— А почему вы не вызвали милицию?

— Шутите? — Она вскинула тонкую бровь. — Это же просто бред у нее начался! Они почти все бредят, когда очухаются. И если всегда вызывать милицию… У нас и времени-то на другие дела не останется.

— И все говорят, что их хотят убить? — ввернул Дворецкий.

— Ну не все… — Она глубоко затянулась. — Но бывает. А эта как в воду глядела.

— И о чем она еще бредила?

— О какой-то вроде машине сожженной. Об очищении огнем, что ли. Чушь какая-то! И все повторяла: «Я боюсь, я боюсь! Мне страшно! Они уже ищут меня!» В общем, вкололи мы ей успокоительное. — И неожиданно медсестра заключила: — Спрятали…

По адресу Марины Сидоровой, который Дворецкий выяснил в приемном отделении, дверь неухоженного частного дома ему открыла не старая еще женщина в дырявой, замызганной кофте и драных тапках. Даже беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы заключить — пьет.

— Тебе чего, красавчик? — Она поскребла грязными ногтями рыхлый нос, покрытый тонкими синими прожилками.

Дворецкий показал удостоверение.

— Ого! — протянула она. — И какие такие пути-дороги тебя привели?

— Марина Сидорова здесь живет?

Дворецкому показалось, что она облегченно выдохнула.

— Живет-то здесь, да только опоздал ты, красавчик.

Вчера «скорая» ее забрала. Так что шуруй-ка ты в больницу со своими вопросами-допросами.

— «Скорая»? А что с ней такое случилось?

— А такое с ней и случилось, что нечего гадость всякую по венам пускать. Вот и допускалась!

— А она наркоманкой, что ли, была? — Дворецкий изобразил удивление.

— Наркоманкой-куртизанкой… — И поняв, что сказала что-то не то, быстро себя поправила: — Не! Мужики-то к ней не особо шастали.

— А вы ей кем приходитесь?

— Я-то — соседкой-домоседкой. — И охотно пояснила: — Братец мой жил во второй половине этого дома-хорома. А как помер прошлой весной, так я и решила: чего дому стоять-пустовать, лучше сдам его квартирантам-аспирантам. А чего? — с вызовом спросила она. — Есть у меня такое право! Моя собственность, чего хочу, то и ворочу!

— Она одна здесь жила?

— Да по-всякому… Она ж детдомовская, девочка-припевочка. Я и денег-то с нее почти не брала. Так, бутылочку-другую мне поставит, и — спасибо-на-здоровье.

— Так «скорую» вы вызывали?

— С чего бы это вдруг? У нее ж был какой-то хахаль-махаль. Вот он и вызвал.

— Так он с ней живет, этот хахаль-то?

— А я знаю?! Может, и с ней. У нас входы-выходы-то разные. Я не слежу, кто к ней шастает. А вчера гляжу — Бог ты мой Исус-Христос — «скорая» подъехала к дому. Я на улицу. Мама родная, зима холодная — Маринку на носилках выносят. Бледная как смерть… Не-е, не белая — синяя! Во! Я к врачу. Говорю, мне, как матери-героине, вы можете сказать, что случилось? А она мне так с пренебрежением, мол, следить лучше надо за дочкой, чтоб не росла наркоманкой. Скажите спасибо дочкиному приятелю, что «скорую» вызвал. А тут он подскочил, хахаль этот махаль. Спрашивает, жить-то будет? А она ему — будем стараться… Вот тебе и все дочки-матери до копейки.

— И больше хахаль не появлялся?

— А мне кажется, больше и не появится.

— Это почему?

— Ругались они последний день очень сильно. Спорили о чем-то. Если у меня в половине никто не шумит-кричит, то слышно, что творится в соседней. Слов-то, правда, не разберешь, а так, эти… — она сделала неопределенный жест рукой, — интонации-прокламации.

— И из-за этого вы решили, что он больше не появится?

— Не только. Уже поздно вечером гляжу, машина к дому подъезжает.

— Какая машина?

— Какая-какая — легковая! Думал, грузовик, что ль?

— А модель?

— А они у меня все на одну модель! И хахаль из машины выходит и шмыг в дом. А я думаю, чего это тебе, заразе, там надо? Выхожу со своей половины, аккуратненько подхожу к окнам — а они низенько так, заглядываю, а он, смотрю, все вверх дном в комнате перевернул. Ищет чего-то. Ну, думаю, зараза ты заразная, девку свою до больницы довел да еще и обворовать хочешь?!. Хотела ему в окно постучать, а потом решила, не моего это ума-разума дело.

— Как его зовут, вы не знаете?

— А меня с ним никто и не знакомил! Я в чужую жизнь не лезу. С кем хошь — с тем живи. Что хошь — то и пей. А не хошь пить — по вене пускай. Во! Каждый живет в меру своей… этой… как ее?…

Она вопросительно посмотрела на Дворецкого.

— Испорченности, — подсказал Юра.

Чем больше Дворецкий пытался разобраться в этом деле, тем меньше и меньше что-либо понимал. Получалось нагромождение разрозненных фактов. Или наоборот, все слишком стройно и гладко?

Он вернулся в отдел, заварил крепкий кофе, закурил и решил подвести хоть какие-то итоги.

Четыре трупа. Убиты из одного пистолета. Не исключено, что одним и тем же человеком. Трупы поджигали. Как там сказала медсестра из реанимации — очищение огнем? Если это на самом деле так, то убийства носят какой-то ритуальный характер. Хуже нет, чем иметь дело с какими-нибудь религиозными фанатами.

В деле фигурируют четыре человека — два парня и две девушки. Так заявил старичок. Но так ли это на самом деле? Может, их гораздо больше?

Два парня — это Баранчеев и Сизов? Допустим.

Сизову нужны деньги на лечение невесты. Хорошо. У Зубра и Шлема они их забрали. Судя по всему, много. Кочетову убили как свидетельницу. Боялись, что она расскажет, что с Зубром и Шлемом поехали девчонки.

Сизов позволил убить жену брата? Или просто не знал об этом, а ее застрелил Баранчеев? Или кто-то из девчонок? А пистолет у них один на всех?!

Так-так-так-так. Дворецкий затянулся. И Шлема с Зубром убивает кто-то из девчонок. Они же ехали на заднем сиденье. Они и заставили их свернуть в лес. Как? Под дулом пистолета. Они и сцепили их наручниками. Чтоб не разбежались в разные стороны. Выстрелили. А бензин принес тот, кто ехал следом на машине. Подожгли и скрылись.

У палатки стояла «Нива». У Баранчеева тоже «Нива». Это может быть простым совпадением. А может и не быть.

Стоп! А почему никто не поинтересовался, где машина Баранчеева? Может, она спокойно стоит у него в гараже, а мы тут копья ломаем?!

Дворецкий позвонил Людмиле Станиславовне и через несколько минут уже имел информацию о том, что она даже не знает, где ее сын держит машину. Может, на какой-нибудь стоянке. А может, снимает гараж. Она никогда не интересовалась.

Нормально… У богатых свои причуды.

Ладно. Идем дальше. Предположим, что так оно все и было: Сизов, Баранчеев и две девчонки — одна из них Сидорова? — выследили Шлема с Зубром, грабанули их, убили и трупы подожгли. А может, это никакой не ритуал, а просто стремление скрыть следы? Допустим. Потом кто-то из них убивает Кочетову и тоже заметает следы. А потом убивают Сидорову. Но ее-то зачем? Или она, как и Кочетова, стала представлять для них опасность? Почему она боялась, что ее и в больнице достанут и убьют?

Секундочку! Соседка-алкоголичка сказала, что она ругалась с хахалем. Может, у девчонки не выдержали нервы, и она решила пойти в милицию с повинной? Черт их поймет, этих наркоманов! Кто знает, что им может взбрести в голову? Полная непредсказуемость психики…

Ладно, она стала для них опасной, и ее решили убрать. Логично? Вполне.

И что мы имеем? А имеем мы троих преступников, спокойно расхаживающих по городу. Даже если считать, что двоих из них — Сизова и Баранчеева — мы знаем, легче не становится.

Где их искать-то? Или ждать новые трупы?

Стоп-стоп-стоп! Деньги Сизов добывал не просто так, а для невесты. Значит, каким-то образом он должен их ей передать. Но где гарантия, что, как только он появится, она сообщит в редакцию Николаеву?! Да нет такой гарантии. И быть не может. Она — детдомовская, Сизов — детдомовский, их ничто здесь не держит. С деньгами — с большими деньгами! — они могут уехать в любой город, сделать себе любые документы и спокойно жить до самой старости. И никто их никогда не найдет!…