С той поры сохранилась у него тетрадь, вроде бы дневник со сценками жизни кружковцев. Для конспирации Кушникова он называл в своих записях Ку-шневым, Татаринова - Тариновым, себя - Каниным. Любопытно было теперь перелистывать пожелтевшие страницы. Молодостью, задором веяло от выцветших строк:

«Юлий Петрович Юловский, двадцати лет, работал тоже в заводе, любитель литературы и специально интересовался политической экономикой. При его приходе обыкновенно все разговоры о барышнях прекращались, а открывались прения о литературе, о писателях, пока наконец он незаметно не садился на своего конька: определение слова «пролетарий» по Марксу. Тут всегда выступал оппонентом Таринов.

- Я не знаю, Таринов, как вы до сих пор не можете понять, - говорит Юловский, - что, по Марксу, пролетарий тот, кто не имеет собственности и производит прибавочную стоимость, а вы конторщика называете пролетарием, это уж совсем несообразно. Ну, подумайте сами, разве не верно мое определение?..

- Нет, я с вами не согласен! - кричит Таринов. - Конторщик - настоящий пролетарий. Тогда и сторожа можно не считать пролетарием, и подметалу, и смазчика, и так далее.

Обе стороны спорят горячо и долго. Бывают моменты, когда кажется: стой, вот сговорились, остался один будочник, которого каждому хочется отвоевать на свою сторону. Но тут, как назло, ввертывает свое слово Кушнев:

- А что, Ваня, пристав тоже пролетарий? Он тоже не имеет собственного орудия производства, кроме своей тупой шашки, а в разнимании драки она почти не употребляется, для этого нужны мускулы, шашкой за шиворот не возьмешь...

- Да, по-моему, пристав есть пролетарий, - сразу, не подумав, отвечает Таринов.

Тут спор снова разгорается.

- Как! - вскакивает Юловский. - Тогда и градоначальник и министр - все пролетарии, по-вашему? Наконец-то вы проговорились и теперь видите свой абсурд. Если же вы все продолжаете стоять на своем, то я прекращаю наш спор до более благоприятного времени. Я вижу, нам с вами сегодня не сговориться.

На этом спор и прекращается, чтобы в другой раз возобновиться с новой силой.

В конце вечера Кушнев подает совет, что пора разогревать щи, другие собираются домой, но всегда бывают удержаны трапезой, ибо спор еще не совсем окончен...»

Михаил стал задумываться над тем, как расширить работу. Он подготовил план, суть которого была такова: установить связи с надежными рабочими соседних предприятий и организовать там марксистские кружки. Каждый член путиловской группы (Михаил называл ее центральной группой) должен создать кружок либо у себя в цехе, либо на какой-нибудь фабрике, на заводе Нарвской заставы. От всех кружков, от всех заводских и фабричных групп в центральную группу вводятся представители, чтобы согласовывать общие действия.

Для кружковцев-путиловцев эта работа явилась серьезным экзаменом. Марксистские кружки удалось создать на Резиновой мануфактуре, на текстильной и конфетной фабриках, в экспедиции заготовления государственных бумаг, и даже на двух предприятиях, расположенных за Московской заставой.

Получилось, что группа Калинина распространила свое влияние на два самых крупных пролетарских района столицы. В революционную работу были втянуты сотни трудящихся. Скрывать деятельность такой большой и разветвленной организации становилось все труднее. Надо было соблюдать строгую конспирацию. Калинину пришлось сосредоточить в своих руках все связи с городским центром и кружками других предприятий. Члены центральной группы отвечали каждый за свой участок работы. Даже и они не знали, где и от кого получает Калинин листовки, нелегальную литературу.

Предлагая кому-нибудь из товарищей отправиться с ним по делу, Михаил не объяснял, куда они пойдут, а говорил шутливо, на моряцкий манер (одно время он действительно мечтал стать моряком): «Снимайся с якоря, друг, направление в открытом море получишь».

Чаще всего шли они на Невский- проспект. В условленном месте возле Александрийского театра брали у связного прокламации, книги или встречались около памятника Екатерине со студентом по кличке Интеллигент. Он рассказывал о новостях «Союза борьбы», о том, что происходит в заграничных революционных кругах.

Тайные встречи эти были не только романтичны и волнующи, но и опасны. Малейший промах, малейшая ошибка - и провал неизбежен. Окажешься в застенке, в «каменном мешке».

Теперь, два десятилетия спустя, удивительным казалось, как это ему хватало времени на все?! На подпольные дела, на работу, учебу. Еще и в гости ходить успевал, и на праздниках веселился не хуже других. Вот что значит молодость! Лишь коснется, бывало, щекой подушки, вскочит - и снова бодр.

Трудно даже перечислить все, что сделали они тогда на Путиловском. Затеяла, к примеру, администрация церковь строить. За счет рабочих, конечно. А Калинин и его друзья деньги вносить отказались. Сами не заплатили, да еще и других сагитировали. Это, пожалуй, была их первая победа. Маленькая, по победа. От нее остался радостный след в душе да еще казенная запись в расчетной книжке: «На храм жертвовать не желает».

Были маевки, была борьба с «экономистами», которых в центральной группе называли не иначе как крохоборами, копеечниками. Особенно горячился Иван Кушников: «Пошехонцы! В трех соснах заблудились. Просят каши, о масле и не спрашивают, считают это политическим делом. Слепороды!..»

Осенью 1898 года положение путиловских рабочих резко ухудшилось. Хозяевам показалось, что люди мало трудятся на них, решили прибавить еще полчаса. Одновременно подскочили штрафы. За малейшее опоздание, нарушение правил - плати.

Как только администрация объявила об этом, группа Калинина сразу выступила против таких нововведений. Агитаторы пошли по всем цехам и мастерским. Говорили рабочим - надо действовать. Если смолчим на этот раз, хозяева еще усилят притеснения. За свои права нужно бороться.

Рабочие собрались возле конторы. Требовали администрацию. К ним никто не вышел. Люди пошумели, повозмущались и возвратились на свои места.

Нельзя было допустить, чтобы накал борьбы снизился. И снова Калинин и его товарищи ходили из цеха в цех, убеждали: надо требовать справедливости!

Путиловцы опять двинулись к конторе. На этот раз собралось несколько тысяч человек, и завод фактически остановился.

Угрозы, увещевания начальства на рабочих не действовали. Толпа росла. Стачка грозила стать общей, и это напугало администрацию. Появился на крыльце окружной фабричный инспектор, дал твердое обещание все уладить.

Вскоре у ворот были расклеены объявления: новые правила о штрафах и рабочем времени полностью отменены.

Дня через три после удачного завершения стачки Михаил возвращался вечером с завода в деревню Волынкину, где жили многие путиловцы. Рядом с ним степенно шагал постоянный попутчик Сила Семенович Штырев. Обычно они расставались на перекрестке, но теперь Сила Семенович предложил: «Зайди, чайком побалуемся. Первенца моего, Семена, посмотришь».

Первенцу Штырева было тогда месяца три. Он лежал в деревянной люльке и кричал настолько пронзительно, что у Михаила заложило уши. А неулыбчивый, молчаливый Сила Семенович так и расцвел от радости: «Ишь, на руки хочет, разбойник!» Чай пили с пирогами, неторопливо. Когда хозяйка унесла дите, Штырев произнес веско: «Хорошее дело ты с ребятами делаешь. Раньше бунтовал рабочий люд очертя голову, без правильного соображения. А теперь вы вроде в самую точку нацелились».

«Иди к нам», - без обиняков предложил Калинин, зная, что Штырев - человек надежный.

«Нет, возраст не тот, чтобы по кружкам бегать. А если что нужно - помогу».

Михаил остался доволен: слово у Силы Семеновича полновесное, твердое.

Вот тогда и зародилась их дружба, с годами не ослабевшая, а, наоборот, окрепшая. Калинин приезжал к Штыреву из Ревеля, по нескольку дней нелегально жил в его доме. К нему первому зашел осенью девятьсот пятого, когда вновь решил поступить на Путиловский завод после северной ссылки...

Михаил догадывался, что деятельность его центральной группы не дает покоя петербургской охранке. Во время массовки в лесу дозорные сообщили - лес окружает полиция. Рабочим удалось разойтись, никто не попал врагу в лапы, но Калинин понял: охранка держит подпольщиков под наблюдением.