Мне подумалось, что Ильина можно пожалеть — дурочек ему, видите ли, многовато. А он ведь еще с Лидусей не общался. Вслух же я попыталась его успокоить. Хотя, кажется, не слишком удачно:

— Не всем же быть умными, это ж полный кошмар был бы.

— Истину глаголешь! Тогда мужикам осталось бы только повеситься, — на удивление покладисто согласился Никита.

— Вот именно. Должны же быть на свете простые нормальные девушки, рядом с которыми мужчина может чувствовать себя великаном, который все знает, все умеет, все помнит и вообще самый крутой.

Никита только вздохнул:

— Умеешь ты сказать человеку приятное. Кстати, я вчера забыл сказать: на полу в студии осколки стакана. На том самом месте, с которого тело оттащили в угол.

— Как же я не заметила?

— Да там чуть-чуть, крошки, крупные осколки, если и были, все убраны. Вот только ни Лана твоя, ни Оленька не помнят, чтобы за последнюю неделю какой-нибудь стакан разбивался.

— А раньше?

— Не думаешь же ты, что там пол никогда не моют. Скорее всего, осколки свежие.

— Клофелин? Водка? — с надеждой вопросила я. С надеждой — потому что помнила, что ни на одной студийной емкости следов клофелина не обнаружилось. Так, может, это как раз тот стакан, в котором…

— Только вода, — покачал головой майор.

— А стакан студийный?

— Похоже, что да, — он повел плечом. — Но ты же понимаешь, стакан могла разбить уборщица, кто-то из посетителей и так далее. И совсем не обязательно это имеет отношение к делу.

— Действительно. Трудно предположить, что девушка выпила из упомянутого стакана отраву и целый час сидела на стуле, дожидаясь, пока отрава подействует. Дождалась, потеряла сознание, уронила стакан, который, заметь, весь этот час продержала в руке, и упала со стула. По-моему, это не имеет никакого смысла. Но у меня есть кое-что поинтереснее. В ДК девушка Света пришла одна, без сопровождающих — это раз. Выглядела при этом невероятно довольной — это два. Дверь запасного выхода была открыта — это три.

— Ну и что, мы видели, — перебил Игоревич. — На то он и запасной выход, чтобы быть открытым, на всякий пожарный случай.

— А вот и нет! — я показала язык и, для большей убедительности, еще и глаза выпучила. — Он всегда закрыт — это раз. Никто из обитателей этажа его не открывал — это два. А самое главное — дверь изнутри плохо открывается, а со стороны лестницы плохо закрывается. А вот это, — я торжественно извлекла из рюкзака коробочку с ключом, — тот самый ключик. Удивительный предмет, между прочим, сам передвигается. Всегда лежал в дальнем углу секретарского стола, а сегодня вдруг оказался в стакане для карандашей. Можешь обследовать, для тебя принесла, руками не хватала.

— Рита! — Ильин смотрел на меня почти с ужасом. — Ты вообще соображаешь, что творишь?

— Иногда. А в чем, собственно, дело? — удивилась я.

— Когда эти чертовы американцы приезжают?

— Через неделю. При чем тут американцы?

— При том, что твоя подруга сейчас — один из основных подозреваемых, а ты еще и добавляешь. Все же сходится на студии.

— Ну и что? — я решила добавить к списку дурочек еще и свою персону. — В студии бывает миллион человек.

Кешкин взгляд источал сочувствие. Майор же тяжко вздохнул и устало прикрыл глаза:

— У этого миллиона человек, жемчужинка ты наша, во-первых, было крайне мало возможностей добыть ключи, особенно ключ от черного хода, который, как ты сама сказала, валялся в дальнем ящике оленькиного стола. Во-вторых, крайне маловероятно, чтобы кто-то из этого миллиона знал о том, что студия будет пуста, и в-третьих, этот, как ты выражаешься, миллион, в студии бывал по делам фотографическим.

Самое смешное, что на всем протяжении этого страстного монолога глаз Ильин так и не открыл.

— Ну?

— Баранки гну, — на этот раз Никита Игоревич таки соизволил одарить меня взором, однако голос его по-прежнему был безнадежно никаким, без интонации. — В основных подозреваемых — все, кто был связан и со студией, и с покойницей. Она — не пешка, которую пожертвовали, чтоб насолить твоей Ланке.

— Почему ты так решил? Ты же сам сказал, что в этой истории слишком много дурочек, так почему бы всей истории не быть глупой?

— Но не до такой же степени! Никто не сжигает курятник, чтобы отведать яичницы. А главное, я за последние три дня поговорил как раз примерно с миллионом человек из этих кругов. Ты не поверишь, но к Лане Витальевне все очень прилично относятся. Как всегда, кто-то лучше, кто-то хуже, но в целом на удивление хорошо. Если бы кто-то таил такую гигантскую злобу, это обязательно где-то проявилось бы. Это тебе не политики, которые хотят одного, думают другое, говорят третье, а делают четвертое, и кто как к кому относится, даже в рентгеновский аппарат не разглядишь. А у этих творческих личностей все «люблю» и «ненавижу» на поверхности. Кто-нибудь да знал бы. Про ненависть забудь.

— Я что, спорю? Мне тоже кажется, что вероятнее всего дело в самой девушке Свете. Но людей, которые могли бы добыть ключи или знать, что в студии пусто, наберется человек десять. Чего ты в Ланку-то уперся?

— Да я не уперся, — он поморщился. — Со следователем вам не повезло. Я-то как раз думаю, что твоя подруга ни при чем.

— Почему? То есть, не «почему ни при чем», а почему ты так считаешь?

— Теперь еще и из-за ключа. У твоей подруги была масса возможностей положить его на законное место. А в основном из-за той одиннадцатичасовой съемки.

Подумать только! Ведь я Ланке объясняла, почему убеждена в ее непричастности почти такими же словами. Он подслушивал! Он там под стулом сидел!

Я представила сидящего под стулом Никиту с оттопыренным ухом так ясно, что не вынесла и расхохоталась. Да так, что и остановиться не могла. Ильин с Глебовым сунули мне одновременно по стакану с водой, от чего я развеселилась еще пуще, так что стаканы пришлось наливать заново, а Кешка понесся в ванную за половой тряпкой.

Мужики, кажется, решили, что у меня истерика, и прыгали вокруг в полной растерянности. И напрасно. Это был самый обычный смех, хотя и близкий к гомерическому. Вся эта история вдруг показалась мне таким верхом идиотизма, поневоле расхохочешься.

— Ладно, хорошего помаленьку, — смогла я произнести минут через несколько. — У Ланки есть знакомые. В самой студии, кроме Ланки, работает еще два человека, у них тоже есть знакомые, некоторые достаточно близкие, — в этот момент майор почему-то хмыкнул. Но промолчал, и я продолжала. — Ты, кажется, хотел мне какие-то новости сообщить. Мои кончились.

— Новости не так чтобы великие, с твоими не сравнить. Но кое-что есть. Про осколки я тебе рассказал. Дальше. Ты знаешь, что Лариса Михайловна в ту пятницу отпросилась со своей основной работы?

— Знаю, — гордо доложила я. — С одиннадцати до четверти первого ей лечили зубы. Потом она собиралась на дачу. Сразу сообщаю: куда, к кому, на какую дачу — мне неизвестно. Мне даже неизвестно, отправилась ли она именно на дачу или в иное место.

— На дачу, на дачу, — подтвердил Ильин. — Но дача у Ларисы Михайловны в черте города, а видели ее там только после десяти вечера. Улавливаешь?

— Улавливаю, чего ж тут не уловить: времени у нее было достаточно, чтобы упокоить хоть десяток Свет. Только… Знаете, если бы я сама поехала куда-то на природу после визита к зубному, то для успокоения нервной системы бухнулась бы спать, а не демонстрировала бы свое присутствие соседям.

— Возможно, — вздохнул Никита. — Однако, недоказуемо. Ни то, ни другое.

— Но зачем бы ей? Ланка сказала, что Лариса могла бы за ее спиной для собственных целей оперировать со счетами и всякой прочей мутью, ибо в бухгалтерии Ланочка ни уха ни рыла. Но даже если девушка Света что-то о бухгалтерских махинациях и разузнала, проще было ее купить, чем убить. Мотивчик довольно хлипкий.

— Можно и поосновательнее найти, если постараться. У Ларисы Михайловны есть приятель, к которому она очень… — Никита сделал выразительную паузу, — тепло относится. Причем взаимно, они даже собрались сочетаться законным браком. Однако жених на двенадцать лет моложе избранницы.