Чья-то властная рука вырвала изъ его жизни самую свѣтлую страницу.

Онъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки. Молча глядѣла на него ночь, точно таила тайну всего совершающагося. Накрапывалъ дождь, зашуршалъ по листьямъ гиганта-тополя, у террасы. Молнiя освѣтила цвѣтникъ и бѣлую приближающуюся фигуру профессора.

Тяжелая рука легла на плечо Сени.

— Мальчикъ! — услыхалъ онъ спокойный голосъ. — Ты, кажется, плачешь?..

Сеня поднялъ голову.

— О такихъ людяхъ не плачутъ: они достойны большаго. Смерть… — задумчиво продолжалъ профессоръ, — ея нѣтъ. природа не знаетъ смерти…

Сѣмя пропадаетъ, давъ растенiю жизнь… Сгорѣли дрова, дымъ разсѣялся, но его снова вернутъ зеленые листья растенiй… И все такъ. Померъ Семеновъ, но не исчезъ безслѣдно. Его трупъ войдетъ въ обиходъ вселенной, а безсмертный духъ, образъ его, какъ хорошаго человѣка, отдавшаго себя за другихъ, останется жить, не забудется. Ни одна жертва не пропадетъ даромъ…

Сеня вздохнулъ.

— Онъ тебя хотѣлъ учить, кажется?.. да?.. Ну, сдѣлаютъ это другiе…

Ступай спать, уже поздно… Завтра начнется осушка болота.

Глава ХХI Мечты… мечты!.

Осушка болота привлекла много любопытныхъ изъ сосѣднихъ деревень.

Была прорыта широкая сточная канава, принимавшая болотныя воды изъ смежныхъ, болѣе узкихъ канавъ, постепанно покрывшихъ низину. Уже черезъ недѣлю можно было видѣть, какъ уровень воды въ сточной канавѣ повышался, и вода уходила къ рѣкѣ. Весной предполагалось перекопать все болото, выкорчевыать остатки пней и кустовъ, а на слѣдующiй годъ засѣялъ травой. До тридцати десятинъ негодной почвы должны были вернуться къ жизни.

Крестьяне внимательно слѣдили за ходомъ работъ, удивлялись простотѣ прiемовъ и быстрымъ результатамъ.

— Съ книжкой все, — говорили они о профессорѣ. — Онъ, сказываютъ, въ какую-то трубку смотритъ… ему и видитъ все тамъ.

— Зачѣмъ въ трубу!.. Это онъ изъ книжки… есть такiя..

— Нѣтъ, ужъ не иначе труба у него. А можетъ за карахтеръ Господь ему даетъ… Правильный баринъ онъ…

— Ежели бы всѣ такiе-то были, развѣ то было бы!..

За десять лѣтъ работы профессора въ имѣнiи многое измѣнилось въ округѣ. О травосѣянiи не было и помину, а теперь крестьяне дѣлали пробу, обновляли луга и удивлялись, какъ все это просто: сборъ сѣна увеличился втрое.

Урожай и качество ржи поднялись отъ сѣмянъ, рекомендованныхъ „Васильичемъ“. Кое-кто выписалъ искусственное удобренiе. Дьячокъ получилъ отъ „Васильича“ какой-то особый овесъ и собралъ такой урожай, что только диву дались. У священника уродилась капуста по пуду вилокъ, а у Прошки прямо диковинный горохъ поднялся.

Приближалось время переѣзда въ городъ. Что тамъ будетъ, какъ устроится его дальнѣйшая жизнь, — Сеня не зналъ. Семенова нѣтъ.

Прохоровъ, конечно, прiѣдетъ и, можетъ быть, будетъ съ нимъ заниматься.

Но было жалко разставаться съ профессоромъ. Съ другой стороны, крѣпло желанiе учиться, знать больше и больше, учиться такъ, какъ учились студенты. Но, конечно, это невозможно.

Письма отъ отца не было, хотя Сеня и писалъ ему раза два. Зато въ концѣ августа пришло письмо отъ Кирилла Семеныча. Круглымъ прыгающимъ почеркомъ писалъ старый рабочiй. Онъ сообщалъ, что все идетъ помаленьку и совѣтовалъ „приглядываться.“

…„Какъ бы ты въ раю, я такъ полагаю, въ самой наукѣ сидишь… А ты еще совсѣмъ мальчишка. Понимай! Мы какъ въ котлѣ какомъ кипимъ, а ты въ благорастворенныхъ воздухахъ и все такое… Чувствуй и не возгордись, все это самое… А Сократка-то нашъ опять запьянствовалъ, по случаю разочли у насъ тридцать семь человѣкъ, и онъ заскандальничалъ и ушелъ…

Навѣдался намедни на квартиру, гдѣ студенты стояли, а тамъ портнихи живутъ, и ничего про ихъ неизвѣстно. Про голодъ печатаютъ, и народишку по Москвѣ много безъ дѣловъ ходитъ, и плату намъ убавили… А его превосходительству отъ меня низкiй поклонъ, и ежели онъ тогда на меня осерчалъ, ты спроси. Я потому былъ проникнутъ и пораженъ!.. А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ, могу пристроить завсягда. И теперь будь здоровъ. Кириллъ Семенычъ Скалкинъ“!..

„А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ“… Эти слова заставили Сеню задуматься. Все можетъ случиться, можетъ и не прiѣхалъ Прохоровъ, можетъ и не взять къ себѣ, профессоръ можетъ взять другого… Тогда, конечно, къ Кириллу Семенычу, на работу. Ну, что же? Онъ не боится работы, теперь онъ окрѣпъ. Но… но тогда придется разстаться съ мечтами и планами. Какiя мечты!.. Лѣто въ имѣнiи укрѣпило ихъ, а зародились онѣ еще въ лабораторiи, въ аудиторiи на лекцiи. Онъ будетъ учиться, будетъ знать все. И эти знанiя онъ связывалъ съ землей. У него будетъ маленькое, маленькое имѣньице; онъ будетъ работать съ утра до ночи, будетъ всѣмъ показывать, какъ надо работать. Отца и мать онъ переведетъ къ себѣ. У него будетъ все, и лошади, и коровы, и цвѣтникъ, и даже метеорологическая станцiя и непремѣнно болото, которое онъ осушитъ. Въ его комнатѣ будетъ шкафъ съ книгами и чучелой совы, какъ у профессора. Къ нему иногда будетъ заѣзжать погостить Кириллъ Семенычъ и Сократъ Иванычъ. И Кириллъ Семенычъ будетъ ходить по саду, нюхать цвѣты и удивляться… И вдругъ всѣ эти планы разлетятся?.. Это будетъ ужасно!

Стоялъ конецъ августа, свѣжiй, ясный. Завтра рѣшено ѣхать въ Москву.

Василiй Васильичъ обходилъ все имѣнiе и дѣлалъ распоряженiя. Рядомъ съ нимъ ходилъ управляющiй, молодой человѣкъ, — любезный Петръ Петровичъ, какъ его называлъ профессоръ. Сеня съ грустью прощался съ чуднымъ уголкомъ, гдѣ каждая травка, каждая бороздка говорила о трудѣ и знанiи.

— Остался бы съ нами, — скзаалъ шутливо Петръ Петровичъ. — Работникъ ты первый сортъ. А?.. Посадку будемъ производить, молотить будемъ… Скучно въ Москвѣ-то…

— Нѣтъ, онъ поступитъ въ Земледѣльческое училище, — скзаалъ профессоръ. — Такъ что ли, а?.. Хочешь учиться „нашему“ дѣлу?

— Хочу, — скзалаъ Сеня и покраснѣлъ. Въ эту минуту онъ забылъ, кажется, обо всемъ.

— Ну, и прекрасно: ты стоишь того, чтобы тебя учили.

— Отъ меня поклонъ снесешь, — сказалъ Петръ Петровичъ. — И я тамъ учился.

Мечты Сени начинали сбываться.

Глава ХХII. — „Выходъ на линiю“

Переѣхали въ городъ, и Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча.

— Да ты молодчина сталъ, и плечи того… форменный физикъ… физическая сила… Ну, а химикъ-то… лихо, чай, орудовалъ?..

— Какъ померъ? — вскрикнулъ онъ, узнавъ о смерти Семенова. — Быть не можетъ!.. Бѣленькiй-то?.. Ахъ ты… Господи ты, Боже мой!..

Онъ чуть не плакалъ.

— Вотъ они, люди-то, а?.. Сенька!.. Это люди!.. Что мы передъ ими!.. Что?.. прямо послѣднiе ми… микроскопы!.. Сколько ученыхъ не своей смертью померло!.. А этотъ Сократка еще кочевряжится. „Подлость человѣческая“… Пьянствуетъ… Вотъ она, дурь то!.. Тутъ люди умитраютъ, а онъ — подлость! И глазъ теперь не кажетъ.

Кириллъ Семенычъ растревожился, поднялъ на лобъ очки и забѣгалъ по каморкѣ.

— Подлость!.. Такъ ты орудуй, бейся съ ей!.. Король какой!.. Ты устраивай, какъ бы лучше притрафляй…

Онъ бѣгалъ по комнаткѣ, точно его что подняло вдругъ. Странно было видѣть, какъ этотъ человѣкъ, пробывшiй на тяжелой работѣ столько лѣтъ, пережившiй суровые уроки жизни, сохранилъ въ душѣ столько свѣжихъ порывовъ и безсознательныхъ надеждъ на то хорошее, во что, въ концѣ концовъ, должна отложиться жизнь.

— А-ахъ… Не могу я тутъ сидiть… Померъ!.. а!.. Нѣтъ, на улицу пойдемъ… Я Сократку встряхну, я его!.. Пойдемъ!

Кириллъ Семенычъ сорвалъ картузъ и, какъ пуля, вылетѣлъ на улицу.

— Знаю я, гдѣ онъ… знаю!..

Переулками выбрались къ Устьинскому мосту, и Сеня понялъ, что они идутъ къ „Хитрову рынку“. Вотъ и темная площадь, и тусклые глаза каменныхъ чудовищъ. Поднялись по лѣстницѣ, нащупали дверь, и Сеня узналъ квартирку и хромого хозяина.