«К вам обращаюсь я, кровью спаянные друзья, рабочие, крестьяне и красноармейцы!

Мы, русское рабоче-крестьянское правительство, всегда заявляли и заявляем, что не хотим войны. Мы мирно стали строить нашу социалистическую избу, основали фундамент, возвели стены и хотим завершить крышу, а эту новую избу нашу поджигают.

Свора приверженцев царских порядков, колчаки, Деникины и другие мобилизовали несознательных крестьян, где силой, а где обманом, и идут на нас, разрушая на пути достояние народа, отбирая землю от крестьян, ту землю, которая так обильно поливалась кровью наших дедов и прадедов.

Они распускают всякие нелепые слухи о Красной Армии, о голоде, о разрухе, стараясь расшатать еще более истерзанную страну. Они организуют восстания крестьян.

Но в глубине души народ чует, что рабоче-крестьянская власть - это его власть, его рубаха.

И мы твердо стали на путь примеров, чтобы доказать это на деле рабочим и крестьянам-середнякам.

Первое: революционный налог с них снимается (за исключением богатых).

Второе: прощаются те, кто по несознанию пошел против Советской власти.

Третье: мы будем покровительствовать кустарным производствам, артелям и всяким культурным начинаниям, идущим на благо народа.

Несмотря на то, что враги наши хотят взять нас голодом, разрушить пути и отобрать плодородные местности, мы не должны терять духа, ибо мы сильны. Эта схватка есть последняя схватка.

Всколыхнитесь же, братья, для последнего и решительного боя. Мы всегда с вами. Я обращаюсь к вам, крестьяне, как избранник ваш на пост председателя Советского правительства - Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

Укрепим братский союз рабочих и крестьян!

Разобьем злодейскую банду помещиков и капиталистов!

Председатель Всероссийского Центрального

Исполнительного Комитета Советов

М. Калинин».

С привокзальной площади расходились люди - митинг закончился. Почти у всех белели в руках такие же листки, как у Голоперова.

Навстречу шагал мужик в лисьем малахае. Глянул на Кузьму торжествующе, спросил:

- Ну, ты, горластый, осилил бумагу-то?

- Нет, - соврал Кузьма, не желавший лезть в спор.

- Ты этот лист вдоль и поперек прочитай, враз глотку драть перестанешь. Большое добро Советская власть мужику дает!

Засмеялся и зашагал дальше, торопясь, наверно, порадовать хорошей новостью родню и друзей.

Голоперов проводил его ненавидящим взглядом.

Согретая весенним солнцем, омытая ласковыми дождями, земля щедро дарила миру новую жизнь, новую красоту. Терпкий и тревожный запах-дурман источала черемуха. Зеленой кисеей подернулись березовые перелески, загустели кроны тополей и рябин, даже неторопливый дуб выпустил первые листики. После теплых гроз подали голоса кукушки. По вечерам усердствовал лягушиный хор.

Услышал Михаил Иванович, как раскатисто и самозабвенно запел в ольховнике соловей, и потянуло в родные края, захотелось попить воды из речки Медведицы, увидеть рано утром седой от росы луг. Возвратившись в Москву, при первой же встрече сказал Ленину.

- В деревню бы свою съездить надо, давно не был.

- Очень хорошо, - одобрил Владимир Ильич. - Поезжайте, посмотрите, что там изменилось, какие вопросы стоят особенно остро. В своей деревне, среди знакомых людей это виднее. И отдохнете немного, сил наберетесь от земли-матушки, - улыбнулся Ленин.

Собрался Михаил Иванович меньше чем за час и отправился один, не взяв никого из родных.

От железнодорожной станции Кашин до Верхней Троицы верст тридцать. Из деревни за Калининым пригнали подводу, но он большую часть пути прошел пешком, опираясь на палочку. Сперва дорога бежала среди просторных лугов, покрытых изумрудным пологом молодой травы. Затем потянулись тенистые сырые леса, зазвенели над самым ухом наглецы комары. На поляне, под одинокой косматой елью, сорвал Михаил Иванович робкий, еще не совсем раскрывший беломраморные бутончики, ландыш.

- Зачем ноги-то отбивать?! - сердился извозчик, молодой мужик в поношенной городской шляпе. - Чать свои ходули-то, не казенные.

- Много ты понимаешь! - смеялся в ответ Калинин.

Через Медведицу переправились на лодке. За рекой, на краю деревни, ждала Михаила Ивановича толпа земляков.

Выбежала навстречу мать: сухонькая, маленькая, взволнованная. Трижды поцеловала его, рука дернулась перекрестить, да не поднялась при народе. Миша давно уж бога не жалует.

Михаил Иванович надеялся отдохнуть с дороги, выспаться как следует за многие ночи, да не тут-то было! Народ повалил в избу валом. Каждый хотел поздравить, руку пожать, а то и просто поглазеть на большую власть. Аж из других деревень приходили любопытные.

Много лиц промелькнуло перед ним: и радостных, и удивленных, и озабоченных, но сильнее всех запомнилось одно. Даже не лицо, а огромные наивно-восторженные глаза, синие, как цветущий лен, и такие глубокие, что казалось - всю чистую девичью душу видно сквозь них. Сама-то девчушка вроде и неприметная: худенькая, светлая, с веснушками на щеках. Забегала несколько раз, помогала Марии Васильевне по хозяйству. Босые ноги мелькали под длинной юбкой.

В этот вечер допоздна гудела деревня. И гармошка пиликала, и пляску затеяли бабы, и песни одна за другой уплывали от крайних изб вдоль речки Медведицы. На радостях, конечно, без самогонки не обошлось. Поднесли стопку и древнему старику. Хоть и глуховат он был, но памятью крепок. Взбодрился старик, покрыл голую, как яйцо, голову картузом и выбрался на завалинку под бок к соседу, который тоже давно уж ходил с костылем.

- Праздник ноне какой? Ась? - спросил старик, приложив к сморщенному уху ладонь.

- Навроде того. Нашего мужика главным председателем выбрали. Старостой над Россией.

- Кого поставили-то?

- Михаилу Калинина.

- Михаилу? Отец-то у него кто был?

- Иван Калинович-младший. От чахотки помер, помнишь?

- Ась?

- Иван Калинович, говорю, сын Калины от второй жены. Грамотей был мужик, не хуже волостного писаря. Как из солдат возвернулся, всей деревне письма строчил. И плотник стоящий. К артели не прибивался, в одиночку на тонкую работу ходил... Ты же небось Калины ровесник?

- Калина-то, царство ему небесное! Вместях парнями озоровали! Ох и свиреп мужик был! Сильный, вдвое супротив меня! Львом его кликали. Калина Лев - во как! Годов десять он у нас старостой был. А теперь, значит, Михаилу в старосты определили?

- Его самого.

У дома Калининых, на бревнах, собрались около Михаила Ивановича мужики, расспрашивают его. Одни с заметной гордостью: вот, мол, земляк-то наш куда поднялся! Другие с подковыркой и даже вроде бы с завистью:

- Что же, Михайло, барское имение теперь себе заберешь?

- Зачем оно мне?

- Тоже сказанул - имение. Ему нынче губернаторский дворец подавай.

- И губернаторский мал, к Михаиле теперь со всех концов одних гостей сколько...

- Здороваться-то с нами будешь или шапку перед тобой скидывать?

- Бросьте, - посмеивался Калинин. - Вот домишко свой подправить давно думаю. Горницу перегорожу, да на чердаке комнатенку оборудую. Дети-то растут, тесно становится.

- Сам управишься или пособить-показать?

- Нашел кому показывать, он теперь всех, нас учить зачнет. Как топором махать, как землю пахать.

- Прежде-то ученые правили, а ты куда? Мозгов-то у тебя хватит?

- А прежде чья власть была? - спросил Калинин. - Царя, его приспешников, богатеев. Верно?

- Ясное дело.

- Эта власть защищала чьи интересы? Помещиков да буржуев. Им свои люди в руководстве требовались. А теперь власть у народных масс, потому и доверие дают трудящемуся человеку. Я ведь сам и рабочий, и крестьянин, все деревенские нужды по себе знаю, вот и буду наши общие интересы отстаивать. Не богачей, не помещиков, а интересы бедняков и среднего самостоятельного крестьянина.

- У нас тут все средние.