…Это случилось в 1786 году, когда ему едва исполнилось девятнадцать лет. Окруженный женщинами — матерью и сестрами, не чаявшими в нем души, он вел жизнь молодого бездельника, праздного волокиты. Слухи о его амурных делах стали пищей для пересудов, и благонамеренные буржуа сторонились его как чумы. Поэтому когда случилось неизбежное, на счастливый конец рассчитывать он не мог.

Ее звали Тереза. Она была дочерью нотариуса, господина Желе, весьма уважаемого в Блеранкуре. Антуан влюбился впервые, влюбился до безумия. Девушка ответила взаимностью. Молодые люди строили планы на будущее; отношения их были возвышенны и вполне невинны. Антуан сделал предложение и… получил от родителей Терезы грубый отказ. Мало того. Обеспокоенный папаша Желе поспешил выдать дочь, невзирая на ее мольбы и слезы, за господина Торена, сына второго нотариуса Блеранкура, вскоре унаследовавшего должность отца. Тереза не любила глупого и напыщенного Торена. Страсть к юному Антиною, с которым ее насильно разлучили, не только не угасла, но запылала с большей силой. Кто был виноват в нарушении супружеской верности? Молодые влюбленные, стремившиеся к браку и законному наслаждению своей любовью, или родители, которые отказали им в этом?

Связь его с госпожой Торен была пламенной. Антуана не страшили ни гнев обманутого супруга, ни низкие интриги господина Желе, ни «общественное мнение». Но события 1789 года встряхнули Сен-Жюста. Он понял вдруг, что юные годы прожиты глупо, бездарно. Антуан почувствовал в себе иной, священный огонь и не хотел, чтобы он угас без пользы для людей. Новые лозунги революции воспринимались каждым его нервом, каждой клеткой тела. Какое-то время он делил себя между страстью к Терезе и страстью к свободе; затем вторая взяла верх. Да и верный друг Тюилье разъяснял перспективы: связь с чужой женой закрывала дорогу в будущее; что при старом порядке было естественным и даже почетным, теперь становилось позорным, несовместимым с революционной карьерой. Сен-Жюст понял это; он почувствовал вдруг потребность в нравственном очищении, он хотел оставить изношенные одежды там, по ту сторону рубежа. И оставил их там…

Жители Блеранкура долго судачили о странном поступке, который совершил их молодой земляк, выходя на революционное поприще. Бросив в огонь один из распространяемых врагами памфлетов, он публично дал патриотическую клятву, во время произнесения которой держал правую руку над горящими угольями… Именно отсюда начинались все общественные успехи Сен-Жюста, завершившиеся его избранием в Конвент. Но никто не знал, чем был вызван жест новоявленного Муция Сцеволы; никто не догадывался, что, произнося клятву верности свободе и равенству, молодой любовник одновременно отрекался от любимой, от нежной страсти, которую считал теперь позорной. Разрыв был мгновенным и окончательным: Антуан словно закрыл прошлое, не оставив к нему ни малейшей лазейки. И вот вдруг…

…Он стиснул голову до боли. К черту! Он оборвал эту проклятую связь и не вернется к ней никогда. Ну и кончено. Не думать, не переживать, все выбросить из сердца, как выброшено из головы. Но в родные места он все-таки не поедет: зачем бередить то, что еще так свежо?..

Они выехали девятого на заре. Пока экипаж катил по парижским улицам, Девилю хотелось уточнить и окончательно утвердить маршрут их поездки. Сен-Жюст согласился с этим.

Девиль был в отличном настроении и что-то мурлыкал себе под нос, отыскивая планы департаментов в своем необъятном портфеле.

— У нас прекрасное положение, — весело сказал он, — Срок миссии не оговорен, а полномочия преогромны: мы не только имеем право требовать повиновения всей местной администрации, но можем даже, выражаясь фигурально, казнить и миловать по своему выбору.

— Ни казнить, ни миловать мы не станем, — возразил Сен-Жюст, — время для этого не пришло. Поездка будет чисто инспекционной; мы обязаны все разглядеть, понять и представить Конвенту в истинном свете, а уж он пусть сам делает выводы и принимает меры; можно предположить, что и те и другие будут не в пользу нынешних хозяев положения — жирондистов.

— Быть может, ты и прав, — без энтузиазма согласился Девиль. — Но давай прикинем путь нашего следования. Конечно, начнем с департамента Эна, который тебе знаком, да и лежит у нас на дороге.

— Нет, — снова возразил Сен-Жюст. — В департаменте Эна все обстоит благополучно. Другое дело Арденны — прифронтовая полоса. Там уже побывал неприятель, а потому важно определить, в каком состоянии находятся пограничные крепости. Поспешим туда.

— Но ведь мы все равно будем проезжать через Эну, — не без раздражения ответил Девиль. — Почему же по пути не сделать дело, тем более что, как ты сказал, оно необременительно? К вечеру мы были бы в Суассоне и могли бы там заночевать.

— Мы заночуем в Шато-Тьерри, — безапелляционно сказал Сен-Жюст, — а завтра будем в Реймсе. Дай-ка сюда твою карту! Смотри: мы начнем с Реймса, оттуда через Рокруа и Живе спустимся в долину Мааса и проедем вдоль линии Шарлевиль — Мезьер — Седан; это сразу введет нас в существо дела. О дальнейшем загадывать не будем. Я думаю, мой друг, — более мягко закончил Сен-Жюст, — с этим трудно не согласиться…

«Кажется, я одержал победу, — думал он, полулежа с закрытыми глазами на жестких подушках сиденья, — ты подчинился мне. Теперь все пойдет как по маслу. В Эну же мы не поедем ни сейчас, ни на обратном пути, я это твердо решил и не переменю своего решения».

В Реймсе они не задержались. Как ни хотелось побродить по городу, посмотреть знакомые места — факультет, собор, улицу Англе, Сен-Жюст, боясь потерять время, приказал двигаться дальше. Перед Ретелем еще раз ознакомились с цифрами и фактами, которые подлежали проверке.

Всего департамент должен был дать около трех тысяч бойцов. Это число раскладывалось на шесть дистриктов; Ретель самый населенный из них, отчитывался четвертью этой цифры. Комиссары разыскали ратушу, предъявили дежурному мандат и потребовали ответственных лиц во главе с мэром. Поскольку было раннее утро, члены городского совета спали; прошло с полчаса, прежде чем они начали появляться в ратуше. Сен-Жюст нервничал. «Это черт знает что, — ворчал он. — Мы даром теряем время, когда впереди столько дел». Наконец появился гражданин мэр; он начал с ходу оправдываться:

— Но, граждане, мы же не ожидали вас так скоро. Нам казалось, что вы начнете обследование с департамента Эна…

Девиль не сдержал улыбки.

— Дался же всем вам этот департамент Эна! — возмутился Сен-Жюст.

— Позвольте, гражданин, — продолжал мэр, — вот письмо от десятого марта, в котором нас извещают, что вас ждут в Лане…

Девиль снова улыбнулся.

— Достаточно об этом, — прервал мэра Сен-Жюст. — Ожидали вы нас или нет, мы перед вами, и извольте немедленно отчитаться.

Отчет оказался успокоительным: операция вербовки в дистрикте уже закончилась и дала требуемый контингент, причем мобилизация прошла вполне гладко.

— Единственное, что нас огорчает, — сказал в заключение мэр, — это отсутствие амуниции и оружия; новобранцы рвутся под знамена, а знамен все еще нет…

Экипаж комиссаров углублялся во внутренние районы департаментов. Проехали Ретелуа и Порсьен, славившиеся животноводством. Но домашней птицы нигде не было видно, скотина редко попадалась и была тощей, как, впрочем, и ее хозяева.

В Живе крепость оказалась не подготовленной к обороне. Большинство укреплений, срытых в предшествующую кампанию, не были восстановлены. Пушки ржавели в сараях. Гарнизон совершенно утратил строевой вид: караульной службы не было, зато всюду попадались пьяные солдаты и офицеры. Сен-Жюст вызвал начальника гарнизона и коменданта крепости. Те вели себя нагло.

— А вы чего беспокоитесь? — флегматично спросил комендант, от которого разило спиртным. — Ведь война от нас ушла прочь. Благодаря успехам Дюмурье республиканцы вторглись в Голландию!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: