Она была права. Мужчина говорил, точно не слыша ее.

— Вы страшный человек…

— Я знаю, вы считаете меня плохим человеком, — кивнул он. — Но не приходило ли вам в голову, что злых людей просто не существует в природе… В одних обстоятельствах ты становишься злым, в других — трусом. Но может, в иной ситуации… я смог бы спасти… или вконец погубить этот мир.

— Вы обезумели, — охнула девушка.

— Я знаю, что скоро умру. Быть может, через год. Но это не имеет значения. Все, что интересует меня, произойдет в этот год. И вы не знаете, как много произойдет в этот год… Не знаете, что сейчас происходит на фронте. Летом мы окончательно потеряем армию и проиграем войну. Этого дьявольского приказа № 1 достаточно, чтобы утратить страну.

— Вы больше не видали ее? — резко спросила его собеседница.

— Откуда вы знаете, что я ищу ее? — впервые мужчина взглянул прямо на нее, впервые отреагировал эмоционально.

— Не знаю. Я чувствую. С тех пор вы думаете только о ней…

— Вы неправы. И правы… Последнее время я наведываюсь по одному адресу. Мне почему-то кажется, что рано ли, поздно она придет туда.

— Скажите мне правду, вы бросили меня из-за нее? Из-за этой роковой дамы? Неужели она так хороша?

— Да нет… впрочем… как посмотреть. Она вспоминается мне по-разному. Бывает, что и несказанно красивой. Трудно не считать роковой женщину, перевернувшую всю твою жизнь. А тем более рыжую, с именем самой Богоматери.

— Мы больше не увидимся с вами, — внезапно объявила девушка. — Я не понимаю, чего вы добиваетесь. Но почему-то мне жаль вас. Так жаль, что это чувство сильнее ненависти.

— Господа, вы слышали это? — на трибуну-беседку скакнул взъерошенный господин с кривоватым, треснутом пенсне на носу и газетой в руках. — Вы это читали?! — оттеснил он оратора, перекидываясь через перила. — Святой Отрок Пустынский пророчествует….

— Мы не признаем ваших святых, — обиженно вскрикнул оттесненный оратор с красным бантом на лацкане. — С помощью всяких святых Николай Кровавый вынуждал вас к подчинению. Ваш Отрок такой же подлый прихвостень царя и царицы, как и Распутин…

По рядам людей прошел грозный гул.

— Вы слышали? Он на Отрока нашего клевещет! — почти испуганно вскрикнул чей-то голос. — На НАШЕГО Отрока!

Возглас прозвенел как набат. Секунду тому оживленно внимающая оратору Владимирская горка взорвалась фейерверком злой обиды.

— Наш Отрок святой!..

— Это у вас там Распутин…

— Нашел, Иуда, на кого руку поднять… На Отрока нашего! Долой его!

— Геть! Геть!

Оратор, и впрямь поднявший руку под час последнего выкрика, так и замер с нелепо поднятой рукой.

— Ах ты паскуда… ах ты тварь засланная… — грозно, пронзительно громыхнул чей-то бас. — Ты вообще откуда таковский? В наших краях все знают, что Отрок — святой.

— Бейте его…

— Бей!

— Эг-г-гэгей!..

Оратор попятился назад — судя по искореженному страхом и удивлением лицу, он действительно был заезжим, совершенно не подозревавшим о силе несгибаемой народной любви к малопонятному месточтимому Отроку Пустынскому.

— Слушайте, слушайте… Господа! Товарищи!.. — закричал господин в треснутом пенсне, размахивая газетой, как флагом. — Наш Отрок пророчит… Такие, как он, — махнул он рукой в сторону пятящейся «засланной твари», — прибудут сюда отобрать нашу Веру! Нашу землю, наш кров. Придут украсть у богоспасаемого Города Киева благословенье небес… Они будут лгать нам и разрушать наши церкви… они будут убивать наших жен и детей и требовать от нас сатанинской жертвы…

— Так Отрок сказ-зал!.. — ахнув, какая-то женщина без чувств сползла на руки супруга. Тот принялся обмахивать ее своей шапкой, не сводя взгляд с оратора.

— Так я говорю… Вот что сказал Отрок: «Тех, кто пекся о вас, вас призовут ненавидеть. Ту, что утирала кровавые раны, провозгласят кровавой преступницей. Те, чьи руки в крови, кто окрестил себя красными, пожелают прогнать их из Города, как прокаженных. В обмен на свою ложь они потребуют зло. Но Святой Город восстанет…» Господа, Город восстал! Сегодня киевский совет солдатских и рабочих депутатов самовольно издал приказ всем членам бывшей императорской семьи покинуть Киев. Солдаты уже громят редакцию газеты, призвавшую их признать врагами народа и утопить в грязи всех Романовых, вдовствующую императрицу и княгиню Ольгу…

Ольгу?

Дальше Саня не слушал — бежал со всех ног. Только сбегая по Трехсвятительской вниз, он вспомнил, что совершенно забыл про филера и барышню.

Город восстал.

На Царской площади трое солдат схватились с рабочими-арсенальцами. По Александровской вверх уже шел крестный ход. Люди несли иконы и флаги. Крещатик гудел, вопил и кричал. Думскую площадь заполонили толпы митингующих — люди с дешевыми иконками Отрока Пустынского, архангела Михаила, вырезанными из газеты портретами императрицы.

— Отрок… вы слышали… Отрок сказал… — неслось отовсюду.

— Долой антихристов!

И тут уж, пожалуй, следует рассказать, что случилось 3 числа…

В тот день, когда, узнав про манифест-отреченье царя, Саня прибежал в госпиталь к царской сестре — великой княжне Ольге, Ефим Петрович и другие солдаты плакали вместе с их Оленькой, как малые дети. А сестру милосердия, дерзко поздравившую княгину с отречением, обозвали большевичкой и вытолкали взашей из палаты. Саня помнил лицо выталкиваемой, вывернутое от ненависти. И лицо санитара, схватившего ту за шкирки.

В тот день Ефим Петрович подвел Саню к Ольге. И Саня впервые заметил, что великая княжна на сносях.

— Малец вот… Сашкою звать. Он тоже… — неумело представил он гимназиста.

А Ольга тогда погладила его по голове и улыбнулась:

— Ничего. Ничего…

Нынче палата была странно пуста.

— Где же все? — спросил гимназист худого солдата. Кроме него в огромной комнате было всего человек пять или шесть, в основном те, что в беспамятстве.

— Все, кто может ходить, на площадь пошли. Только я вот… — солдат ругнулся — у него не было обеих ног, и было видно, что он ненавидит свои обрубки. — Видал? Сам врач нам газету вслух прочитал…

Саня схватил газету и дочитал пророчество Отрока.

— Но этого ж не будет? — спросил он испуганно.

— Не будет, — мрачно сказал солдат. — Тоже еще!.. Назвали себя «Совет солдатских депутатов». А с нами, солдатами, они посоветоваться не желают? Они Совет солдатский… а мы тогда кто? Их там всего двести душ!.. А нас тут у Оленьки четыреста будет, и всем она как мать родная была. А они… нашу Оленьку, кровавой пособницей…

— А где… где она?

— У матушки своей, во дворце. Она ж ребеночка ждет.

Саня с облегчением выдохнул воздух. Слишком впечатлил его рассказ Ефим Петровича о том, как два дня спустя та самая сестра, поздравившая Ольгу с горем, подкралась к ней сзади и с криком «Кровопийца проклятая» пыталась разбить банку с раствором кислоты на голове у княжны… Еле та увернулась.

«Ослепла она, что ли? — говорил Ефим Петрович потом. — Словно сама своими глазами не видела, что Ольга одно добро тут творит, ночами не спит, за солдатами ходит. Словно глаза, душу и сердце ей взяли да выкололи…»

Безногий солдат громко вздохнул:

— Она ведь для нас все равно что родная… Все наши ко дворцу побежали Ольгу и маму ее защищать.

А Саня приметил, что над койкой безногого появилась солидная табличка «Е. М. Дображанская». Гимназист знал, что подобных табличек в госпиталях немало — любой доброхот мог финансировать одну или несколько коек, которая тут же становилась кроватью его имени… Выходит, и красавице Катерине Михайловне тоже не чуждо милосердие.

— А тебе вот как скажу… — принялся митинговать безногий перед Саней, за неимением другой аудитории. — Кто я теперь? Инвалид, калека, комиссованный за полной ненадобностью… А царица-матушка сама ко мне приходила. Говорила, что не оставит меня, что меня профессии нужной научат… А они, они, которые прогонять ее вздумали, они как обо мне позаботятся?! Кто они тут такие?!!!