— А что мы ответим на его предложение пригласить товарища со стороны? — спросил Карнеадес.

— У меня есть кое-что получше, — сказал Ставрос. — Недавно на третьем причале появился новый управляющий складами. Он из Керкиры, здесь его никто не знает. Зато его знаю я. Мы в сорок восьмом были вместе в Граммосе. Смелый парень. И хитрый, как лис. Когда я с ним поздоровался, он и виду не подал, что мы знакомы. Но глаза… это уж как есть: нам, коммунистам, удостоверений не требуется, посмотрим друг другу в глаза и знаем, что к чему. Наверное, потому, что видели мы немало и смотрели на вещи одними глазами.

— Как его зовут? — поинтересовался Цацос.

— Назовем его Арис, а имя и адрес будет знать одна Дафна. Выходит, мы последуем совету Галиноса — и совету хорошему — с той лишь разницей, что хотя бы один из нас, Ставрос, может за человека поручиться.

С этим решением Карнеадес отправился к Галиносу.

Сообщение Х211 начальнику политической полиции, копия господину министру внутренних дел:

Я позволю себе противу предписаний и привычек начать отчет с психологической оценки ситуации. Ценность и уровень конспиративного искусства людей, группирующихся вокруг Карнеадеса, несравненны. Это умножает наши проблемы, но повышает цену успеха. Карнеадес отказался пригласить распределителя печати из другого города. Причина: они якобы не могут финансировать его пребывание в Салониках. Он настаивает на том, чтобы отчет о задолженности правительства был опубликован в первом номере. Требует немедленной доставки пятисот килограммов бумаги.

Наша беседа прошла в нервозной обстановке. Не исключена опасность, что Карнеадес прервет контакт со мной. Вот альтернатива: либо в самое ближайшее время арестовать его, надеясь, что в камере пыток он скажет нам о том, о чем до сих пор так упорно умалчивал, либо продолжать игру, согласившись с его требованиями. Мое мнение: при аресте шансы на успех находятся в соотношении 1:10, продолжение игры гарантирует стопроцентное попадание. Пятисоткилограммовый рулон из-под нашего наблюдения не уйдет. Карнеадес вынужден будет сказать, когда и куда он должен быть доставлен. Наши люди смогут проследить за разгрузкой и перевозкой рулона. Бумага сама приведет нас в типографию, и тем самым основная часть работы будет сделана.

Рассчитывая, что руководство даст согласие на продолжение операции, я обещал Карнеадесу бумагу на будущей неделе. Это нас никак не связывает. Если руководство моего мнения не разделяет, мы так или иначе арестуем К. до прибытия груза.

Прошу инструкции для себя лично и указаний для местных властей. Х211.

Поздний вечер. Шхуна «Акра Сунион» слегка вздрагивает у причала. Медлительные, громыхающие краны опустошают ее нутро и опускают фрахт в стоящие наготове грузовики. В тени прожекторов нетерпеливо переминаются с ноги на ногу двое мужчин, они внимательно следят за переносимыми грузами. Вдруг один толкает другого локтем в бок: вот он, рулон! Сомнений быть не может! Они видят, как рулон ложится в кузов грузовика и как тот исчезает в воротах склада номер четыре. Это последняя ездка, ворота закрываются. Через короткие промежутки времени закрываются и другие ворота, три-четыре пустых грузовика отъезжают от пирса, покидают порт. Мужчины удовлетворенно кивают друг другу: контрабанда заперта на замок, завтра в шесть утра они явятся сюда и выследят машину, которая заберет рулон.

Мужчины еще сидели в маленькой таверне напротив рынка Мадионо за графинчиком рецины — более дорогое заведение было не по карману нижним чинам полиции безопасности, — когда рулон сгрузили в подвал небольшого дома между монастырем Влатодом и Акрополем. Человек, которого Карнеадес и его товарищи называли Арис, договорился с водителем грузовика Такосом, чтобы тот не сгружал рулона. И Такос сумел вывезти его из порта, что для него, старого шофера, знакомого со всеми сторожами и дежурными в порту, не было непосильной задачей…

Пятнадцать минут спустя наборщик Заимис взял в руку верстатку, а печатник Маркис приготовился пустить свой станок.

«Пусть они скажут наконец, что мне делать, — думал Галинос, — или пусть Нью-Йоркский институт по проблемам коммунизма заплатит мне за годы, которые я там зря проторчал! Позади были ужасные дни…»

В то утро, когда выяснилось, что пропал рулон бумаги, Цоумбос устроил ему дикую сцену. «Новомодные идиотские выдумки» и «кретины со своими идеями» еще самые мягкие его выражения. Не будь Галинос единственным человеком, с помощью которого Цоумбос мог заполучить Карнеадеса, шеф полиции немедленно выдворил бы его в Афины.

Два дня спустя Карнеадеса арестовали. Ну и болван же он: самолично явился в Арецу и с сияющим лицом поблагодарил его за бумагу. Эх, схватить бы пистолет и выпустить в него всю обойму!

«Не надо, Х211, не надо никаких сантиментов, это должна быть твоя последняя ошибка, — говорил себе Галинос, — или можешь поставить крест на своей карьере. Э-э, что значит «поставить крест»? Кто влез в это хозяйство с руками и ногами, тот не может уйти просто так, стать коммивояжером и продавать пылесосы или холодильники. Крест могут поставить на его могиле!»

Конечно, все шло, как он предсказывал. Хотя генерал Цоумбос напустил на Карнеадеса своего самого страшного человека, допросы ничего не дали. А ведь как важны первые два дня: действует шок ареста, организм не приспособлен еще к новым условиям…

Оставалась надежда, что его возьмут измором; но это в руках Юлиана, он, Х211, мог только наблюдать со стороны.

В последний момент «аудиенции» у Цоумбоса Галиносу пришла в голову удачная мысль.

— Что же вы меня раньше не предупредили об аресте, господин генерал? Коммунисты не оставят в беде представителя ЦК. Они снова найдут связь со мной, вы уж мне поверьте…

Прошло три дня. Когда утром четвертого Галинос вернулся домой после завтрака, он нашел на столе записку: «Счастье мое, мы безумно давно не виделись. Не заглянешь ли сегодня вечером в «Доре»? Твоя В.».

Любовное письмо, напечатанное на пишущей машинке, без подписи… Бандиты!

«Еще бы, я загляну вечером в «Доре», — подумал Галинос. — Там он заговорит со мной, этот пес, скрывающийся за нежными строчками! Они наверняка наблюдали за нами с Карнеадесом, иначе откуда им знать меня в лицо. Генерал пошлет со мной своих людей. И мы схватим второго врага государства. Вдруг он окажется менее стойким, чем его шеф?»

Галинос отхлебнул виски. Он пришел в хорошее расположение духа. Господам из центральномакедонской полиции безопасности придется признать, что «идиот» из Афин далеко не дурак… И тогда…

Да, что тогда? Они его вышвырнут. Почему бы и нет? Подпольщики никогда не пошлют второго письма, если отправителя первого арестуют. О карьере и чинах Х211 тогда нечего и думать. Даже желторотые юнцы в Афинах скажут: «Неужели вы надеетесь, что коммунисты из Салоник не разошлют описание ваших примет по всей Греции?»

Самое большее, на что он может рассчитывать, это ничтожная чиновничья лямка где-нибудь на Кефалинии или Родосе.

Вечер. Закончились спектакли в оперном и Национальном театрах, кафе и террасы «Доре» переполнены. Галинос целых два часа сидит за столиком и нервничает. Что, если заплесневевший Шерлок Холмс — Цоумбос подстроил ему ловушку? Несколько строк, напечатанных на любом «ремингтоне», — «счастье мое, мы безумно давно» и т. д. и т. п. Примитивная проверка, обо всем ли цыпленок из Афин докладывает по инстанции. А вдруг здесь сидят люди Цоумбоса, наблюдают за ним и хихикают себе в кулак: ну, погоди, завтра тебе отобьют охоту смаковать вино. Эх, лучше было бы, наверное, сообщить о записке!

За Галиносом и впрямь наблюдали. Через несколько столиков от него сидели Анастасия и Стефанопулос. Они не спускали с Галиноса глаз и следили за входящими и выходящими гостями. Нет ли у товарища из ЦК «тени»?

Анастасия знала, зачем она здесь. Студенту она рассказала какую-то запутанную историю, но и он кое о чем догадывался. Когда Галинос ненадолго вышел из кафе, Стефанопулос поднялся и положил под бокал на его столе записку: «Мой милый! Я думаю, будет лучше встретиться в «Средиземноморском». Жду тебя».