Непролазная грязь заставила Матвея Ивановича оставить пехоту и артиллерию авангарда и броситься за неприятелем лишь с полками легкой кавалерии. В эти дни маршал Ней отправлял не менее двух донесений на имя военного министра Бертье, приписывая себе победы над казаками, грозил извести их вовсе, если они осмелятся напасть на него, выражал готовность выполнить любое повеление своего императора.

9 февраля Платов с частью своего авангарда двинулся на Ландсберг, куда и прибыл около двух часов дня, когда последние отряды неприятеля покидали это местечко, расположенное в двух милях на юго-запад от Прейсиш-Эйлау. Казаки стремительно обрушились на французский драгунский полк, 167 человек взяли в плен и еще больше положили убитыми и ранеными. Кроме того, победителям досталось много повозок и зарядных ящиков, брошенных в самом городке и по пути бегства.

Казаки в тот день вышли из боя, не потеряв ни одного человека не только убитыми, но даже ранеными.

А вот как расценил события того дня маршал Ней в донесении военному министру Бертье: «Неприятель после понесенной им неудачи… более не показывается и, вероятно, не отважится что-либо предпринять против моей пехоты, которая совершенно не боится, а только презирает казаков».

Что это? Заблуждение или сознательная ложь? Не знаю. Скажу лишь, что в то время не только французские маршалы, но и русские полководцы позволяли себе вольную трактовку исхода отдельных боев и даже сражений. А историки нередко относятся к их донесениям с полным доверием…

Дороги с каждым днем становились все более непроходимыми. Артиллерия и обозы с провиантом и фуражом отстали. Армия не могла преследовать неприятеля: голодный солдат — плохой воин. Поэтому 10 февраля главнокомандующий остановил свои дивизии на отдых. В то же время он приказал Платову продолжать тревожить французов, но соблюдать осторожность, ибо ни пехота, ни регулярная кавалерия не смогут поддержать его в случае необходимости.

Матвея Ивановича не надо было предупреждать. Отличаясь смелостью с молодых лет, он, как никто другой из военачальников, берег своих казаков. В этом отношении его можно было сравнить, пожалуй, лишь с покойным князем Григорием Александровичем Потемкиным. Правда, в отличие от светлейшего, атаман всегда готов был идти на оправданный риск.

Армия отдыхала. Казаки воевали. Атаман Платов день за днем описывал их подвиги в рапортах на имя главнокомандующего Беннигсена, обычно кратко, иногда подробно…

Минула всего неделя с начала отступления, а французы уже испытывали острый недостаток в продуктах питания. Они переправились через Пасаргу и сожгли за собой мосты.

Беннигсен не спешил догонять французов. 13 февраля главная квартира его армии была в Ландсберге, а ее авангарда — в Аренсдорфе, где русские расположились надолго. Обе воюющие стороны уклонялись от активных действий с участием больших сил. Отдельные столкновения при этом практически не прекращались и иногда завершались не в пользу русских.

15 февраля атаман соединился с пятью казачьими полками, пришедшими с Дона под командованием генерал-майоров Василия Тимофеевича Денисова и Николая Васильевича Иловайского. Имея теперь под своим началом не менее шести с половиной тысяч всадников, он вынудил маршала Нея оставить Гутштадт, небольшой городок в Старой Пруссии на берегу реки Алле. Неприятель отступил по дороге к Алленштейну, потеряв 55 человек пленными и до 400 убитыми.

Во время командования авангардом Матвею Ивановичу приходилось не только рапортовать начальству об успехах, но и давать объяснения по поводу событий весьма щекотливых, способных повлиять на репутацию казаков.

Утром 15 февраля по армии разнесся слух: генерал-майор Федор Карлович Корф, стоявший с егерями в деревне Петерсвальд, несколько часов тому назад взят французами и увезен в неизвестном направлении. Из рапорта маршала Нея военному министру, перехваченного в тот же день, стало известно, что ответственность за свое пленение и потерю двухсот человек убитыми и ранеными барон Корф возложил на Матвея Ивановича Платова, который якобы в ту ночь не выставил пикеты и не отправил в сторону противника казачьи разъезды. Главнокомандующий потребовал объяснений. Атаман ответил:

«…Пикеты и разъезды были впереди, и хорунжий Лютенсков двоекратно в ночь и третий раз на заре извещал его, генерал-майора Корфа, о приближении неприятеля, но, по-видимому, он не хотел принимать донесений, отчего и последовала такая опасность…»

Трудно представить, что Матвей Иванович не знал истинной причины пленения Федора Карловича. Конечно, знал, как и служивший под его началом артиллерийский полковник Алексей Петрович Ермолов и сам главнокомандующий Леонтий Леонтьевич Беннигсен. Последние оставили после себя «Записки», в которых есть строки, позволяющие восстановить общую картину того «весьма неприятного происшествия».

Вся команда Корфа расположилась на одном конце Петерсвальда, а сам он занял лучший дом священника на другом его конце и сразу же «принялся за пунш, обыкновенное свое упражнение», не позаботившись о безопасности. Казаки один за другим приезжали к нему, чтобы предупредить о приближении неприятеля. Предупреждение, однако, не дошло до сознания пьяного генерала.

В этой части оба мемуариста расходятся лишь в деталях: Ермолов пишет, что казаки застали Корфа за употреблением пунша, а Беннигсен сообщает, что они нашли его уже в постели. Никакого противоречия в этом нет: сначала мог быть ужин с привычными возлияниями, а после него — богатырский сон на мягкой перине в доме сельского пастора.

«Несколько человек вольтижеров, выбранных французами, вошли в темную ночь через сад в дом, провожаемые хозяином, и схватили генерала, — продолжал Алексей Петрович. — Сделался в селении шум… произошла ничтожная перестрелка, и неприятель удалился с добычею…»

Небольшая перестрелка произошла, по-видимому, у самого дома пастора, а «на другом конце» Петерсвальда развернулся настоящий бой, описанный Беннигсеном с использованием рапортов.

«Неприятель, поощренный таким началом — захватом русского генерала, — прошел с значительными силами через деревню и напал на наших егерей, уже стоявших, однако, под ружьем, так как казаки успели предупредить их о приближении французов, покинув свои аванпосты. Вместо ожидаемого появления командира батальоны подверглись стремительному нападению противника. Отряд оборонялся с большою храбростью, но не мог устоять… и вынужден был отступить по дороге на Зекрен». Здесь находилась значительная часть авангарда Платова.

В этом ночном бою русские потеряли 200 человек, в том числе двух офицеров и 43 солдата убитыми.

Естественно, Наполеон не упустил возможность «представить в бюллетене выигранное сражение и взятого в плен корпусного начальника, а дабы придать более важности победе, превознесены высокие качества и самое даже геройство барона Корфа, — иронизировал А. П. Ермолов. — Но усомниться можно, чтобы до другого дня могли знать французы, кого они в руках имели, ибо у господина генерала язык не обращался», то бишь не ворочался от чрезмерного употребления пунша.

Беннигсен не только отверг обвинение Корфа в адрес казаков и Платова, но и признал его поведение в плену «неслыханным».

Арьергард Нея отступил за Алле, истребив за собою мосты. Но это не остановило казаков. Переправившись через реку, они продолжали преследовать французов по дороге на Алленштейн.

Французы нуждались в отдыхе. Впрочем, непролазная грязь измотала и русскую армию. Лишь Платов не жаловался, хотя его казаки устали не меньше других, если не больше. Со времени вступления в Восточную Пруссию каждый из начальников непременно стремился прикрыться хотя бы одним донским полком. И до прибытия атамана многим это удавалось. Не случайно появление знаменитого героя накануне генерального сражения под Прейсиш-Эйлау поставило Беннигсена в затруднительное положение: он не смог дать генерал-лейтенанту «команду, соответствующую его чину и военным дарованиям».

Рассредоточенность казачьих полков, доходившая порой до раздробления их на сотни с подчинением командирам самых разных рангов, размывала славу донских воинов. Платов решил покончить с таким положением, поставить всех на место, невзирая на чины и титулы.