Через некоторое время Анна Алексеевна стала единственной свидетельницей его слез. Он давно не плакал, даже запамятовал, когда это было последний раз. И расплакался в тот день, когда надо было бы плясать от восторга. 1 мая 1889 года он окончил земское училище. За два года вместо четырех. Ему выдали похвальный лист за примерное поведение, прилежание и успехи. Товарищи завидовали Михаилу, а он, прощаясь с Анной Алексеевной, не смог сдержать слез. Ему было тринадцать лет, и он уже понимал: светлая полоса осталась за спиной. Он жаждал знаний, как голодный еды, но впереди его ожидала крестьянская доля - клочок земли да отхожий промысел.

Потом, в тюрьме и ссылке, Михаил Иванович часто вспоминал свою учительницу и думал о том, что судьба его сложилась бы совсем по-другому, не окажись рядом с ним такие заботливые чуткие люди, как Анна Алексеевна Боброва, как Дмитрий Петрович и Мария Ивановна Мордухай-Болтовские.

Только одно лето пробыл Михаил в родной деревне. Осенью семья генерала увезла его с собой в Петербург. Взяли его, как и прежде, мальчиком для услуг. Работой не перегружали. Рано утром он должен был почистить одежду и обувь детей, сбегать в булочную. Затем будил гимназистов Митю и Сашу, заботился об их завтраке. Проводив их, прибирал комнату и отправлялся гулять с пуделем Марии Ивановны.

Вся вторая половина дня была обычно свободной. Михаил не терял времени даром. У Мордухай-Болтовских имелась изрядная библиотека, и Калинину было позволено пользоваться ею. Он читал все подряд: «Жизнь животных» Брема, энциклопедию Брокгауза и Эфрона, историю Пугачевского бунта. Если что непонятно - вечером расспрашивал гимназистов. Они же охотно давали ему уроки по математике, географии и истории. Каждый советовал прочитать то, что самому нравилось, и Михаил читал, читал... Особенно он прислушивался к советам Мити, который относился к нему совсем по-братски. Это Митя предложил Михаилу книги Белинского и Писарева, дал толстый том Герцена.

Прошел год, другой. Длительное пребывание в культурной семье, среди воспитанных, образованных людей, накладывало все более глубокий отпечаток на Михаила. Он привык держаться скромно и с достоинством. Начал понимать музыку, живопись. Ежедневно читал газеты, следил за политическими новостями. У Мордухай-Болтовских он стал своим человеком. Жаловаться вроде было не на что. Однако Михаил все чаще задумывался о дальнейшем.

Он уже оценил радость интеллектуальной жизни, почувствовал, что такая жизнь вполне доступна ему. Чем он хуже барчуков, в чем уступает им? Но у них ясные горизонты: образование, интересная работа, государственная или военная служба. А Михаил так и должен прислуживать господам?! До самой смерти?!

Конечно, приложив усилия, затратив колоссальное количество энергии на учебу, на преодоление сословных барьеров, он мог бы в конце концов чего-то достичь. Но это только оп сам. По случайным обстоятельствам. А многие тысячи, многие миллионы его сверстников из крестьянских и рабочих семей - они обречены прозябать без всякой надежды на лучшее будущее?! Они так никогда и не приобщатся к тем духовным ценностям, которые накоплены человечеством?!

Время идет, а положение крестьян не улучшается. Даже наоборот. Из Верхней Троицы сообщали: тот по миру пошел, тот в город подался, надеясь поступить на завод. В семье Калининых умерли малолетние Ванюша и Акулина. Хворал отец.

И каждый раз, когда приходили из дома горькие известия, вспоминал Михаил о том, что у любого помещика в их волости земли больше, чем у целой деревни. Кто же в этом виноват? Сами помещики? Среди них есть разные люди: и плохие, и даже очень хорошие, как, например, Мордухай-Болтовские. Но дело, вероятно, не в том, какие они, дело во всем укладе, во всей системе, которая породила такое неравенство, которая дает возможность одним богатеть за счет других. А устройство общества, течение жизни, взаимоотношения между людьми - это дано свыше, это от бога и, значит, бороться с этим нельзя?!

Круг замыкался.

Мысль о том, что все предопределено, все неизменно, сковывала Михаила, заводила в тупик. А ведь он прочитал уже много книг, авторы которых отрицали существование высшей божественной силы и признавали только одно божество - человеческий разум. Эти авторы логично, убедительно доказывали свою правоту. Михаил понимал: они верно пишут. И все-таки в глубине души сомневался - страшно было отринуть всесильного заступника и покровителя, остаться один на один с природой, с людьми, с жизнью и смертью.

В бога верили отец с матерью. И любимая учительница. И Мордухай-Болтовские. Бог как-то объединял, сближал их всех, независимо от возраста и положения. И трудно, очень трудно было Михаилу свернуть с общей стези в простор нехоженый, неизведанный.

Ко всему прочему, ученые авторы, отрицавшие бога, были либо иностранцами, либо аристократами, далекими от деревенской жизни. Их доводы, даже самые разумные, в чем-то казались Михаилу чужеродными. У этих сочинителей, рассуждал он, свое счастье, свои надежды.

Всей душой поверил Михаил только писателю Шелгунову. Книга его попала в руки случайно. И с первых страниц - не мог оторваться. Книга рассказывала как раз о том, что Михаил давно стремился осмыслить.

Шелгунов превосходно знал нужды русского мужика, с гневом и болью писал, что жизнь большинства крестьян страшная, что хлеба им хватает лишь до нового года, что они вынуждены идти в наемные работники. Михаилу казалось: Шелгунов у них в Верхней Троице побывал. В словах его - настоящая правда. И насчет кулаков он не ошибся, кулачество для крестьян действительно безжалостный пресс, мертвая петля, из которой мужик не выберется.

Три тома сочинений Шелгунова осилил Михаил за несколько дней, ища ответы на мучившие его вопросы. И нашел. Повествуя о том, как тормозила церковь развитие цивилизации, каким гонениям подверглись великие открытия Галилея, Коперника, Джордано Бруно, писатель делал решительный вывод: окружающий нас мир можно не только познать, но и изменить; не бог, а сами люди - хозяева и созидатели своей жизни.

Когда последняя страница была прочитана, Михаил уже не верил в существование высшей силы. Не верил, и все тут! Свершилось то, что исподволь назревало в нем - Шелгунов дал последний толчок.

Теперь Михаил готов был вступить в борьбу. Оп уразумел, против кого и против чего надо сражаться. Но этого оказалось недостаточно. Он еще не знал, как бороться с противником, вместе с кем идти на врага. Где та сила, которая способна сокрушить сложившийся веками и выглядевший незыблемым самодержавный строй? Где те люди, которые способны воевать с царизмом? Ни в Верхней Троице, ни в городе таких людей Михаил не встречал.

Но и на этот вопрос ответил ему все тот же славный русский публицист. Ответил в день своих похорон. Когда это было? Да, в девяносто первом году. Митя пришел однажды задумчивый, грустный и сказал, что Шелгунова не стало. Мите очень хотелось проводить писателя в последний путь, но гимназистам было запрещено участвовать в траурной процессии.

Наутро Михаил отпросился в город: к сапожнику, дескать, нужно. Шагал торопливо, боясь опоздать. Свернул на проспект и увидел похоронное шествие: черный катафалк, а за ним толпа людей, такая огромная, что конец ее терялся где-то вдали.

Несколько человек несли венок, на ленте которого было написано: «Н. В. Шелгунову, указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих». И в процессии, как заметил Михаил, были почти одни мастеровые.

В переулках, в подворотнях, в подъездах - повсюду виднелись полицейские, жандармы, множество шпиков и сыщиков. Но колонна, следовавшая за катафалком, была столь монолитной и грозной, что никто не посмел преградить ей путь. Было ясно: эти тысячи рабочих сметут любой заслон. Глядя на них с тротуара, Михаил остро завидовал тем, кто шел в общем строю.

Спустя некоторое время Калинин узнал, что это была первая открытая демонстрация петербургского пролетариата. Рабочие столицы показали всем свою сплоченность, свою силу. И Михаил понял: вот те люди, которые способны вести борьбу, способны добиться победы. Его место - среди них.