Та девушка позвонила мне на радиостанцию «Вокс», когда в прямом эфире шла передача об АРИЯ. «Я знаю, я все понимаю, я должна Вам многое сказать, – голос в трубке звучал так напористо, что пришлось согласиться на встречу. – Я давно все расшифровала…»

Она подрабатывала, торгуя книгами. Лицом была похожа на маленькую лошадку. Желтые зубы выдавали заядлую курильщицу.

– Я умею петь, – сказала она, встала в центре комнаты, по-детски смиренно опустив руки, теребя край ярко-малиновой кофты с люрексом и вперив взгляд в потолок. И запела неожиданно низким, мощным и хрипловатым голосом песню о жестокой любви.

– Я мастер спорта по фехтованию, – продолжала гостья, усевшись на стул, – фехтование ведь магическое искусство. А когда сражаешься с Ними, надо быть во всеоружии… У нас часто бывают космические стычки. Я так устаю… А Вы пока не с теми, и не с другими, Вы пока на середине пути, и Они за вас борются…

Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний — в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.

– У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, – журналист захлебывался собственными эмоциями, – может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президента от имени сотен металлистов?

– Я могу говорить только от собственного имени, – мрачно ответила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.

– Ничего, ничего, тогда от своего…

– Борис Николаевич, если Вы честный человек, – выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, –после того, что вы сделали… (пауза) уйдите в отставку!

Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей болезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с грохотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:

– Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли…

И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно…

На следующий день после этого инцидента появилась Она, прокуренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источающая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», – думала я, наблюдая, как девушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существование.

Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы… После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаянно прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой… Мои ноги не ходят… Ма,..». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.

Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама выступила на стороне невидимого врага.

ПАУЗА

Не убивай муху — она под защитой закона, Не убивай таракана — он под защитой закона, Не убивай червяка — ион под защитой закона, Не убивай эту сволочь — она под защитой закона… Один только ты — вне закона, Одна только ты — вне закона, С тобой может сделать все, Что захочет,

Любая

Защищенная законом и властью Дрянь!

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ

Сюжет 1

Странное дело — нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо – суму отберут, попрешься прямо – головушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тяжесть в затылке такая, словно вредоносные карлики запихнули мне туда тайком небольшое пушечное ядро. То же самое происходит, если я иду через навороченный стеклянный мост имени А.С. Пушкина на Ленинский проспект: ощущение такое, будто по всему организму пропускают поливной резиновый шланг и по нему отправляют в плавание игрушечные речные трамвайчики. Туда, где раньше плескалась хлорированная вода бассейна «Москва», а ныне пыжится Храм Христа Спасителя, вообще хода нет. Там образовался душный новорусский энергетический тоннель. Или – провал. Стремное место, почему-то вызывающее у многих умиление.

Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев временной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пушкинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в розоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные заморские песнопения выпивали коктейль-другой… Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркальные витрины воспоминаний.

Сидели в баре мы с тобой, Сжимая вечный трюльник в кулаке, А некий Бармен, идол неживой,

Царил и правил в этом бардаке.

Швейцар был пьян, швейцара дверь держала, Народ давил простой «шампань-коблер», Не наша музыка напиться призывала И плюнуть на приличие манер. Юнцы балдели, глупые до писка, Нахально пялились на девочек чужих, А тетя Маня, бывшая хористка,

Всем предлагала выпить «на троих».

Вот череда задов, обтянутых джинсами,

Вся в напряженном ожиданье коньяка…

Все тот же Бармен толстыми перстами Ловил в стакане крошки табака…

(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до появления АРИИ)

Кто не знает: «трюльник» – это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.

Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвями, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься…

Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано — не сосчитать. Даже мхом с северной стороны покрываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбежит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет лапу… А на шее у Муна – красная шерстяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.

А вот у Чарли, так похожего на особачившуюся хризантему, никаких оберегов нет. Он не язычник, хотя и нашли его на помойке…

Находишься по городской мышеловке, насмотришься на бомжей и последних загадочных московских романтиков, выпрашивающих рубль или два рубля на пиво, и полетишь стремглав в какой-нибудь еще не застроенный коттеджами парк, с дубом (дерево такое!), или липой, или ясенем обниматься. Через них — мощная подпитка для обесточенного загазованным воздухом и злобой организма. В благодарность за помощь оставляю на ветке или лоскуток, или цветной шнурок, превращаясь в свою прапрапрапрапрабабку…

РУСАЛОЧЬЯ НОЧЬ (МАГИЯ)

Уходи, исчезай, В реку брось грязный город На самое дно. У Луны — рваный край, Жжет язычества порох