ты потише, — угрожающе прервал его Эдди.

— А чего потише-то? — заорал в ответ Томми, любитель говорить начистоту. — Ты бы посмотрел, как они себя вели! Я бы сам, расскажи мне кто, нипочем бы не поверил. Но я своими глазами видел, понятно? Только я не об этом. У меня-то в доме никаких таких игр не было, я своевременно успел вернуться. Что я хочу тебе сказать, Эдди, это что все тут оказывается не так, как ожидал. Мы думали, что будет иначе, чем было. Лучше. Иначе-то оно иначе, это так, но насчет того, чтобы лучше, этого я, убей меня, не вижу. И не похоже, чтобы в будущем ожидалось улучшение.

— Ты в большевики, что ли, подался, Томми?

— Я-то? Я тут скоро самих большевиков перебольшевичу. Ладно, ладно, Лиззи! — крикнул он своей нетерпеливой кондукторше. — Иду. — Он указал на нее большим пальцем и понизил голос: — Вон Лиззи, толстомясая крошка, намылилась уезжать в Канаду. Можно подумать, сейчас прямо отъезжает, до того ей не терпится, минуты не может подождать спокойно. Однако мысль правильная. И не в Канаде дело. Ей, как и всем нам, нужны позарез перемены, ну, она за переменами и собралась в путь-дорогу. Тебе тоже скоро захочется перемен, Эдди.

— Ну уж нет. Я переменами сыт по горло. По мне пусть все остается, как есть.

— Подожди еще. Ты пока сам не знаешь, что тебе понадобится. Сам удивишься. Ладно, до скорого, Эдди!

— До скорого, Томми! — Эдди посмотрел вслед автобусу. Незачем принимать так уж всерьез, что говорит Томми Лофтус, хоть он, конечно, парень не дурак. Ему слишком много приходится баранку крутить. Вот он и озлобился. С этими, которые всегда за рулем, обычная вещь. Без конца скорости переключай да на тормоза с ходу жми, все от этого.

Эдди прикинул, что имеет смысл подождать открытия пивных, а пока поболтаться поблизости от «Солнца»; походил, постоял, перекинулся словечком-другим кое с кем из старых знакомых; но на душе было как-то невесело, смутно, не по себе, и, убедившись в конце концов, что ему вовсе и не хочется в пивную, вдруг повернулся и пошел прочь, заторопился к себе домой. Нелли вполне могла уже за это время вернуться. Но ее дома не оказалось. Теперь эта пустота подействовала на Эдди особенно тяжело. Ему почудилась в ней издевка, как в разговоре старой миссис Могсон. Он стал метаться по дому, вверх и вниз по лестнице, шарить в шкафах и комодах, рыться в ящиках, заглядывать во все углы, будто потерял и не может найти что-то, сам не знает что.

На заднем дворе у них стоял сарайчик, он сам его сколотил, когда они только въехали, за год до войны. И в конце концов он добрался и до сарайчика. Огляделся, зажигая спичку за спичкой. В углу — груда пустых бутылок, и явно не из-под пива. Он стал вытаскивать их наружу, на свет. Оказалось больше дюжины. И все из-под виски и джина, иные с заморскими наклейками, американские. Эдди перетаскал бутылки в дом и выставил на стол. В эту минуту кто-то встал в распахнутых дверях.

На этот раз явилась дочка миссис Могсон, та, что работала на почте. Она всегда приходила домой обедать в половине второго. Была она из таких, которые строят из себя невесть что и суют нос в чужие дела; типичная старая дева. И зырк, конечно, на бутылки и на Эдди. Пусть глазеет, если кому охота.

— Я нахожу нужным вам сообщить, мистер Моулд, — произнесла она официальным тоном, — что миссис Моулд уехала не когда-нибудь, а вчера днем. Мама видела, как она уходила.

— Ну, еще бы, — проворчал Эдди. — И что из того?

Мисс Могсон выпучилась на него еще нахальнее.

— После того как была доставлена ваша телеграмма, — пояснила она. — На случай, если вы намеревались подать жалобу.

— Кто говорил о жалобе? — рявкнул Эдди. — Что вы вмешиваетесь не в свое дело?

— Телеграмма — это мое дело. И телеграмма была доставлена своевременно, до отъезда миссис Моулд. Вот и все.

И она торжественно удалилась.

Он схватил первую попавшуюся бутылку, выбежал во двор и шарахнул оземь что было силы, только осколки полетели. Но легче не стало. Тогда он выскочил на улицу, хлопнув за собой парадной дверью, и долго бродил по окрестностям, не думая о еде и питье, расстроенный и обозленный, то растерянный, как бывает во сне, когда знакомые места и лица вдруг изменяются и становятся неузнаваемыми, то охваченный злобой, оттого что весь-весь мир против него. К концу рабочего дня он, сам не заметив как, вышел к карьеру и остановился, почти с волнением глядя на разбитую высокую скальную стену, словно наконец-то встретил единственного друга. Так его и застал мистер Уотсон, управляющий, пожилой задерганный человек.