— Кадеты восстали, — в палату вбежал санитар. — Они окружили царский дворец. Сказали, что не отдадут им императрицу! — его глаза сияли. — Лаврский митрополит Владимир вышел на площадь…

— Точно не отдадут? — переспросил гимназист. — И Ольгу тоже?

— Не сомневайся, — санитар походя похлопал его по плечу. — Это вам не Петроград. Это — Киев!

— …а потом, когда к солдатам присоединились кадеты, и юнкера, и офицеры, и митрополит, и пожарные, тут уж комиссар Временного правительства окончательно в растерянность впал. Я самолично при их разговоре присутствовал. «Чего же они добиваются? — спрашивает. — Они что же, монархию восстановить хотят?» «Нет, — ему отвечают, — они хотят, чтоб императрица осталась в Киеве». Тут комиссар как закричит: «Что ж это за город такой! Что за город… С каких это пор солдаты с офицерами и попами братаются? По всей империи бунты, солдатня офицерье на столбах вешать желает, только отвернись — уже митинг… А у нас они, видите ли, решили вместе императрицу спасать! И все этот Отрок… Все Отрок!» «Прикажете арестовать его?» — спрашивают.

На этих словах Катерина Дображанская, стоявшая у окна, спиной к говорившему, обернулась.

Плешивый господин, живописующий события, происшедшие всего полчаса тому в кабинете комиссара Временного правительства, изменнически бегал глазами. Бывший агент охранного отделения, а ныне успешный делец Дмитрий Богров, имел собственную обширную агентурную сеть. Мастерски пользуясь некогда приобретенными навыками, используя метод кнута и пряника, ее милый друг Митя узнавал обо всех важных событиях тотчас и из первых рук.

— И что ж комиссар? — подал голос Дмитрий Григорьевич.

Был он высок, широк в плечах и отстраненно, лениво спокоен — Катя давно не могла разглядеть в нем того худого как щепка, мучительно-мятущегося юношу, вознамерившегося сгубить премьер-министра Столыпина. Да и не пыталась… Зачем? Еще тогда, шесть лет назад, она разглядела в этой растрепанной личности обещание превратиться из непредсказуемой огненной вулканической лавы в незыблемую глыбу.

— Комиссар аж руками на него замахал, — агент засучил руками, изображая испуганные жесты начальства. — «Побойтесь Бога, или уж не знаю в кого вы тут верите… Да если мы Отрока арестуем, киевляне в тот же день тюрьму по камням разберут. А нас с вами растерзают, еще и кол, пожалуй, в сердце воткнут, как антихристам». В общем, — подвел итог господин, — императрица и ее дочь, и два зятя останутся в Киеве. Со стороны Временного правительства ей гарантирована полная неприкосновенность. Солдаты, комиссованные с фронта как инвалиды, по собственному почину решили организовать дивизион по охране императрицы. От их имени с нами говорил некий полковник Машков.

— Кажется, я слышал о нем, — кивнул Митя. — Герой войны?

— Так и есть. Недавно лишился ноги. И теперь сам, так сказать, инвалид.

Командующий киевским военным округом распорядился выставить у дворца дополнительную охрану. В случае непредвиденных событий императрица сможет обратиться прямо к нему.

— А что сейчас там, в Петрограде? — поинтересовался Митя.

— Ох, там совсем не то, что у нас… Ничего не поймешь. Двоевластие. И кто правит — не ясно. У них Совет солдатский — великая сила. Временное правительство одно говорит, Совет другое… Один закон № 1, который они принять нас заставили, чего стоит…

— Благодарю, — в руку агента легла пачка купюр.

— Если еще какие-то новости будут… — агент суетливо спрятал пачку во внутренний карман пиджака.

— Я вам всегда рад. Приходите в любое время, — окончил Дмитрий Григорьевич и дружески пожал господину успевшую опустеть ладонь. Умение установить с агентом теплые дружеские отношения всегда считалось в охранке наиважнейшим талантом. Бывший агент подполковника Кулябко знал об этом, как никто другой — именно иллюзия человечности в их отношениях помешала Мите когда-то осуществить свое намерение и подстрелить своего шефа.

— А ведь забавно устроена жизнь… — сказала Катерина, едва господин вышел за дверь. — Поверни кто-то души этих людей другой стороной, те же самые солдаты могли б растерзать императрицу и Ольгу, как лютые звери…

— А мне вот что прелюбопытно бы было узнать, — отозвался Богров, — откуда вдовствующая императрица средства возьмет, чтоб содержать дивизион инвалидов?

— Иными словами, кто за всем этим стоит?

— Вот именно, моя королева. Что скажешь?

«Королева» — было сугубо домашним милым прозвищем Кати, вроде «птички» и «рыбки», и в голосе Мити не слышалось преклонения. И все же ей было приятно именоваться королевским титулом, и он знал об этом, и Катя знала, что он знает — понимает ее суть. За это-то она и любила его больше всего.

Дображанская слегка отдернула штору. Дом с Химерами царил на самой верхней точке Печерской горы — как корона над Киевом. Из его залы открывался восхитительный вид, и тот, кто стоял у ее окон, и впрямь мог ощущать себя настоящим королем — у его ног лежал весь Город. Внизу сиял огнями Крещатик, вверху — на противоположной горе — звенели колокольни Михайловского монастыря и Софии. У ног Кати собрался весь высший свет — к подъезду театра Соловцова подъезжали экипажи, коляски, моторы… Будто и не было сегодня днем бунта.

Катя припомнила, что Маша рассказывала ей о знакомом молодом человеке, пережившем в Киеве 10 переворотов, но, несмотря ни на что, каждый вечер под пулями ходившем вместе с молодой женой в кино…

Она привычно вздохнула — раньше на месте театра Соловцова сияло предивное чистое озеро. Все шесть лет Катя жалела о том, что, погнавшись когда-то за скорой наживой, не сохранила его за собой — продала землю застройщикам. Разве не бонтонно бы было жить в доме у озера — да в самом центре Киева?

— Совсем забыл, — на секунду лицо Дмитрия Григорьевича озарилось мальчишеской нежной улыбкой. — Я тебе подарок привез. Так, безделица… — Управляющий госпожи Дображанской извлек из пиджака предмет, очень похожий на карманные часики-луковицу. — Только это не часы. Пренеобычная вещь.

Катя взяла из его рук не-часы. В прорезях на верхней крышке виднелись циферки.

— Механизм предназначен… — начал пояснять даритель.

— Калькулятор, — улыбнулась Катя. — Первый калькулятор.

— Что ты сказала?

— Спасибо, милый, — Катерина слегка привстала на цыпочки, коснулась губами его щеки и пошла к расположившемуся слева высокому и плоскому шкафу.

Там, под стеклом, на крохотных золоченых крючках, изготовленных парижским ювелиром Картье, хранилась Катина коллекция редких часов.

— Так что скажешь, Катюша? — повторил Митя вопрос.

— Скажу, — Катя открыла стеклянную дверь, поискала глазами свободный крючок, — ты был прав, уверяя меня, что революция неизбежна.

— До сих пор не пойму, как ты, с твоим изумительным умом, могла отрицать столь очевидные вещи?!

Катя повесила первый калькулятор. Взяла свои любимые часики, завела их крохотным золотистым ключом. Ум Кати и впрямь походил на великолепный часовой механизм — верно поэтому коллекция часов и стала ее излюбленным хобби. Но, отрицая Октябрьскую, отрицая очевидное, она не думала — верила. Верила Маше. Хотя и в день объявленья Великой войны, и весь первый военный год, когда Киев вел прежнюю спокойную и сытую жизнь, Митя не переставал уверять ее… революция не за горами!

— Как скверно, что переворот в Петрограде совпал с моим отъездом. Все это безумие…

— Это еще не безумие. И это еще не революция… Революция будет.

— Я согласен с тобой. И имею свой план. Как я уже излагал, моя экспедиция была весьма и весьма успешной. Все наши заграничные предприятия процветают. Наш новый проект удался. Мы можем поселиться в Америке. Год, много два — и война закончится… Там, за границей, у нас больше не будет нужды скрывать наши отношения. Там никому нет дела, что я иудей. Мы сможем быть вместе. Никто не обязывает нас венчаться… Там ценят только деньги. Катюша, даже если мы потеряем здесь все, мы все равно будем богаты, как шейхи. У нас больше денег, чем нужно. Если бы не твой неистощимый азарт…