“Ваше превосходительство!

С радостью готов выполнить новые Ваши указания. Постараюсь ускорить подготовку на всех фронтах, разошлю карты, как только они будут готовы.

Как благородно было с Вашей стороны прислать в Венецию Вашего самого доверенного и ценного подчиненного, виконта. Понимаю необходимость его возвращения и сожалеюо ней, поскольку здесь он мог бы сослужить добрую службу. Постараюсь проследить за тем, чтобы визит его остался незамеченным и чтобы он ни в чем не нуждайся, пока пребывает здесь”.

Блестяще, подумал Бедмар и подписал послание витиеватым росчерком пера. Маркиз как бы давал Оссуне понять, что догадывается о черных его намерениях, однако нисколько их не страшится. Герцог определенно заглотнет эту наживку, будучи убежден, что его наемный убийца успешно выполнит все его приказы, невзирая на подозрения Бедмара. Но маркиз неоднократно убеждался, что молодость и сила – опыту и хитрости не соперники. Бедмар сложил письмо и опечатал восковой печатью.

– Желаю вам доброго пути, – сказал он. – Мой гондольер ждет внизу. Он доставит вас к маленькой лодке в самом конце острова. А там уж догребете до корабля, что стоит на якоре в Маламокко. При необходимости капитан де Брага замолвит за вас словечко. Сами же не произносите ни слова, пока не окажетесь в открытом море.

– Ваше превосходительство… – Антонио отвесил почтительный поклон. – С нетерпением буду ждать следующей нашей встречи.

– Я тоже, – ответил Бедмар.

“Так вот оно все как складывается”, – размышляла Алессандра. Она стояла у окна в спальне и смотрела на разросшийся сад внизу и лагуну в том месте, где канал Сан-Джузеппе огибал восточную часть ее дома. На канале она видела пустую гондолу Бедмара, привязанную к столбику в красно-белую полоску у ступеней, что поднимались от самой воды и вели к воротам в сад. В любой момент виконт может исчезнуть из ее жизни, выйдет через заднюю дверь в сад, пройдет выложенной камнями тропинкой, что спускается к воротам, сядет в поджидающую его гондолу. Она понимала, что ему и Бедмару есть о чем поговорить, а потому оставила их одних и поднялась к себе.

А он на прощание не удостоил ее ни словом, ни даже взглядом. Она вошла в гостиную как раз в тот момент, когда Бедмар передавал виконту ответное послание, а потом бросил письмо Оссуны в огонь. Утрилло-Наваррский не сказал ей ровным счетом ничего, лишь попросил, чтобы принесли его плащ с капюшоном. Затем, даже не встречаясь с ней взглядом, отвесил легкий поклон. Впрочем, она подозревала, что если б даже и увидела в тот момент его глаза, то не прочла бы в них ни сожаления, ни каких-либо иных чувств.

Она извинилась перед маркизом и поднялась к себе в комнату с намерением почитать что-нибудь или сделать запись в дневнике. Однако, оказавшись в спальне, ничего этого делать не стала. Подошла вместо этого к окну, тому, что находилось в углу комнаты, – оттуда открывался самый лучший вид на гондолу, в которой отплывет виконт.

Теперь же она упрекала себя за это, потому как, разумеется, никакой близости между ними не было, да и быть не могло. Подумаешь, поболтали немного, поспорили. А любезничал он с ней лишь по той причине, что зависел от нее, ему нужен был ее дом, ее защита, теперь же, когда необходимость в том отпала, ему не было нужды притворяться и говорить любезности. Про себя Алессандра твердо решила: виконт не должен видеть, что она наблюдает за его отъездом. И тем не менее оторватьсяот окна не было никаких сил.

В камине слегка потрескивали и дымили поленья, и Алессандре было жарко в этом платье. Лучшее кружево в городе, и все равно ткань раздражает, неприятно трет кожу. Просто, наверное, в комнате слишком жарко и душно, с неудовольствием подумала она. Эта Бьянка вечно переборщит, заставляет Нико набивать полный камин дров. Все беспокоится, как бы кто не подхватил простуду, постоянно ахает, охает и ворчит. На секунду Алессандре стала просто ненавистна Бьянка, но она моментально спохватилась и укорила себя за это. Просто нечестно с ее стороны так думать о преданной служанке. Она лишь хотела… она сама не могла понять, чего именно хотела. Ее охватила какая-то странная тоска, и выразить ее словами было невозможно. Освободиться от нее, сбросить, забыть, подумала она и тут же высмеяла себя за это. От чего именно освободиться? “Ну,для начала хотя бы от этого платья”. Она придвинулась поближе к окну, дотронулась пальцами до стекла. Влажный холодный воздух просачивался через сотни незаметных мелких трещин. Стекло холодное, как лед. Она уперлась в него лбом и ощутила минутное облегчение.

Дождя не было, хотя все небо затянули низкие серые тучи. Даже теперь, днем, Алессандре казалось, что вот-вот наступит ночь и вместе с ней разразится гроза. На секундувсе вокруг застыло, словно бега времени не существовало вовсе, словно мир, окутанный этим сумеречным светом, перестал вертеться. И в окне тоже все застыло, замерло, если не считать какой-то одинокой морской птицы, пролетевшей мимо, да непрестанного тихого плеска воды. Так тихо бывает разве что в день скорби. Впрочем, нет. Она слышала легкое потрескивание дров в камине, шум, доносившийся снизу, – то были приглушенные и неразборчивые мужские голоса, потом послышались тяжелые шаги, заскрипелиполовицы. Где-то в отдалении зазвонил церковный колокол, его принес порыв ветра, сумел-таки просочиться сквозь оконные рамы. “Моряки впадают в панику, когда в море вдруг слышат звон колоколов, – как-то сказал ей отец. – Считают это дурным предзнаменованием”. Интересно, подумала Алессандра, каково это – оказаться на палубе корабля, далеко от берега, в открытом море, где вокруг ничего, кроме ветра и волн, которые раскачивают судно из стороны в сторону. Она на секунду закрыла глаза и постаралась представить все это. Вот она, настоящая свобода, абсолютная, не нарушаемая никем свобода!…

Тем временем у гондолы возник Паоло, гондольер Бедмара, – должно быть, только что вышел из кухни, где ждал, – и занял свое место. Секунду спустя из ворот показался Утрилло-Наваррский. Навес на гондоле Паоло натягивать не стал, и Алессандра отчетливо видела виконта, видела, как он уселся, но головы не поднимал, смотрел только на лагуну, а потому лица его не было видно. И еще он поплотней запахнул на себе плащ, точно ему было зябко.

Паоло отвязал веревку от полосатого столбика, затем свернул ее и уложил на дно гондолы, рядом с сиденьем. И прежде чем взяться за весло, поднял голову и взглянул на Алессандру. Точно заранее знал, куда надо смотреть, в каком именно окне возникнет мрачное ее лицо. Она надеялась, что виконт проследит за направлением его взгляда, тоже поднимет голову и… Но нет, он продолжал смотреть куда-то вдаль, на воды лагуны.

Паоло же не отводил от нее печальных, тоскующих глаз. Он был совсем еще молодым человеком, ему недавно исполнился двадцать один год. Худощавый, с впалыми щеками, большеглазый и темноволосый. Он постоянно отирался где-то поблизости, особенно когда Бедмара в городе не было. Как только маркиз уезжал из Венеции, Паоло тут же являлсяк Бьянке и Нико; если им надо было плыть куда-то, управлял гондолой, вместе со слугами покупал на рынке дыни и свежую рыбу, таскал тяжелые бочонки с вином, которое привозили на специальном грузовом судне. За эти услуги Бьянка и Нико вознаграждали его несколькими мелкими монетами, Паоло принимал их как должное.

Несколько недель тому назад Алессандра, к своему удивлению, вдруг обнаружила Паоло в большой гостевой спальне, там, куда впоследствии они поместили Антонио. Она поднялась по лестнице и вдруг увидела, что дверь в комнату приоткрыта. А внутри горит свеча.

Алессандра резко распахнула дверь и увидела Паоло – юноша стоял возле ее письменного стола. Она напугала его – он вздрогнул и резко развернулся к ней лицом, одновременно пряча что-то за спину. Молчал, разумеется, и смотрел виновато.

– Ты что здесь делаешь?

Ответа она не ждала, задала вопрос чисто машинально. Паоло на кухне – это одно, там ему самое место. Но разве он имеет право разгуливать по ее дому? Она подошла поближе.