Тревор сел и начал первые штрихи своего эскиза. Он всегда находил, что рисовать кого-то — это очень сокровенный опыт. Благодаря этому опыту он обнаружил сердца и души людей, которых он оживил на бумаге или холсте, — или на любой другой поверхности, которая казалась удобной, когда возникало желание, — не касаясь их и даже не разговаривая с ними. Это было его личное изучение людей через выражение физической формы, и это стало его визиткой в мире искусства. Его способность вытягивать нескрываемые эмоции из двухмерного изображения была тем, что вывело его на новый уровень и удерживало его там.

Но его нынешняя муза… В нем было больше, чем казалось на первый взгляд, что-то скрытое в его глубинах, что Тревор должен был разглядеть. Это было за тенью, которая дрейфовала над темно-зелеными глазами, нота тоски в его звонком голосе, когда он спросил о творчестве Тревора, подергивание и наклон его головы, сопровождаемые застенчивым намеком улыбки на мягких губах, которые опровергали его внешнюю уверенность, и румянцем розового цвета, который иногда окрашивал его острые скулы. Мужчина был великолепным, успешным, состоятельным

На первый взгляд казалось, что у него есть все. Но за сильным, самоуверенным фасадом скрывалось чувство утраты или одиночества. Тревору казалось, что даже во сне Марку есть что рассказать, чего он опасается. Какой бы ни была его история, она бурлила так близко к поверхности, и казалось, Марк охранял ее, как заветную мечту.

Восприятие действительности носилось на цыпочках по краю сознания Марка, и, вместе с тем, было странное чувство того, что за ним наблюдают. Не двигаясь и не открывая глаз, он попытался оценить окружающую обстановку. Простыни пахли кондиционером и сексом, и только ощущение пустоты в постели. На фоне мирного спокойствия в воздухе, был слышен тихий шорох и слабый скрип. Он был не дома. Он был в гостиничном номере… с красивым мужчиной. У них был фантастический секс.

И теперь он один лежал в этой кровати, хотя был не единственным в комнате.

Он приоткрыл веко ровно настолько, чтобы увидеть, как Тревор сидит перед окном, низкий свет с улицы бросает мягкое свечение на его плечи. Снаружи темно-серые небеса продолжали сеять снег. Голова Тревора была опущена, лодыжка одной ноги лежала поперек бедра другой, и его внимание было сосредоточено на альбоме, который опирался на мольберт, созданный его ногой. Его рука двигалась по странице размеренными штрихами, почти ласковыми, как будто танцевала над его поверхностью. Марк смотрел, не в силах пошевелиться или отвести взгляд, и та, скрытая часть его души, плакала.

Рука Тревора остановила гипнотический поток, нарушая транс Марка, и он посмотрел вверх. Марк замер на вдохе, боясь подать знак, что проснулся, и потревожить художника в его стихии. Пристального взгляда Тревора, направленного на подножие кровати, Марку не стоило опасаться. Кроме внезапного желания пошевелить открытыми пальцами ног.

Тревор снова сосредоточил внимание на альбоме для рисования — прядь густых волос упала ему на лоб. Как их пути никогда не пересекались раньше? Тревор жил в Недерленде, между ними было меньше двадцати миль. Но потом, с такой работой и большим дефицитом свободного времени, Марк редко проводил время в Боулдере. Он всегда был либо в офисе, либо дома.

Кроме того, Тревор, несомненно, вращался в художественных кругах, которых, большую часть своей жизни, Марк избегал. Не потому, что он не ценил искусство, а потому, что его мать не гордилась бы им. Однако он никогда полностью не отпустит эту потерянную мечту. Дом, который он купил, говорил о похороненной части себя, которая отказывалась умирать, даже будучи глубоко спрятанной в течение десятилетий. Он зашел так далеко, что выделил комнату под художественную студию, где мог бы вернуться к своей первой страсти… но больше никогда не заходил внутрь.

— Я хотел стать художником, — проговорил Марк, застигнув себя врасплох. От сказанного щеки обдало теплом, не говоря уже о том, что он говорил о своей мечте, о которой старался забыть.

Тревор вздрогнул, его рука дернулась на листе, и струйка вины проскользнула в грудь Марка.

— Извини, я не хотел тебя прерывать.

Скажи уже что-нибудь. Что-то особенное.

Тревор покачал головой, и мягкая улыбка отразилась на его лице. Он встал, закрывая альбом, и положил его и набор карандашей обратно в свою дорожную сумку, а затем вернулся к кровати и вытянулся рядом с Марком.

— Да? — Тревор приподнялся, опираясь на локоть, а другой рукой ласкал, лениво прорисовывая восьмерку на груди и прессе Марка.

Марк посмотрел на него, и этот взгляд мягко побудил его продолжить, рассказав ему то, что Тревор каким-то образом понял. Марк понимал, что он в полной безопасности, раскрывая свои самые глубокие секреты незнакомцу, которого он никогда больше не увидит. Это облегчало или усложняло задачу? Разве раскрытие секретов в темноте считается? Он с усилием оторвал взгляд и посмотрел в окно, ничего не видя за его пределами.

Марк пожал плечами.

— Просто идеализированные мечты молодости.

— Я сомневаюсь в этом.

Марк снова встретился взглядом с Тревором, его ярко-синие глаза подбадривали его. Это был первый раз, когда он озвучил свою потерянную мечту, и теперь он не был так уверен, куда это его приведет. Чего он добился, например, обустроив комнату, в которую он так и не решался войти, на что требовалось больше, чем отключенное периферийное мышление. Искусство всегда было в глубине его сознания, но никогда не было по-настоящему выведено на свет. Как тень, еле уловимая краем глаза, но не важно, как быстро ты поворачиваешь голову, чтобы поймать ее, ничего не увидишь.

— Раньше я любил рисовать, — он остановился, сглотнув ком в горле. — По словам моих учителей, у меня это хорошо получалось. Моя мама говорила: «Это мило, дорогой» и иногда вешала один из моих рисунков на холодильник. Но вскоре я заметил, что два моих брата получают более восторженные похвалы и поддержку за свои успехи в учебе и спортивные достижения. Она никогда не отговаривала меня, но все больше и больше я понимал, что она не так гордится мной.

Марк горько рассмеялся.

— Она даже не попала на мою первую художественную выставку, потому что у одного из моих братьев была футбольная тренировка в тот день. Даже не игра, а обычное ежедневное практическое занятие.

— Сколько тебе было лет? — голос Тревора был мягким, с ноткой сочувствия, но, к счастью, не с жалостью.

— Четырнадцать. Это была моя единственная выставка. Я любил искусство. Это было похоже… на глоток воздуха, — он посмотрел Тревору в глаза, которые казались серыми при тусклом свете, и в тот момент почувствовал, что нашел родственную душу. Была бы его жизнь другой, если бы он встретил кого-то вроде Тревора двадцать лет назад? Может быть да, а может и нет, но одно он знал точно: не было смысла тратить время на что, если.

— Но потребность в том, чтобы мама мной гордилась, была сильнее, поэтому я отдал свои краски и холсты и сосредоточился на учебе. Думаю, я увидел ее первую искреннюю улыбку, когда сказал ей, что решил стать адвокатом. Казалось, я наконец-то завоевал ее одобрение, — он сделал глубокий вдох. Память за все эти годы все еще не потеряла свой болезненный привкус. — И когда мне было шестнадцать, мой младший брат выдал меня.

Марк замолчал, память его вернула в тот день, и его желудок сделал тошнотворный кувырок. Они ужинали — Марк, его мать и его братья, Рик и Энди. Марк тогда еще не знал то, что Энди видел, как он целовался со своим первым парнем. Как только слова покинули губы Энди, в комнате понизилась температура, и мурашки побежали по спине. Его мать просто смотрела на него, выражение ее лица было совершенно пустым.

— Это правда? — спросила она спокойным голосом. Все, что мог сделать Марк, это кивнуть ей, едва коснувшись взглядом ее глаз, а затем он посмотрел на своего брата, который ухмылялся. Момент растянулся в неловкой тишине, пока, наконец, его мать не сказала: — Я все поняла, — и на этом все закончилось.